Старшие долго говорили о жизни в ссылке, о том, за что попали туда его родители, но многое казалось непонятным. Вукол решил выбрать для расспросов момент, когда деда не будет. Он слушал и не спускал глаз с отца: за долгое время этот образ потускнел в его памяти. Теперь Вукол с любопытством и гордостью любовался еще молодым, говорливым и привлекательным человеком. Наружность его, почти забытая Вуколом, казалась очень красивой. Отросшие в ссылке почти до плеч волосы были откинуты назад, открывая большой чистый лоб; тонкий нос - с горбинкой, глаза - веселые, насмешливые, борода червонного золота, вьется прядями. Совсем на мужика не похож. Во всей осанке - удаль. Радостно было Вуколу смотреть на него.
- Книжки-то зачем? - ухмыльнулся дед. - Мы неграмотные, не про нас писано!
- В Сибири добрые люди просветили! - возразил Елизар. - А эти захватил для ребятишек! От нечего делать и вы послушаете!
Дед взял большую книгу, бережно развернул ее на столе и медленно стал переворачивать листы заскорузлыми пальцами. Долго с удивлением и недоумением смотрел на раскрытую страницу, испещренную рядами таинственных для него черных знаков на белой бумаге.
- Чего глядишь? - тихо усмехнулась бабушка. - Читака!
- Премудрость! - сказал дед. - Про чего писано?..
- Да ты и книгу-то вверх ногами держишь! - заметил зять.
- Ему все одно! - ухмыльнулся Яфим.
- Это Паульсон, книга для всеобщего чтения! Тут есть история про англичанина Франклина, который открыл, отчего бывает гром и молния, и многое другое насчет науки! Есть про Фультона, который первый пароход пустил!
- Ишь ты! - сказал дед. - Бают, Илья-пророк гремит, по небу ездит!
- Сказки! Наука все узнала, что к чему бывает в природе…
Дед покачал головой.
- А бог? Нанюхался ты, видно, всего за три-то года! А вот мне все едино: я и в церкву-то николи не езжу - далеко, на Нижних Хуторах, она! Старухи эфти моленья выдумали!.. Бог даст дождичка, вот и спасибо ему, христианам от него больше ничего и не надо!..
Елизар тряхнул кудрями, посмотрел на тестя лукаво:
- Бог? какой бог? Кто его видел?
Наступило неловкое молчание. Дед нахмурился.
- Да ты што, Елизар, шутишь, что ли?
Гость засмеялся.
- Конечно, шучу! люблю испытать людей, как они думают!
- Ух, напужал ты нас, Елизар Григорич! - с тихим смешком сказала бабушка. - Что уж это, восподи!
- Бог, как разум вселенной, может быть, и есть, - сказал Елизар с важным видом, - только не такой, как его на иконах мы, иконописцы, пишем!
Он взглянул на старые иконы божницы, где в центре была некрасивая женщина с младенцем на руках, вверху мчался на двух белых огненных конях, запряженных в пылающую колесницу, пророк Илья с развевающейся белой бородой.
- Вот хоть взять эту икону: из писания известно, что Мария была удивительная красавица, а иконописцы пишут ее так, чтобы обязательно некрасивая была!.. Читал я в книгах, что в жилах наших кровь состоит из малейших шариков, которые простым глазом даже и различить нельзя! - Елизар обвел всех строгим взглядом. - А что, ежели эти звезды, и планеты, и солнце, которое есть такая же звезда, как и другие звезды, суть только шарики, которые плывут в жилах агромаднейшего такого великана, у которого вся наша вселенная находится, может быть, только в одном кровяном шарике? Что если бог такой? Если наш земной шар - только кровяной шарик в его жилах? Где конец этим звездам, которые мы видим ночью на небе? Представьте край вселенной - а за краем что? Скажут, пустота? А за пустотой что? Нет конца вселенной, потому что неисчислимые количества звездных миров вновь нарождаются вместо тех, которым наступил конец. Это есть бесконечность и вечность! Природа - это и есть бог! Ни конца, ни начала нет у вселенной!
Борода деда зашевелилась, скрывая усмешку.
- Кака́ штука-то? а? - неожиданно сказал он, обращаясь ко всем и кивая на Елизара. - Хитрец! такое заведет, что ум за разум заходит!
Настя поставила на стол самовар, расставила чайные чашки. Бабушка принесла закуску.
Ребятам дали по чашке чая, и они пили его, фыркая и наклоняясь к блюдечку, чтобы не пролить. В доме деда чай пили редко: только в торжественных случаях, когда бывали гости или в большие праздники. Оба мальчика с наслаждением ощущали аромат, исходивший от чая вместе с паром, и в этом было главное удовольствие. Лавр исподлобья внимательно рассматривал нового человека.
