- Ну-с, ангел мой, за манто меньше шестисот я не позволяю. Если в один день сумеешь ликвидировать, то есть принесешь деньги завтра, то так и быть, валяй за пятьсот. Ведь оно совсем новое, от Вионэ, и марка есть. За черное платье - триста, за зеленое - двести пятьдесят. Но только - живо!
Гарибальди жеманно шевелила плечами.
- Ах, вот вы какая! Ваши платья продавать, это, как говорится, совсем нелегко. Они слишком ношеные. Бедным дамам такие не пригодятся, а светские дамы ношеного не купят.
- Ну, ну. Очень даже купят. Убирайте все это барахло. Ко мне скоро придут.
Гарибальди стала складывать платья в картонки.
- А какой они национальности? - вдруг спросила гадалка Мордальоновна, очевидно, продолжая какой-то разговор.
Любаша сосредоточенно сдвинула брови:
- Н-не знаю. По внешности, пожалуй, вроде еврея.
- Не в том дело, что еврей, - затараторила, по-птичьи вертя головой, маникюрша Фифиса, - а в том, какой еврей. Если польский - одно, если американский - другое.
- Ну-у? - удивилась Мордальоновна.
- Польские в Париж надолго не приезжают. Уж я знаю, что говорю, - тарантила маникюрша. - У них деньги плохие, пилсудские деньги. И родственников у них много, и семейство всегда большое. Польские евреи - это самые женатые изо всех. Вот американский - это прочный, коронный мужчина. Он как сюда заплывет, так уж не скоро его отсюда выдерешь. Американский - это дело настоящее. А он на каком языке говорил-то? - тоном эксперта обратилась она к Любаше.
- По-французски.
- Ну тогда, значит, американский.
- Я на него карты раскладывала, - вставила гадалка. - Выходило, будто приезжий и будто большие убытки потерпит. Хорошая карта.
- Ты, Мордальон, смотри, не уходи, - озабоченно сказала Любаша. - Ты непременно должна ему погадать. Нагадай, что в него влюблена блондинка и что ее любовь принесет ему счастье. Поняла, дурында?
- Погадайте на меня, - сказала Наташа.
- Извольте. Снимите левой рукой к себе. Задумывайте…
Огромные, разбухшие карты шлепались на стол мягко, как ободранные подметки.
- Если не продадутся платья, - говорила между тем Любаша, - я у Жоржика попрошу денег. У Жоржика Бублика, он мне всегда достанет.
И вдруг весь курятник забил крыльями.
- Мало вам того, что было! - кричала маникюрша. - Триста франков даст, а тысячу унесет…
- Часы-браслет… - перебила ее Гарибальди.
- Его помелом гнать! - бросив карты, вопила гадалка.
- На кого надеяться!..
- Парижский макро! Саль тип! - вставила жеманная Гарибальди.
- А еще умная женщина!
- Это еще не доказано, - искусственно равнодушным тоном сказала хозяйка. - Еще не доказано, что он унес.
- Да чего же вам еще! - возмущалась маникюрша и, обернувшись к Наташе, которая одна не знала, в чем дело, продолжала:
- Все пошли в столовую закусывать, а он тут остался фантазировать на рояле, вот здесь. А дверь в спальню открыта, и на столике часы-браслет. Отсюда, от рояля, отлично видно. С бриллиантиками, все их знали. И вдруг и пропали. На Жанну думали. А вся прислуга в один голос на него говорит. Под суд бы его сразу.
- Ах, оставьте! - с досадой прервала ее Любаша. - Если бы его стали допрашивать, он бы со злости такой ушат мне на голову вылил, что дорого бы мне эти часы обошлись.
- Ну, знаете, этого бояться, так, значит, ни на кого жаловаться нельзя?
- Жалуйтесь, если вам нравятся скандалы, - гордо отрезала Любаша, - а я замужняя женщина и дорожу своей репутацией.
На одну секунду воцарилась тишина.
Не только все молчали, но даже не шевелились.
И вдруг маникюрша будто даже испуганно сказала:
- Ой!
И это "ой" прорвало все заслоны.
Так готовая к линчеванию толпа иногда не может приступить к делу, не хватает ей какого-то возгласа, жеста, чего-то логического или, вернее, художественного - потому что во всех массовых движениях есть свой тайный художественный закон, - не хватает этого "нечто", что дает возможность перейти от настроения к делу.
И вот это "ой" - двинуло.
Первая взвизгнула Гарибальди.
Взвизгнула, выскочила на середину комнаты и согнулась от смеха пополам. За ней раскатилась гусиным гоготом Мордальоновна, заохала маникюрша, затряслась от смеха Наташа, и сама хозяйка, минутку задержавшись, прыснула и повалилась на диван, дрыгая ногами от смеха.
- Ой, не могу! Ой, не могу! - ревела Мордальоновна.
Визг, всхлип, гогот…
Они заражали друг друга смехом, и кто уже было успокоился, подхватывался общей волной.
