целый день сидя в седле, он с восхищением оглядывал нехоженые, в пояс человека травы. Густо-зеленый ковер пестрел пятнами ромашки, бледно-фиолетовой солодки, синими васильками. Перекатывались волны цветочного моря, и тогда выглядывали пурпурные чашечки мака. Пахло чабрецом, полынью. А птиц сколько! Звенели жаворонки-крохи, стайками перелетали с места на место овсянки, каменки, белозобые дрозды и луговые луни. Стремительно проносились над головой черные стрижи. Из-под ног коня не раз с фырканьем взвивались фазаньи выводки. В густой траве ходили перепела и перекликались между собою: "птицу видел!"...
Этому редкостному обилию птиц, трав, цветов, даже чистоте воздуха, видимо, способствовало удачное расположение долины Подкумка, тянувшейся с запада на восток. С севера ее стерегли от холодных ветров зимой и суховеев летом горы Бештау, Машук, Змейка, Железная, Бык, Верблюд, Боргустанский хребет; с юга прикрывали хребты Джина и Кабардинский.
После ужина, прежде чем спать, Петр Семенович подозвал ординарца:
- Вот что, братец, разыщи командира первой роты и передай ему, пусть выставит на ночь посты вокруг лагеря...
Лагерь вскоре затих. Сон сморил людей. Невдалеке; на поляне, паслись стреноженные кони. Егерь с ружьем на плече ходил вокруг палаток. Два других солдата сидели в секрете на берегу Подкумка. Сменялся караул. Ночь шла на убыль... На рассвете Епифан выполз из палатки и, взглянув на табун, увидел, как на вороного жеребца кошкой вскочил человек в лохматой шапке и, припав к гриве, рванул во весь карьер.
- Эй, часовые! Язви их душу! Абрек украл Ворон-ка!-закричал денщик.
Часовой то ли спал, притулившись спиной к телеге, то ли просто не видел, как горец подкрался к табуну; услыша крик, с перепугу выстрелил вверх. Егери в секрете, видимо, тоже дремали, понадеялись на то, что уже рассвело; в такое время горцы не осмелятся приблизиться к лагерю. Услышав выстрел, они ошалело вскочили на ноги и, увидев переплывающего через Подкумок человека на вороном коне, дали залп, но не попали. Командирский конь вынес похитителя на правый берег и умчал его к возвышающемуся в полуверсте плато, на
2*
35
северном склоне которого темнела землянка - только сейчас ее и заметили (часовые увидели, как абрек соскочил с коня у этой землянки).
Лагерь превратился в растревоженный улей. Пять смельчаков, в числе их и Елисей, схватив ружья и вскочив на коней, помчались догонять похитителя. Подняв снопы брызг, переправились через Подкумок, галопом понеслись к землянке.
- Бесполезно! Абрек не станет дожидаться, чтобы его схватили,- тяжело вздохнул Чайковский.
Спустя полчаса казаки вернулись. Но не с пустыми руками. Елисей крепко держал перед собой оборванную, в страхе озирающуюся девочку лет десяти.
- Вот нашли в землянке. Должно быть, абрекова дочь,- сказал он, опуская пленницу на землю. И как только ноги ее коснулись поляны, она кинулась бежать к Подкумку.
Елисей, спрыгнув с коня, бросился за ней. Догнал ее, поднял на руки и понес, но девочка билась, старалась вырваться, царапалась и кусалась. Епифан бросил брату шинель, сказал:
- Запеленай ее, иначе она тебя издерет в клочья.
Елисей укутал горянку в шинель, оставив на поверхности только голову, обмотал вожжами и, как куклу, положил на землю.
- Зачем ты приволок звереныша?-с сердитым укором спросил Епифан.
- Жалко стало. Без отца с голодухи подохнет. И все ж таки заложница-аманатка. Отец, может быть, вернет Воронка за нее,- ответил младший Серебряков.
- Вернет - разевай рот пошире! За такого коня абрек готов десять своих детенышей отдать!-ворчал старший брат.
Егери обступили связанную горянку. Из огромных, черных глаз градом катились слезы. Густые черные брови сдвинуты. Тонкие ноздри прямого, точеного носика раздувались, губы вдрагивали - девочка вот-вот должна разреветься. Но даже такое, искаженное горем лицо юной пленницы поразило русских солдат редкостной красотой.
- Хлопцы, а ведь из нее получится гарная дивчина!- сказал один.
- У Елисея губа не дура, знал кого прихватить!- отозвался другой.
- После срока царевой службы собирается жениться на кабардинке али черкешенке. Через семь-восемь лет невеста будет готова,- хохотнул третий.
Ординарец с гневом глянул на зубоскалов.
- Ежели еще слово услышу - берегитесь!-угро-жающе сказал он...
Первая же ночь для егерского батальона стала серьезным предостережением: без надежной охраны здесь
ничего оставлять нельзя - ни ночью, ни днем. Об этом Чайковский объявил батальону на построении. Он приказал разрушить на северном склоне землянку - аб-речье логово, из которого, вероятно, удобно наблюдать за лагерем.
