Пильеро и Попино откланялись и вышли. Уже спустившись с лестницы, Попино все еще чувствовал, как дрожат у него ноги.
- И это человек? - спросил он Пильеро.
- Говорят, что да, - отвечал старик. - Запомни на всю жизнь эту короткую встречу, Ансельм! Ты только что наблюдал банк в его неприкрашенном виде. Непредвиденные обстоятельства - это винт давильного пресса, мы - виноград, а банкиры - винные бочки. Спекуляция с земельными участками, видимо, выгодное дело. Жигонне, или кто-то стоящий за ним, хочет задушить Цезаря, чтобы завладеть его долей: этим все сказано, и ничем тут не поможешь. Вот что такое банк: никогда не имей с ним дела!
Это мучительное утро началось с того, что г-жа Бирото первый раз в жизни записала адреса людей, приходивших к ней за своими деньгами, а рассыльного из банка отослала, не уплатив ему; в одиннадцать часов стойкая женщина, довольная уж тем, что ей удалось избавить мужа от этой муки, увидела возвращавшихся Ансельма и Пильеро, которых давно уже ждала со все возраставшей тревогой; Констанс прочла приговор на их лицах: банкротство было неминуемо.
- Он умрет с горя, - вырвалось у несчастной женщины.
- Я ему от души этого желаю, - сурово ответил Пильеро. - Но Цезарь так набожен, что единственный, кто может его сейчас спасти, - это аббат Лоро.
Пильеро, Попино и Констанс не решались дать Цезарю подписать подготовленный Селестеном баланс: они дожидались прихода его духовника, аббата Лоро, за которым пошел один из приказчиков. Приказчики были в отчаянии: они любили хозяина. К четырем часам почтенный пастырь явился, Констанс рассказала ему об обрушившемся на них несчастье, и аббат решительно направился к Цезарю наверх, как солдат, идущий на приступ.
- Я знаю, почему вы пришли! - вскричал Бирото.
- Сын мой, - сказал священник, - ваша покорность воле божьей мне давно известна; но теперь надо доказать ее на деле; устремите же ваши взоры на распятие, не спускайте с него глаз, думая об унижениях, которые претерпел спаситель рода человеческого, о том, как жестоки были его крестные муки, и тогда вы сможете перенести ниспосланные вам богом испытания.
- Мой брат - священник, и он уже подготовил меня, - сказал Цезарь, подавая духовнику письмо, которое как раз перед этим перечитывал.
- У вас достойный брат, - сказал г-н Лоро, - добродетельная и кроткая жена, нежная дочь, два истинных друга - ваш дядя и милый Ансельм, два снисходительных кредитора - Рагоны; все эти добрые души будут лить бальзам на ваши раны и помогут вам нести свой крест. Обещайте же мне проявить стойкость мученика и встретить удар судьбы мужественно.
Аббат кашлянул, чтобы предупредить находившегося в гостиной Пильеро.
- Моя покорность безгранична, - спокойно проговорил Цезарь. - Перед лицом бесчестья я должен думать лишь о том, как смыть его.
Голос несчастного парфюмера и весь его вид удивили Цезарину и священника. Между тем это было вполне естественно. Люди легче переносят несчастье уже случившееся, явное, чем жестокую неуверенность в судьбе, когда каждое мгновение приносит величайшую радость или бесконечное страдание.
- Двадцать два года я спал, а сегодня проснулся со своим дорожным посохом в руке, - сказал Цезарь, становясь снова туренским крестьянином.
При этих словах Пильеро заключил племянника в объятия. Цезарь увидел жену, Ансельма и Селестена. Бумаги, которые держал старший приказчик, были достаточно красноречивы. Цезарь спокойно посмотрел на окружающих; в их опечаленных взорах читалось дружеское участие.
- Одну минуту, - сказал он, снимая свой орден и протягивая его аббату Лоро. - Вы мне вернете этот крест обратно, когда я смогу носить его не стыдясь. Селестен, - прибавил он, обращаясь к приказчику, - приготовьте прошение о снятии с меня обязанностей помощника мэра. Господин аббат продиктует вам письмо, пометьте его четырнадцатым числом и велите Раге отнести господину де ла Биллардиеру.
Селестен и аббат Лоро спустились вниз. Около четверти часа в кабинете Цезаря царило глубокое молчание. Семья была поражена подобной твердостью. Наконец Селестен и аббат вернулись, и Цезарь подписал прошение об отставке. Когда Пильеро подал ему баланс, бедняга не мог подавить нервной дрожи.
- Господи, сжалься надо мной! - проговорил он и, подписав роковой документ, протянул его Селестену.
- Сударь, - сказал тогда Ансельм Попино, омраченное лицо которого озарилось внезапно лучом света, - сударыня, я имею честь просить у вас руки мадмуазель Цезарины.
При этих словах у всех, кроме Цезаря, выступили на глазах слезы; Бирото встал, взял Ансельма за руку и сказал ему глухим голосом:
- Дитя мое, ты не женишься на дочери банкрота.
Пристально посмотрев на парфюмера, Ансельм сказал:
- Если только мадмуазель Цезарина не отказывается выйти за меня замуж, - обещайте, сударь, в присутствии вашей семьи, дать согласие на наш брак в тот день, когда вы будете восстановлены в правах.
