"Околесицу несешь, старый колпак!" - подумал дю Тийе, вспомнив жаргон своей старой профессии. И он мгновенно вернулся к своему плану - уничтожить, растоптать эту добродетель, уронить, смешать с грязью во мнении парижского торгового мира честного и почтенного человека, поймавшего его когда-то на месте преступления. В основе всякого чувства ненависти мужчины к мужчине или женщины к женщине, будь то в политике или в частной жизни, всегда лежит какое-нибудь неожиданное уличающее открытие. Ненавидят друг друга не за причиненный ущерб, не за нанесенную рану, даже не за пощечину - все это поправимо. Но попасться с поличным, совершая подлость!.. Дуэль между подлецом и тем, кто его уличил, может кончиться лишь смертью одного из них.
- О, госпожа Роген? - насмешливо протянул дю Тийе. - Да ведь это только лишний листочек в лавровом венке молодого человека! Понимаю, дорогой патрон: вам, верно, говорили, что она ссужала меня деньгами? Ну, так вот, как раз наоборот, - это я помог ей восстановить состояние, расстроенное в связи с делами ее мужа. Источник моего богатства, как я уже вам докладывал, совершенно чист. У меня не было ни гроша, вам это хорошо известно. Молодые люди иной раз могут оказаться в очень стесненных обстоятельствах, дойти даже до крайней нищеты; и если они, подобно Республике, прибегают иногда к принудительному займу, - что ж, этот долг они впоследствии уплачивают и становятся тогда честнее Франции.
- Это верно, - поспешил согласиться Бирото. - Дитя мое... господь... Ведь это Вольтер, кажется, сказал: "Раскаянье возвел в людскую добродетель".
- Если только, - продолжал дю Тийе, еще глубже задетый этой цитатой, - они не расхищают подло и низко имущества ближнего, как это может случиться, если вы в ближайшие три месяца обанкротитесь и мои десять тысяч франков пойдут прахом...
- Мне обанкротиться?.. - воскликнул Бирото, выпивший три стакана вина, а еще более захмелевший от радости. - Нет, нет... Всем известны мои взгляды на банкротство! Банкротство - смерть для купца! Я бы умер!
- За ваше здоровье! - сказал дю Тийе.
- За твое будущее потомство, - ответил парфюмер. - Почему вы не покупаете у меня в лавке, дю Тийе?
- Сказать по правде, я, честное слово, побаиваюсь госпожи Бирото. Она всегда мне нравилась! И не будь вы моим хозяином, я, право...
- Не ты первый находишь ее красивой, она многим внушала страсть, но она меня любит! Вот что, дю Тийе, друг мой, - продолжал Бирото, - доведите уж дело до конца.
- Что вы хотите этим сказать?
Бирото посвятил дю Тийе в спекуляцию с земельными участками, и тот, прикинувшись изумленным, одобрил эту операцию и похвалил парфюмера за проницательность и дальновидность.
- Я очень рад твоему одобрению; ведь вы, дю Тийе, слывете одной из умнейших голов в банковском мире! Дитя мое, вы могли бы помочь мне получить кредит во Французском банке; это дало бы мне возможность дождаться прибыли от "Кефалического масла".
- Я могу направить вас в банкирский дом Нусингена, - ответил дю Тийе, решивший заставить свою жертву проделать все пируэты пляски, которые приходится обычно проделывать банкротам.
Фердинанд сел к столу и написал следующее письмо:
"Господину барону де Нусингену.
Париж.
Дорогой барон!
Податель сего письма, господин Цезарь Бирото - помощник мэра второго округа и один из наиболее известных представителей парфюмерной промышленности Парижа; он желает завязать с вами деловые сношения. Отнеситесь же с полным доверием ко всему, о чем он вас будет просить; оказав ему услугу, вы обяжете тем самым
Вашего друга Ф. дю Тиие".
В своей подписи дю Тийе написал вместо "и" краткого простое "и". Для всех, с кем он вел дела, эта умышленная небрежность служила условным знаком. Самые горячие рекомендации, самые настойчивые, неотступные просьбы в его письме ничего в таком случае не стоили. Подобное письмо, в котором дю Тийе коленопреклоненно о чем-либо просил, в котором умоляли, казалось, даже восклицательные знаки, написано было, следовательно, по каким-то веским соображениям, он не мог отказать в рекомендации, но ей не полагалось придавать ни малейшего значения. Увидев вместо "и" краткого простое "и", приятель дю Тийе отделывался от просителя пустыми обещаниями. Немало светских людей с большим весом, как дети, позволяют дурачить себя таким образом всяким дельцам, банкирам, адвокатам, которые пользуются двумя подписями: одной - настоящей, другой - не имеющей силы. На эту удочку попадаются самые проницательные люди. Чтобы разгадать такую уловку, надо испытать на себе различное действие рекомендации действительной и мнимой.
- Вы меня спасаете, дю Тийе, - сказал Цезарь, прочитав письмо.
