- …уж слишком сурова к англоязыким перескрещивателям - подумать только, назвать обезьян "ursine howlers" - хотя, подозреваю, ее мотивы скорее шовинистического, нежели литературного или нравственного толка, так вот: она привлекла мое внимание - мое рассеянное внимание - к некоторым совершенно роскошным, как ты выразился, Ван, купальничкам, в soi-disant литературной версии некого мистера Фаули, - ее Элси в очередной своей бредятине именует "тонкой" - подумать только! - стихотворения Рембо "Mémoire" (которое мадемуазель, к счастью и ко времени, заставила меня выучить наизусть, хоть, подозреваю, сама предпочитает Мюссе и Коппе)…
- …les robe vertes et déteintes des fillettes… - победно процитировал Ван.
- Вас-хитительно! (В манере Дэна). Так вот, Ларивьер разрешает мне читать Рембо исключительно по антологии Фейетэна, вероятно, и у тебя она есть, но очень скоро у меня непременно будет его Oeuvres complètes, да-да, очень скоро, гораздо раньше, чем все вы думаете. Между прочим, вот-вот она спустится к нам, как только уложит дражайшую дурындочку Люсетт, которую, должно быть, уже обрядила в зеленую ночную рубашку…
- Ангел мой! - взмолилась Марина. - Вану вовсе не интересно слушать про рубашку Люсетт!
- …оттенка ивовой листвы, и та считает овечек под своим ciel de lit, который вместо "прикроватного полога" превращен Фаули в "небесную постель". Но вернемся к бедному нашему цветочку. Фальшивым louis d'or в этом скопище надругательств над французским языком явилось превращение souci d'eau (нашей болотной ромашки) в дурацкое "любовь к воде"- хотя буквально под рукой столько синонимов, таких как неженка, марьин цвет, майский шарик и прочих названий, что так тесно связаны с самыми разнообразными праздниками плодородия.
- С другой стороны, - заметил Ван, - легко себе представить, как равно владеющая двумя языками мисс Риверс сверяет с оригиналом французский перевод, скажем, "Сада" Марвелла…
- Ага! - воскликнула Ада. - Могу прочесть "Le Jardin" в собственном переводе… как там:
En vain on s'amuse à gagner
L'Oka, la Baie du Palmier…
- …ветвь пальмы, венец из листьев дуба и лавровый венок! - выкрикнул Ван.
- Послушайте, дети! - решительно вмешалась Марина, маша руками, чтобы угомонить их. - В твоем возрасте, Ада, я со своим братом, твоим, Ван, ровесником, болтала про крокет, про пони, про собак, про то, как прошел fête-d'enfants, про то, какой будет пикник, про множество прелестных и нормальных затей и вовсе не про каких-то престарелых ботаников-французов и тому подобную несусветицу!
- Ты же сама сказала, что собирала гербарий, - заметила Ада.
- Но это было только однажды, как-то в Швейцарии. Даже и не помню когда. Теперь-то что вспоминать!
Марина помянула Ивана Дурманова: тот скончался от рака легких много лет назад в санатории (неподалеку от Экса, где-то в Швейцарии, там же, где спустя восемь лет родился Ван). Марина частенько вспоминала об Иване, в восемнадцать лет уже ставшем знаменитым скрипачом, но вспоминала без особого проявления чувств, и теперь Ада с удивлением отметила, как густой слой пудры на лице у матери начал подтаивать под внезапным напором слез (возможно, вызванных аллергией на старые, сухие, превратившиеся в плоский слепок цветы, приступом сенной лихорадки или присутствием травы горечавки, что мог бы выявить последующий диагноз). Марина звучно, по ее собственному выражению "как в трубу", высморкалась, и вот уж мадемуазель Ларивьер спустилась вниз, чтоб откушать кофе и поделиться своими воспоминаниями о Ване, таком bambin angélique, который уже à neuf ans - солнышко ясное! - восторгался Жильбертой Сванet la Lesbie de Catulle (и который без всякой посторонней помощи научился облегчаться от своего восторга, едва свет керосиновой лампы, зажатой в руке чернокожей няни, раскачивая стены, выплывал из детской).
