Напротив, с тех пор, как дворец, точно по мановению волшебника, стал вновь самим собою, его судьба изменилась. В это время умерла одна старая вдова, завещавшая чудесную коллекцию Бюжских кружев, с тем, чтобы они сохранялись там и были выставлены для осмотра публики. Дворец, ставший теперь точно каменным кружевом, должен был превратиться в музей кружев. Таинственное притяжение! Все согласуется между собою. Люди заслуживают сами того, что с ними случается. И события совершаются в зависимости от того, как сложилась душа…
В залах дворца были разложены чудесные, нежные ткани, вышитые иголкою или крючком. Иные должны были занять целую жизнь. Некоторые представляют настоящую картину: такова охота, где можно различить охотника, собаку, перепелов; таково изображение Страстей Господних, помеченное 1529 годом, дело рук сестры архиепископа Брюгге, вышившей на нем ткань Вероники, петуха св. Петра, солнце, луну. Далее предметы исключительной редкости: пелена первого причастия Карла Пятого, подаренная им церкви города Ауденардена и перенесенная сюда, - с его гербом в одном углу, венцом Священной Империи, помещенным на пасхальном Агнце, точно угнетенным и подавленным этим бременем, беспощадным даже для того, что божественно.
Везде были расположены эти чудесные кружева, длинными рядами, в симметрических четырехугольниках. Бесконечная фантазия: цветы, пальмы, беспорядок линий, столь же таинственных, как линии руки. Не напоминают ли эти ткани церковные стекла? Не кажутся ли они географией нитей, ручейками, водною гладью, замерзшей водой, тихим течением, то исчезающим, высохшим, иссякнувшим, то разливающимся в виде извилистого орнамента маленьких волн, догоняющих и снова покидающих одна другую?..
Характерною чертою брюжских кружев являются те промежуточные линии, которые соединяют розетки, разбросанные узоры. Другие кружева - как бы филигранные. Кружева Брюгге являются более прочною, чеканною работою, хотя все же такою нежною! Светлый сад! Маргаритки н папоротники из инея, точно выросшие на замерзшем окне и способные погибнуть от одного дуновения…
В чудесной коллекции были еще кружева, которые, относятся к 1200 году. Разве не логично, что они находятся здесь? Могла ли эта прекрасная идея коллекционировать кружева зародиться где-либо, кроме Брюгге, города монахинь - постоянных кружевниц - памятников точно из каменных кружев, где она привела к нежному, как слова ангела, названию, дававшему понятие о целом городе: "Музей кружев"?
Когда открыли реставрированный дворец, он вызвал общий восторг, еще увеличивший репутацию Борлюта.
Решительно он был добрым гением города, открывшим ему глаза, показавшим тайные богатства, которых он не знал.
Его отблагодарили общественными почестями. Ему были устроены празднества, серенады.
Другая честь выпала ему на долю около этого времени и тронула его еще больше. Древняя гильдия стрелков св. Себастьяна избрала его единогласно своим президентом. Это было самое древнее общество в городе; с 1425 года оно получало от магистрата ежегодное пособие в сто ливров. Оно, в тому же, участвовало в Крестовых походах; вот почему теперь в процессиях и празднествах, где оно фигурирует, всегда можно было видеть маленьких негров, турок, всадников в тюрбанах вокруг векового знамени. Общество занимало все одно и то же помещение, старый дворец, с ажурною башенкою, изящною, как фигурка девушки, в конце rue des Carmes, где оно основалось в шестнадцатом веке. Все там оставалось неприкосновенным: книга завещаний на похороны, в которой расписывался каждый новый член, указывая сумму, жертвуемую им на свою заупокойную мессу и другие и мельчайшие расходы после его смерти; драгоценности, подаренные графом Глостером и другими правителями, знаменитые кубки, птица и скипетр из чеканного серебра, составляющие знаки отличия короля стрелков или президента. В главном зале были развешены портреты всех тех, которые занимали одну из этих должностей, и нарисованы здесь держащими в руках столетнее серебро, которое можно видеть и теперь в футлярах. Эти портреты увековечили самые величайшие имена Фландрии, так как президентом выбирался человек из среды первых по рождению или заслугам. Брейдель, суровый член городской общины, был президентом гильдии св. Себастьяна; равно как и Ян Адорн, рыцарь эпохи Крестовых походов, жертвователь Иерусалимской церкви, где находится его каменное изображение над могилой, в которой он покоится. По причине столь великих воспоминаний это место является одною из почетных должностей, считающихся всего более завидными. Оно было неожиданно предложено Борлюту, так как его имя позволяло это, - он принадлежал к древней фламандской фамилии (один из его предков был героем битвы при Гавре) - и в особенности потому, что его знаменитые работы и реставрация Gruuthuse делали его видным кандидатом. Когда его избрали, он получил утверждение в должности по всем правилам: на устроенном банкете, как надо было, фигурировало традиционное кушанье из петушиных гребешков, в виде намека на стрельбу из лука в тех птиц, которых сшибают с мачты.