- Господи! - воскликнул дю Тийе. - Отправляйтесь же за деньгами; ознакомившись с моим письмом, Нусинген отвалит их вам, сколько пожелаете. Сам я лишен, к сожалению, на несколько дней свободной наличности; иначе я не отправил бы вас к этому банковскому магнату, - ведь Келлеры по сравнению с бароном Нусингеном просто пигмеи. Нусинген - это новый Лоу. Мое письмо поможет вам расплатиться пятнадцатого января, а там видно будет. Мы с Нусингеном в самых дружеских отношениях, и он ни за какие миллионы не захочет отказать мне в услуге.
"Это все равно что поручительство на векселе, - думал преисполненный благодарности Бирото, уходя от дю Тийе. - Да, доброе дело даром не пропадает!" - И он пустился философствовать. Все же радость его омрачалась одной неотвязной мыслью. Несколько дней ему удавалось не давать жене заглядывать в торговые книги, он поручил ведение кассы Селестену и сам помогал ему, - мог же он пожелать, чтоб жена и дочь полностью насладились прекрасной квартирой, которую он для них устроил и обставил! Но, вкусив первые радости этого скромного счастья, г-жа Бирото скорее согласилась бы умереть, чем оставить лавку без хозяйского глаза и не наводить самой, как она говорила, порядок в деле. Бирото чувствовал, что зашел в тупик: он истощил уже все уловки, чтобы скрыть от жены денежные затруднения. Констанс очень рассердилась, узнав об отправке счетов, она выбранила приказчиков и обвинила Селестена в желании разорить фирму, решив, что мысль эта всецело принадлежит ему. Селестен, по распоряжению Бирото, ни слова ей не возразил. По мнению приказчиков, г-жа Бирото держала мужа под башмаком: в вопросе о том, кто действительно глава семьи, можно еще обмануть посторонних, но уж никак не домочадцев. Бирото приходилось признаться жене в своих денежных затруднениях - расчеты с дю Тийе нужно было провести по книгам. Вернувшись домой, Цезарь с трепетом душевным увидел Констанс за конторкой; она проверяла сроки векселей и, очевидно, подсчитывала кассу.
- Чем ты собираешься завтра платить? - шепотом спросила она, когда муж сел возле нее.
- Деньгами, - ответил Цезарь, вытаскивая банковые билеты из кармана и передавая их Селестену.
- Откуда у тебя эти деньги?
- Вечером расскажу. Селестен, запишите: конец марта, вексель на десять тысяч франков приказу дю Тийе.
- Дю Тийе! - с испугом повторила Констанс.
- Я пойду к Попино, - сказал Цезарь. - Нехорошо, что я до сих пор у него еще не был. Как его масло? Продается?
- Триста флаконов, которые он дал нам, уже проданы.
- Не уходи, Бирото, мне нужно поговорить с тобой, - сказала Констанс и, схватив Цезаря за руку, повлекла к себе в комнату с поспешностью, показавшейся бы при других обстоятельствах забавной.
- Дю Тийе! - воскликнула она, оставшись наедине с Цезарем и убедившись, что никто, кроме Цезарины, не может их услышать. - Дю Тийе, который стащил у нас тысячу экю... Ты имеешь дело с этим чудовищем дю Тийе... пытавшимся меня обольстить... - прошептала она ему на ухо.
- Юношеские проказы, - заявил Бирото, ставший вдруг вольнодумцем.
- Послушай, Бирото, ты чем-то встревожен, ты не бываешь больше на фабрике. Что-то случилось, я чувствую! Ты должен мне все рассказать, я хочу знать!
- Ну так вот, - сказал Бирото, - мы чуть было не разорились, так обстояло дело еще нынче утром, но теперь все обошлось.
И он рассказал ей о том, что пережил в эти ужасные две недели.
- Так вот причина твоей болезни! - воскликнула Констанс.
- Да, мама, - сказала Цезарина. - Отец проявил редкое мужество. Единственное, чего я хочу, - быть любимой так, как он любит тебя. Он только и думал о том, как бы не причинить тебе горя.
- Мой сон сбылся, - с ужасом сказала бедная женщина, смертельно побледнев и бессильно опускаясь на диванчик, стоявший возле камина. - Я все это предвидела. Ведь говорила же я тебе в ту роковую ночь в нашей прежней спальне, которую ты разрушил, что мы все глаза себе выплачем. Бедняжка Цезарина! Я...
- Ну вот, начинается! - воскликнул Бирото. - Ты отнимаешь у меня мужество, а оно мне так нужно!
- Прости, друг мой, - сказала Констанс, взяв Цезаря за руку и пожимая ее с нежностью, которая потрясла беднягу до глубины души. - Я виновата. Пришла беда, и нужно быть стойкой; я все вынесу безропотно. Никогда ты не услышишь от меня ни единой жалобы. - Она бросилась в объятия Цезаря и воскликнула, обливаясь слезами: - Не падай духом, друг мой! Если понадобится, у меня хватит мужества на нас обоих!
- Мое "Масло", жена, мое "Масло" спасет нас!
- Да поможет нам господь! - сказала Констанс.
- Неужели Ансельм не выручит тебя, папа? - спросила Цезарина.