11
Через пару дней после приезда Вана прикатил утренним поездом из города Дэн, чтобы провести, как обычно, воскресные дни с семьей. Дядюшка Дэн шел через вестибюль, и тут как раз Ван на него наткнулся. Дворецкий совершенно прелестно (как показалось Вану) продемонстрировал хозяину, кто именно этот долговязый мальчик, сначала опустив ладонь на три фута от пола, потом приподнимая ее все выше, выше - в этакой пантомиме роста, очевидной лишь для нашего юного зрителя, ныне высотой в шесть футов. Ван наблюдал, как маленький рыжий джентльмен в замешательстве уставился на старого Бутейана и как тот приглушенным шепотом произнес имя Вана.
Была у мистера Дэниела Вина презабавная манера при приближении к гостю запускать руку со сведенными вместе пальцами в карман пиджака и держать там, словно с какой-то очистительной целью, вплоть до самого момента рукопожатия.
Он уведомил Вана, что вот-вот пойдет дождь, "так как в Ладоре как раз начало накрапывать", а дождь, заверил дядюшка, "добирается оттуда до Ардиса примерно часа за полтора". Ван решил, что это юмор, и вежливо хихикнул, однако дядюшка Дэн, опять-таки в замешательстве, уставился на Вана и, оглядывая его блеклыми рыбьими глазками, осведомился, освоился ли Ван в имении, сколько он знает языков и не хочет ли за несколько копеек приобрести билетик лотереи Красного Креста.
- Спасибо, нет, - ответил Ван. - Довольно с меня всяких лотерей.
После чего дядюшка снова на него уставился, на сей раз несколько косо.
Чай был подан в гостиной, и все сидели какие-то притихшие, подавленные, пока наконец дядюшка Дэн не удалился к себе в кабинет, вытягивая на ходу из кармана сложенную газету, но не успел он выйти из комнаты, как само собой распахнулось окно и яростный ливень забарабанил по листве лиродендрона и империалиса, а разговор за столом сделался оживленней и громче.
Дождь шел - а лучше длился - недолго, продолжив предположительно свой путь дальше в сторону Радуги, или Ладоги, или Калуги, или Луги, и навесив над Ардис-Холлом прерывающуюся в воздухе радугу.
Погрузившись в раздутое, пухлое кресло, дядюшка Дэн с помощью крохотного словарика для непритязательных туристов, облегчавшего ему просмотр иностранных каталогов по искусству, попытался прочесть статейку, кажется, посвященную лову устриц, из иллюстрированного голландского журнала, оставленного сидевшим напротив него в поезде пассажиром - как вдруг по дому, переливаясь из комнаты в комнату, распространилась ужасная суматоха.
С вывернутым на бегу одним и развевающимся другим ухом, вытянув розовый, в серую крапинку, язык, проворно семеня смешными ножками и скользя по паркету при резких поворотах, жизнерадостный таксик несся по дому в поисках укромного места, где можно было бы истерзать зубами солидный ком пропитанной кровью ваты, подхваченный им где-то наверху. Ада, Марина и двое горничных преследовали ликующее животное, которое невозможно было загнать в угол среди нагромождений барочной мебели, и таксик несся и несся вперед через бесчисленные дверные проемы. С налета ворвавшись к дядюшке Дэну, погоня промчалась мимо его кресла и снова скрылась в глубине дома.
- О Господи! - воскликнул Дэн, завидев кровавый собачий трофей, - неужто кто-то палец себе отрубил!
Шаря руками по коленям и креслу, он наконец обнаружил и извлек из-под скамейки для ног свой крошечный словарь и вернулся к чтению журнала, тут же обнаружив, что надо посмотреть в словаре слово "groote", которое как раз и искал в тот момент, когда его потревожили.
Элементарность расшифровки раздосадовала его.