Борлют был счастлив, он снова пережил прошлое, был на одну минуту как бы современником счастливой эры. Он восстановил ее обстановку. Теперь он постигал ее дух. Старая фламандская душа жила в Гильдии, в поблекших складках знамени, в устах старых портретов, которые как будто безмолвно поддерживали его, становясь, таким образом, ревнителями дела. Борлют познал радость осуществления. Он хорошо сделал, что полюбил город, воссоздал его прошлое, хотел, чтобы он жил в Красоте, сделал из него произведение искусства, свое произведение. Эта любовь к городу не обманула его, по крайней мере, он почувствовал ее взаимность в эту торжественную минуту…
Что же представляли из себя теперь все его мелкие житейские неудачи, его мрачная семейная обстановка, вспыльчивая Барбара с ее криками и ссорами, - точно ежедневным пеплом его очага? Выше жизни Он поднялся в царство своей мечты, как он поднимался на башню. Его мечта тоже казалась башней, с высоты которой он видел город и любил его все сильнее и сильнее, любуясь им, замолкшим и таким прекрасным!
Глава XV
Однажды зимою Борлют овладел своим идеалом, достиг полной гармонии, видя, как город, наконец, превратился в произведение искусства, приобрел оттенок старой картины в музее. Снег и золото! Снежные хлопья покрыли город за ночь. Когда Борлют поднимался на башню, выглянуло солнце, лучи которого упали на белый снег. Город казался преобразившимся, таким чистым! Даже лебеди на берегу каналов чувствовали себя посрамленными. Сверхъестественная белизна, прозрачная, как одна только белизна лилий!..
Все было бело. Борлют всегда любил белый цвет, так сказать, опьянялся его прелестью. Когда он был еще ребенком, его пальцы любили перебирать ткани. Свежие скатерти по воскресным дням, полотна, сохнувшие на лугах вокруг города; одежды священников во время процессии вызывали у него дрожь, как ласка чего-то божественного.
Сегодня Брюгге представлялся его взору в исключительной белизне. Старые крыши, точно красные цветники, стали белыми и покатыми садами. Па окна мороз наложил кружевные узоры. Колокольни, казалось, были окутаны горностаевыми мантиями.
Заупокойная служба но умершей девушке! Белый траур, бисерный венок из инея, нежный снеговой покров! Казалось, что город стал меньше. Можно было думать, что прежде он был обширнее. Это происходило от его воздушной длинной одежды. В ней он и умер. Что может быть грустнее первой причастницы, умирающей в тот же самый день в своем новом платье? Маленькая невеста смерти… Таким же казался и Брюгге.
Борлют смотрел на город, суровый и полный чистоты. Когда ему надо было, в обычный час, пробудить колокола, он задрожал, едва осмелился это сделать. Какой гимн был бы достаточно целомудрен, какой напев монахини достаточно нежен, чтобы прославить такую чудную смерть? Он придумывал тихую музыку, нежные арпеджио, мелодию, только наполовину выраженную, медленное облетание аккордов, падение белоснежных перьев, точно горсти снега на гроб, уже спущенный в могилу.
Все было гармонично: колокола звучали как бы по ту сторону жизни, между тем как город, казалось, уже вошел в царство Вечности.
Глава XVI
Барбара была суеверна. Ее испанский цвет лица, ее тело и ее слишком красный ротик, вся ее внешность соответствовала ее душе. Она внутренне пылала чисто испанскою верою, страстною и таинственною религией, полною опасений, страха смерти. Сотни суеверных тревог терзали ее жизнь, как кольца власяницы. В пятницу на каждой неделе и каждое тринадцатое число она волновалась, ожидая несчастья. Разбитое зеркало являлось предзнаменованием смерти. Правда, что несколько раз ее предчувствия и сны подтверждались. Может быть, из-за ее странной нервной болезни она предугадывала то, что должно было случиться. Ее нервы находились в общении с невидимым миром. Они соединили свои нити с приближающимся трауром, будущим колокольным звоном, родственными сердцами - вплоть до самого сердца Бога. Мозговая телепатия, идущая из души, как звездная телепатия, идет от звезды к звезде!