- Теперь надо отыскать наши велосипеды, - сказал Ван, - мы заплутали "в другой части леса".
- Ну, пожалуйста, не будем пока возвращаться! - взмолилась Ада. - Побудем еще!
- Но должен же я определить время и наше местонахождение! - заметил Ван. - Хотя бы просто так, из умозрительных соображений.
День клонился к вечеру; объятое мраком небо сохраняло лишь узкой полоской на западе сияющий отблеск, след догорающего солнца; всем нам доводилось встречать неизвестного прохожего, спешащего через улицу, не успев погасить улыбки, вспыхнувшей давеча при виде доброго знакомого, - и вмиг она меркнет под взглядом встречного, не вникшего в суть и принявшего улыбку за оскал психопата. Измыслив подобную метафору, Ван с Адой пришли к решению, что действительно пора домой. Когда проезжали через Гамлет, вид русского трактира вызвал у них такой прилив аппетита, что они, соскочив с велосипедов, нагрянули в маленькую полутемную таверну. Кучер звучно прихлебывал чай из блюдца, придерживая его громадной ручищей, - не хватало только, как в старых романах, связки баранок. В этой пропитанной парами забегаловке больше и не было никого, только женщина в платке, pleading with (уговаривающая) болтавшего ногой парня в красной рубахе доесть уху. Оказавшись трактирщицей, она поднялась, "вытирая руки о передник", и принесла Аде (которую сразу признала) с Ваном (в ком заподозрила, и не без оснований, "молодого человека" юной помещицы) маленьких "гамбургеров" на русский манер, именуемых биточки. Уплели по пол-дюжине каждый - после чего извлекли из-под жасминовых зарослей свои велосипеды и покатили дальше. Пришлось включить карбидные фары. Перед тем как окунуться во тьму Ардис-парка, сделали еще одну последнюю остановку.
По некоторому странному поэтическому совпадению они застали Марину с мадемуазель Ларивьер пьющими чай на застекленной, в русском стиле, веранде, где накрывали редко. Наша романистка, уже вполне оправившаяся после недуга, однако все еще пребывавшая в цветистом неглиже, только что закончила читать вслух первый удобоваримый вариант (который завтра предстояло допечатать на машинке) своего нового рассказа потягивающей токай Марине, которая пребывала в le vin triste и была глубоко подавлена самоубийством джентльмена "аи сои rouge et puissant de veuf encore plein de sève", который, напуганный, так сказать, страхом своей жертвы, слишком сильно сдавил шейку девочки, изнасилованной им в порыве "gloutonnerie impardonnable".
Выпив стакан молока, Ван внезапно ощутил такой прилив сладкой истомы, наполнившей все члены, что решил немедля отправиться спать.
- Tant pis, - проговорила Ада, жадной рукой потянувшись за кексом (по-английски fruit cake). И полюбопытствовала: - В гамак?
Едва стоявший на ногах Ван покачал головой и, поцеловав скорбно протянутую Мариной руку, удалился.
- Tant pis, - повторила Ада и в своей неукротимой ненасытности принялась густо мазать маслом увесистый кусок кекса - поверх шершавой, позолоченной желтком поверхности, инкрустированной изюмом, дягилем, вишневыми цукатами, цедрой.
Мадемуазель Ларивьер, с содроганием сердца и с отвращением следившая за действиями Ады, заметила:
- Je rêve. Il n'est pas possible qu'on mette du beurre par-dessus tout cette pâte britannique, masse indigeste et immonde!
- Et ce n'est que la primière tranche! - заявила Ада.
- Не хочешь ли посыпать корицей свою lait caillé? - спросила Марина. - Знаете, Бэлль (обращаясь к мадемуазель Ларивьер), - она называла это "попесочить снежок", когда была малюткой.
- Малюткой она вовсе не была! - патетически возразила Бэлль. - Еще ходить не умела, а уж готова была сломать хребет своему пони!
- Интересно, - сказала Марина, - сколько миль вы отмахали, что наш атлет до такой степени сдох?
- Семь всего лишь, - ответила Ада, улыбчиво жуя.
25
Солнечным сентябрьским утром, когда деревья еще хранили зеленую листву, но уже начали появляться по канавам и рвам астры и мелколепестники, Ван уезжал в Ладогу, Сев. Ам., чтобы провести там две недели с отцом и тремя репетиторами, прежде чем вновь приступить к занятиям в холодной Луге, штат Майн.