- А то, что девочку Серебряков привез, считаю, поступил правильно, по-человечески. Детей, хоть бы и абрека, на произвол судьбы бросать грешно. Но уж коль ты, братец,- Петр Семенович повернулся к ординарцу,- привез ее, то и корми, ухаживай, не оставляй без присмотру. Иначе она убежит в лес, а там волки, или в Подкумок прыгнет - утонет. Пообвыкнет у тебя чуть-чуть, отправим ее в Георгиевск. Зажиточные казаки охотно берут таких в свои семьи на воспитание...
Завтракали молча. Неприятное происшествие будоражило душу. Епифан горестно кивал головой: "Надо же, из-под носа увели Воронка. Какого коня проворонили!" Елисей, посадив девочку, пытался накормить ее кашей, подносил ко рту ложку, но пленница вертела головой, отплевывалась.
- Да перестань ты ее силой! Голод - не тетка, подожмет, сама попросит и за милую душу съест,- наставлял старший брат.
Мертвой куклой полдня лежала на спине девочка в дальнем углу палатки, только лихорадочный блеск глаз, неподвижно уставленных вверх, и мигание длинных ресниц свидетельствовали о том, что она жива и в голове ее идет какая-то напряженная работа.
К обеду она зашевелилась, ловко уперлась черными, потрескавшимися пятками о землю, перевернулась на бок и жалобно, просяще сказала что-то на своем языке.
- Братуха, она наверняка на двор просится,- высказал предположение Епифан.-Ты ее отведи да покарауль.
Елисей исполнил совет брата и, на удивление, привел девочку в палатку присмиревшую, подал ей чашку с кашей, и она, скрестив ноги на полу, охотно стала есть, уже без опаски посматривая на кормильца.
Младший Серебряков присел на корточки перед ней, заглядывая в большие черные глаза, спросил:
- Тебя как зовут?
Девочка непонимающе смотрела на русского солдата. Тогда ординарец, тыча пальцем себя в грудь, стал повторять, что его зовут Елисей, показывая на брата, твердил - Епифан. И пленница скорее всего не поняла, а догадалась, чего от нее требуют, прошептала: "Тань-гей".
- А-а-а, Таней, значит, по-нашему!-обрадованно заключил Серебряков, повернулся к брату:-Слышь, братуха, Таней зовут черкешенку-то!
- Ну, что ж, имя доброе!-отозвался Епифан...
После тяжелого перехода батальон весь день отдыхал. Елисей сводил пленницу на Подкумок, сам умылся и ее заставил умыться. Сам вытерся полотенцем и ей подал. Привел в палатку. Показывая на рваное и грязное ее платье, сказал, что его надобно снять, выбросить. Подал белую солдатскую рубаху, прикинул, что она, пожалуй, длинновата будет девочке, но это даже хорошо-заместо платья сойдет - и велел надеть ее. Вышел из палатки, а когда вернулся, увидел Таню в чистом белом одеянии и улыбнулся, показав большой палец: дескать, полный порядок.
На другой день майор Чайковский и командиры рот, согласно плану, начертанному на большом листе бумаги, рядом с лагерем на поляне обозначили деревянными колышками прямоугольные с выступами во внешнюю сторону контуры будущей крепости. Вдоль этих колышков егери проворно начали ломами и кирками долбить землю, выбрасывать ее лопатами из траншеи, насыпая высокий вал, который и должен стать стеной оборонительного сооружения.
Пришел новый обоз, привез в разобранном виде дома, купленные астраханским губернатором у казаков Георгиевской и Марьинской станиц. Солдаты принялись разгружать телеги, снимать клейменые бревна, доски половые и потолочные, двери, косяки, оконные рамы и складывать их в штабеля по порядку.
Петр Семенович сидел перед своей палаткой на раскладном стульчике, держал на коленях рекогносцировочную карту, составленную Германом, и, хмуря брови, огорченно думал о том, что главный квартирмейстер выбрал неудачное место для Константиногорской крепости: укрепление будет "слепо". Не в низине, на берегу речки, следовало строить сооружение, а чуть выше, на подоле Машука: оттуда как на ладони видна окружающая местность, сподручнее наблюдать за аулами абазин и кабардинцев, разбросанных южнее и севернее долины Подкумка. А теперь вот придется размещать дозорные посты на отрогах Машука, в четырех верстах от крепости.
Но и эти дозоры полностью не спасают. В долине, по-над речкой, могут быть туманы, и тогда предупреждающего при появлении неприятеля или купеческого каравана зажженного костра или смоляной бочки не увидишь из крепости. Пока прискачет в Константино-горскую нарочный, времени уйдет немало.
"Эх, Герман, Герман!-тяжело вздохнул Чайковский.- Теперь уж и изменить ничего нельзя. Сколько лишнего будет труда солдатского".
Он знал, что после окончания строительства его назначат комендантом Константиногорской крепости. Чайковский втайне мечтал вырваться с Кавказа, уехать служить в какой-нибудь гарнизон центральной России. Причиной тому была его жена, которая, опасаясь скуки на диком Кавказе, не собиралась переезжать к мужу. Вот уже три года они поддерживают связь только через письма.