- Какой случай со мной был! - начал Елизар, отодвигая опорожненную чашку. - Остановились мы ночевать у одного мужика. А у них оказалась старуха больная, лежит на печи. Спрашиваю, что с ней? "Да, говорят, не к ночи будь сказано, бесноватая, как накатит на нее - хоть из избы беги, страсть глядеть! бьется, колотится, пена изо рта! Вот и сейчас не в себе: снять ее надо с печи, на постель положить! Сделай милость, коли умеешь, прочитай перед образом "да воскреснет бог"! Помогат, знамо, это нам!" Я говорю: зачем читать? Я ее и так сыму! старушка хворая, ледащая. Полез к ней на печь, взял ее за руки, так не поверите, такая у старухи сила оказалась - ничего поделать не могу. А силешка у меня в руках, сами знаете, есть-таки. Отбивается! Я ее за руки ухватил, так она клыками мне в руку вцепилась, до крови укусила! Что делать? Отступился. Говорят домашние: это бес в ней, только молитвой и можно его выгнать. Ну, встал я перед иконами, начал читать. А она мне с печи: бя-бя-бя! Зло эдак дразнится, глаза, как угли! Сбился я, но продолжал читать, что только под язык подвернулось, даже "Вниз по матушке по Волге" прочел. А она хоть и передразнивает, но все тише да тише. Наконец, повалилась и заснула. Тут ее домашние сняли. Как мертвая: голова повисла, руки как плети, ничего не слышит и не чувствует. Уложили ее. Говорят: "Слава богу, спасет те Христос, выручил!.. Теперь до полдня проспит, а встанет здоровая и ничего не будет помнить, выгнал ты беса из нее!" По-моему, кликуша это! Душевная болезнь такая, а они в беса верят!..
- А как же не верить? - хором удивилась вся семья.
- У нас тут к одной молодухе змей летал! - убежденно заявила Настя. - Все видели! Как ночью все уснут в избе, так и рассыпется над поветью, а потом сейчас к ней на печь является муж ее покойный: об муже она тосковала. Известно, кто тоскует, к тем и является. Да не велит никому сказывать-то: грозится! Она долго скрывала, да рази от народа скроешь? Видят люди: кажню ночь над ихней избой искрами рассыпается змей. Пристали к ней, созналась. Пришла ночь, она дрожит вся, боится его. Является - гро-ознай! - "Ты пошто сказала?", и ну щипать! все тело ей в синяках сделал. Грозит: коли людям сказывать будешь - с косой приду! С полгода летал, до этого ласковый был, а тут страшный стал. Истаяла она, как восковая свечка, в чем душа… И пришел он - с косой! Да днем! все дома были. Никто его не зрит, а она одна видит! Бросилась отцу на шею: "Батюшка, закрой! косой меня хочет ударить!" Отец ее обнял, закрыват. Тут все по избе мечутся, машут чем попало, чтобы по змею ударить, а ничего не выходит: он ведь невидимый и крылатый, под потолком вьется, она кричит отцу: "Батюшка, на тебя он замахнулся! В плечо хочет косой ткнуть!" Тут у старика сейчас же рука повисла. Упала дочь - мертвая! Душу-то, значит, он вынул из нее и унес. А у отца на руке, на большом пальце, оказалась малюсенькая черная ранка и все болит, все не заживат. Они к знахаркам, они к ворожеям - ничего не помогат, никаке́ наговоры! Цельный год болела. Да, спасибо, какой-то прохожий присоветовал, - видно из таких, что знал! - свежей кровью от черной курицы примачивать с особой молитвой и завязать получше. Ну и стал палец подживать понемногу. Отец сна по ночам лишился: ляжет на печи, и все ему Дуня, покойница, мерещится, особливо зимой, когда вьюга на дворе…
На минуту все замолчали.
Лучина, потрескивая, то вспыхивала, то тускнела, роняя в воду шипящие угольки.
Самовар тонким голоском пел жалобную песню. Серый кот спрыгнул с печи и начал играть на полу бабушкиным клубком. За окном шумел ветер, временами бросая в промерзлые окна снежную пыль.
- Што же, - раздумчиво пробурчал дед, поглаживая бороду, - эфто всем известно. Не в одной нашей деревне, а почитай везде, по всему крестьянству, быват. Сам не видал, все больше бабы болтают… може, "он" двистительно… тово… по ночам летат?