Ван поцеловал Люсетт в обе ямочки и потом еще в шейку - и подмигнул чопорной Ларивьер, обратившей свой взор к Марине.
Настала пора отправляться. Его провожали: Марина в своем шлафроке; Люсетт, ласкавшая (за неимением лучшего) Дэка; мадемуазель Ларивьер, еще не подозревающая, что Ван оставил в доме книгу, которую она подарила ему накануне с дарственной надписью; десятка два щедро одаренных чаевыми слуг (среди которых мы углядели посудомоя Кима с фотоаппаратом) - чуть ли не все население дома, кроме Бланш, сославшейся на головную боль, и Ады, которая просила ее извинить, поскольку обещала навестить в то утро какого-то старого немощного селянина (Ах, какая девочка, до чего добрая душа - так пылко, так мудро подметила Марина).
Черный дорожный сундук и черный чемоданчик и черные тяжеленные гантели Вана были погружены в багажник семейного авто; Бутейан надел явно великоватую капитанскую фуражку и виноградно-синие защитные очки; "remouvez votre задницу, я сяду за руль", - сказал Ван, и лето 1884 года закончилось.
- Она душевно покатит, сэр, - заверил Бутейан на своем странноватом, старомодном английском. - Tous les pneus sont neufs, но, увы, на дороге множество камней, а юность стремится к скорости. Месье следует поостеречься. Не знают скромности ветра пустынных мест. Tel un lis sauvage confiant au désert….
- Да вы, право, говорите, точно слуга в старомодной комедии! - сухо заметил Ван.
- Non, Monsieur, - отвечал Бутейан, придерживая на голове фуражку. - Non. Tout simplement j'aime bien Monsieur et sa demoiselle.
- Если, - сказал Ван, - вы имеете в виду малютку Бланш, я посоветовал бы вам цитировать Делиля не мне, а своему сынку, это он валяет ее каждый Божий день.
Старый француз бросил на Вана косой взгляд, пожевал губами (chewed his lips), но ничего не сказал.
- Вот здесь надо бы на пару минут остановиться, - сказал Ван, лишь только доехали до Лесной Развилки как раз за Ардисом. - Хочу набрать грибов для папеньки, кому непременно передам от вас поклон (Бутейан изобразил некий жест признательности). Этот чертов ручной тормоз наверняка поставили еще до того, как Людовик XVI переселился в Англию.
- Требует смазки, - заметил Бутейан и взглянул на часы. - О да, времени вполне достаточно, чтоб поспеть на поезд 9.04.
Ван ринулся в густые заросли. Его наряд - шелковая рубашка, бархатный пиджак, черные бриджи и жокейские сапоги со шпорами-звездочками - был вряд ли удобен, когда прйчйр фхДсу ьйхйм пшцчА и хшьйо цикъыщнАь Аде в естественно образованной кронами осин беседке; они щчумуршД в хзБЁщпп, после чего она сказала:
- Да, чтоб не забыть! Вот тебе шифр нашей переписки. Выучи наизусть, а листок съешь, как подобает предусмотрительным шпионам.
- До востребования - в оба конца! Жду три письма в месяц, не меньше, любимая моя белоснежка!
Впервые в жизни он видел ее в таком ослепительном платье, тонком, почти как ночная рубашка. Волосы она заплела в косу и, как ему показалось, была похожа на юную сопрано Марию Кузнецову в сцене с письмом из оперы Чшщайкова "Онегин и Ольга".
Ада по мере девичьих сил тщилась сдержать, отвести рыдания, переводя их в возглас удивления, указывая на какое-то мерзкое насекомое, пристроившееся на стволе осины.
(Мерзкое? Мерзкое? Да это был только что открытый, фантастически редкий экземпляр Nymphalis danaus Наб. из рода ванесс, оранжево-бурая, с черно-белыми передними кончиками крыльев, по окраске напоминавшая, как выяснил ее открыватель, профессор вавилонского колледжа в Небраске, не собственно бабочку "монарха", а этого "монарха" видом бабочки "вице-король", одной из известных и искусных ее имитаторш. Гневная приписка Ады.)
- Завтра, бабочка моя, - с горечью сказал Ван, - ты придешь сюда со своим зеленым сачком.
Она покрыла поцелуями его лицо, она целовала его руки и снова губы, веки, мягкие темные волосы. Он обцеловывал ей ноги, колени, ее мягкие темные волосы.
- Когда же, любимый, когда же снова? В Луге? Калуге? Ладоге? Когда, где?