Наступило короткое молчание, все с волнением следили за сменой чувств, отражавшихся на измученном лице парфюмера.
- Обещаю, - произнес он наконец.
Ансельм с невыразимой нежностью взял руку Цезарины, которую она ему подала, и запечатлел на ней поцелуй.
- Вы тоже согласны? - спросил он.
- Да, - ответила Цезарина.
- Я, значит, стал наконец членом семьи и по праву могу заняться вашими делами, - с загадочным видом сказал он.
Ансельм поспешил уйти, чтобы не проявить радости, которая шла слишком вразрез с горем его патрона. Он, разумеется, не радовался банкротству Бирото, но любовь так всепоглощающа, так эгоистична! Даже Цезарина в глубине души испытывала волнение, противоречившее горечи, которой было переполнено ее сердце.
- Ну, раз мы уж так далеко зашли, - шепнул Пильеро на ухо Цезарине, - доведем дело до конца.
Госпожа Бирото сделала непроизвольное движение, выражавшее скорее муку, чем одобрение.
- Что ты собираешься дальше делать, племянник? - спросил Пильеро у Цезаря.
- Продолжать торговлю.
- Я бы не советовал, - сказал Пильеро. - Ликвидируй дело, раздай все кредиторам и не показывайся больше на бирже. Я нередко представлял себя в подобном положении. Ведь, занимаясь торговлей, нужно все предвидеть. Купец, не задумывающийся над возможностью банкротства, подобен полководцу, полагающему, что он не может потерпеть когда-нибудь поражения. Такой купец лишь наполовину коммерсант. Нет, я ни за что бы не стал продолжать торговлю. Зачем? Придется постоянно краснеть перед людьми, которых ты ввел в большие убытки, сносить их недоверчивые взгляды и молчаливые упреки! Я понимаю - гильотина!.. Секунда - и все кончено! Но чтобы голова у тебя отрастала и ее каждый день снова рубили - нет, я постарался бы избежать подобной пытки. Многие, обанкротившись, продолжают как ни в чем не бывало вести свои дела. Тем лучше для них! Они, значит, сильнее Клода Жозефа Пильеро. Если поведешь дело на наличные, - а именно так его и приходится вести, - скажут, что ты сумел припрятать денежки; если же ты остался без гроша, тебе никогда больше не оправиться. Нет уж! Отдай свой актив кредиторам, предоставь им продать дело и займись чем-либо другим.
- Но чем же? - спросил Цезарь.
- Ну, поищи какую-нибудь службу, - ответил Пильеро. - Мало ли у тебя влиятельных знакомых? Герцог и герцогиня де Ленонкур, госпожа де Морсоф, господин де Ванденес! Напиши им, пойди к ним; они пристроят тебя в штат королевского двора с окладом в тысячу экю, столько же заработает твоя жена, да и дочь, пожалуй, не меньше Положение не столь уж безнадежное! У вас втроем соберется до десяти тысяч франков в год. За десять лет ты сможешь выплатить сто тысяч франков, так как из заработка вам ничего не придется тратить: твоя жена и дочь будут получать у меня на расходы полторы тысячи франков, а что касается тебя самого - там видно будет.
Над этими мудрыми словами задумалась Констанс, а не Цезарь. Пильеро направился на биржу; она помещалась тогда в деревянной ротонде, вход в которую был с улицы Фейдо. Весть о банкротстве парфюмера Бирото, человека видного и возбуждавшего зависть, успела уже распространиться и вызвала немало толков среди крупных коммерсантов, настроенных в те времена конституционно. Коммерсанты-либералы смотрели на бал Бирото как на дерзкое посягательство на их права. Сторонники оппозиции считали патриотизм своей монополией. Роялистам разрешалось любить короля, но любовь к Франции была привилегией "левых": народ принадлежал им. Власть была виновна в том, что ее представители праздновали событие, которым либералы желали воспользоваться исключительно в своих интересах. Падение человека, пользовавшегося покровительством двора, сторонника правительства, неисправимого роялиста, 13 вандемьера оскорбившего свободу, восставшего против славной Французской революции, вызвало сплетни и было встречено на бирже с шумной радостью. Пильеро хотел разузнать, каково общественное мнение, разобраться в нем. В одной из самых оживленных групп он увидел дю Тийе, Гобенхейма-Келлера, Нусингена, старика Гильома и его зятя Жозефа Леба, Клапарона, Жигонне, Монжено, Камюзо, Гобсека, Адольфа Келлера, Пальма, Шифревиля, Матифа, Грендо и Лурдуа.
- Вот как надо быть осмотрительным! - сказал Гобенхейм дю Тийе. - Ведь мои родственники едва не открыли кредита Бирото!
- Я попался на десять тысяч франков. Две недели тому назад я дал ему эту сумму под простую расписку, - сказал дю Тийе. - Но он оказал мне когда-то услугу, и я не стану жалеть об этой потере.
- Он поступал не лучше других, ваш племянник, - обратился Лурдуа к Пильеро. - Балы задавал! Я еще понимаю, когда мошенник старается пустить пыль в глаза, дабы внушить доверие; но чтобы человек, слывший образцом порядочности, прибегал к таким заведомо шарлатанским приемам, на которые мы неизменно попадаемся!..