Длинная Гарибальди, оставаясь посреди комнаты, истерически топала ногами, и все увидели, что башмаки у нее "с чужого плеча", огромные и плоские и загибаются носами, как у Шарло Чаплина. Мордальоновна лежала головой на столе.
И вот на этот визг и вой отворилась дверь, что около рояля, дверь, ведущая в спальню, и оттуда вышел некто, кого Наташа еще ни разу здесь не видела.
Это был высокий костлявый человек, лучше бы всего назвать его "верзилой". Лицо у него было скуластое, и с круглых этих скул, как с гор вода, стекала жидкая русая бороденка, стекала и закручивалась сосулькой на подбородке. Нос, толстый, неровный, торчал, как задранный кулак, над недоуменно приоткрытым ртом.
Одет верзила был в потрепанную непромокайку и шляпу держал в руках. Очевидно, собирался уходить.
Войдя в комнату, где все хохочут, он сначала растерянно оглянулся, потом неожиданно закинул вверх голову и закатился беззвучным смехом, странным, судорожным, словно зевал. Бороденка тряслась, и сам он был трагически смешон, с закрытыми глазами, с задранным носом, с отвалившейся нижней челюстью…
- Грива! - крикнула Любаша.
И, видя недоумение Наташи, прибавила:
- Вы разве незнакомы? Мой муж, Григорий Оттонович, барон фон Вирх. Грива! Закрой рот!
Но барон все еще трясся от смеха, и Наташа с ужасом подумала, что хохочет он, не зная почему, а все-то кругом знают, что тема общего веселья крайне деликатная и именно для него отнюдь не веселая.
Потом Наташа пожала ему руку, и его маленькие сонные глаза мутно скользнули по ее лицу.
- Ну я пошел, - сказал он добродушно и провел пятерней по своим нечесанным прядистым волосам.
- Ладно, голубчик, - сказала Любаша. - Ну, поцелуй Люле ручку и иди.
Он нагнулся к ней, и, когда целовал ей руку, она что-то шептала ему на ухо. Он осклабился и пошел к двери.
- Ну погадайте же, - очнулась Наташа. Барон произвел на нее очень тяжелое впечатление.
- Да разве тут дадут, - проворчала Мордальоновна, шлепнула картами и затянула певучим, как все гадают, голосом. - Ну вот… Что хотите знать, того не узнаете… так, так… три шестерки… дорога будет… И путаница большая. И так выходит, что будете вы по воде к себе домой возвращаться…
- В Россию, что ли? - усмехнулась Наташа.
- А все-таки скажу, бойтесь воды. Ух, бойтесь, бойтесь воды!
- Бойся воды и пей шампанское, - сказала Любаша и вдруг раздраженно закричала: - Ну, господа, нашли тоже время гадать! Ко мне сейчас придут, тут не убрано - это прямо невозможно! Смотрите - жрали ветчину и так все и валяется… Мордальоновна, принесите из кухни тряпку. Где счета от портнихи? Надо счета положить на стол. Фифиса, посмотрите, нет ли в спальной. От Манель. Что?
- Да я говорю, что неловко так сразу, первый раз человек пришел, и вдруг сразу и счета на столе. Поймет, что нарочно приготовили, - урезонивающим тоном протестовала Фифиса.
- Ну что там дурак поймет?
- Дурак! А коли не дурак?
- А не дурак, так тем лучше. Сразу увидит, чего от него ждут. Ну, живо!
Работа закипела. Мордальоновна покорно и даже как будто испуганно вытирала стол, мела пол, дула на крошки. Фифиса носилась вихрем на своих тонких ножках. Никто уже не шутил и не смеялся. Все понимали, что с забавами и хихиканьем покончено, что надо готовиться к приступу, чтобы враг не застал врасплох.
Любаша, с лицом сосредоточенным и сразу до неузнаваемости постаревшим, руководила работами. Ее выслушивали почтительно, забыв о всякой фамильярности.
- Мне, как же, - надеть передник? - спросила Фифиса.
- Да, пожалуй, лучше в переднике. Если найдется чистый… И когда впустите, попросите подождать и пойдете мне доложить. Поняли?
- Поняла-с.
- А Мордальоновна будет здесь сидеть с картами. Счета нашли?
- Здесь-с. Вот я на столе положила, как приказали.
Наташа встала.
- Я ухожу.
И вдруг вспомнила:
- Да, я ведь пришла спросить - не знаете ли вы адрес Шуры Дунаевой? Танцовщицы.
- Ах, Шуры-Муры? Господа, кто знает адрес Шуры-Муры?
- Я знаю, - отозвалась Фифиса. - Они обе живут в отельчике на Клиши. Улица Клиши, номер пятый.
- Спасибо.
Наташа подошла к Любаше, чтобы поцеловать ее на прощание.
- Ах, Боже мой! - вдруг вскрикнула та. - Вино забыли! Фифиса, беги скорее за порто. Бутылку порто. Нет, внизу больше не дают. Беги через улицу и купи на деньги. И возьми бисквитов. Мордальоновна, приготовь стаканчики, да живее! Он каждую минуту может прийти. Фифиса! Вот тебе деньги.