- Милейший господин Бирото, - заметил Воклен, - из Макассара в Европу не доставлено и двух унций масла. Макассарское масло вовсе не способствует росту волос, но малайские женщины ценят его на вес золота, ибо оно сохраняет волосы; они и не подозревают, что в этом отношении китовый жир столь же полезен. Никакие силы, ни химические, ни божественные...
- О! божественные... не говорите так, господин Воклен.
- Но, мой дорогой, основной закон бога - не вступать в противоречие с самим собой: без единства нет власти...
- Ах, это другое дело...
- Никакие силы не восстановят лысому волосы, как нельзя без риска и перекрашивать рыжие или седые волосы; но, расхваливая пользу масла, вы никого не введете в заблуждение, никого не обманете, и я полагаю, что те, кто будет его употреблять, сохранят волосы.
- Значит, вы полагаете, что Королевская Академия наук удостоит его одобрения?..
- Ах, здесь нет и намека на открытие, - возразил Воклен. - А потом шарлатаны столько злоупотребляли именем Академии, что ее одобрение мало что даст. По совести говоря, я не могу рассматривать ореховое масло как какое-нибудь чудо!
- Скажите, как лучше всего извлекать его - вывариванием или давлением? - спросил Бирото.
- Прессуя орехи между горячими плитами, вы получите больше масла, но оно будет менее высокого качества, чем при выжимании на холоде. Втирать масло следует в самую кожу, смазывать волосы недостаточно, оно не окажет тогда никакого действия, - добродушно сказал Воклен.
- Запомни же все, Попино, - воскликнул Бирото, лицо которого пылало от восторга. - Господин Воклен, для этого молодого человека сегодняшний день будет счастливейшим днем его жизни. Он вас знал, он почитал вас, еще не видя. Ах! у нас в доме часто вспоминают вас: имя, которое носишь в сердце, не сходит с уст. Жена, дочь и я сам - мы каждый день молим бога за вас, нашего благодетеля.
- Это слишком! Ведь я сделал такие пустяки, - заметил Воклен, смущенный многословной благодарностью парфюмера.
- Вот еще! - выпалил Бирото. - Вы не можете нам запретить любить вас, хотя и отказываетесь принять от меня какой-либо подарок. Вы, как солнце, дарите нам свет, но люди, озаряемые вами, не в состоянии вас отблагодарить.
Ученый улыбнулся и встал, парфюмер и Попино поднялись в свою очередь.
- Посмотри, Ансельм, вокруг. Запомни хорошенько этот кабинет. Вы разрешите, сударь? Ваше время столь драгоценно, он, быть может, никогда больше не попадет к вам.
- А как идут ваши дела? - спросил Воклен. - Ведь мы с вами, собственно, оба работаем на благо торговли...
- Благодарю вас, неплохо, - отвечал Бирото, направляясь в столовую, куда за ним прошел и Воклен. - Но чтобы пустить в продажу это масло (я думаю назвать его "Комагенной эссенцией"), необходимы значительные средства...
- Эссенция, да еще комагенная, - слишком уж кричащее название. Назовите лучше "Масло Бирото"! Если же вы не хотите выставлять напоказ свое имя, возьмите другое... Но что я вижу... Рафаэлева "Мадонна"... Ах, господин Бирото, видно, хотите поссориться со мной.
- Господин Воклен, - сказал парфюмер, пожимая руки химику, - ценность этого подарка лишь в упорстве, с каким я его искал; понадобилось перерыть всю Германию, прежде чем нашли эту гравюру, отпечатанную на китайской бумаге, без надписи. Я знал, что вам хотелось ее иметь, но у вас не было времени ее разыскивать, я был только вашим коммивояжером. Примите же от меня эту ничего не стоящую гравюру как свидетельство моей глубокой преданности, выразившейся в хлопотах, старании и заботах. Мне хотелось бы, чтобы вы пожелали чего-нибудь, что надо было бы добыть со дна морского, и я мог бы предстать перед вами со словами: "Вот оно!" Не отказывайте мне. Нас так легко забыть, позвольте же всем нам: мне, жене, дочери и будущему зятю напоминать вам о себе этой гравюрой. Глядя на "Мадонну", вы скажете: "Есть на свете простые люди, которые думают обо мне".
- Хорошо. Я принимаю подарок, - сказал Воклен.
Попино и Бирото вытерли слезы, так взволновала их доброта академика, прозвучавшая в этих словах.
- Будьте же до конца великодушны, - сказал парфюмер.
- Чем могу служить? - спросил Воклен.
- Я приглашаю друзей...
Он приподнялся на носках, сохраняя тем не менее смиренный вид.
- ...чтобы отпраздновать освобождение Франции и отметить награждение меня орденом Почетного легиона.
- Вот как! - сказал удивленный Воклен.
- Быть может, я заслужил эту награду и монаршую милость; ведь я был членом коммерческого суда, я сражался за Бурбонов тринадцатого вандемьера на ступенях церкви святого Роха, был ранен Наполеоном. Через три недели, в воскресенье, жена дает бал. Посетите же нас, сударь. Окажите честь отобедать с нами в этот день. Для меня это значило бы дважды удостоиться ордена. Я заранее вас извещу.
- Согласен, приду, - сказал Воклен.
- Сердце мое переполнено радостью, - воскликнул парфюмер на улице. - Он придет ко мне. Только не забыть бы того, что он говорил о волосах. Ты запомнил, Попино?
- Конечно, сударь. Да я и через двадцать лет этого не забуду.
- Великий человек! Какой полет мысли, какая проницательность! Как он с полуслова понял наши планы и дал совет, как победить "Макассарское масло". Ага! лжешь, "Макассар"! Ничто не может способствовать росту волос! Попино, богатство плывет нам прямо в руки. Итак, завтра в семь часов будь на фабрике; нам доставят орехи, и мы примемся за выделку масла. Легко Воклену говорить, что всякое масло полезно, но узнай это публика, и все пропало. Если не добавить к нашему средству чуточку орехового масла и духов, так мы не сможем и продавать его по три-четыре франка за четыре унции.
- Вам пожаловали орден, сударь? - спросил Попино, - Какая честь для...
- Для купечества, не правда ли, дружок?
Торжествующий вид Цезаря Бирото, уверенного в удаче, привлек внимание приказчиков, и они многозначительно переглядывались между собой: поездка в фиакре, парадные костюмы кассира и хозяина вызвали у них сами фантастические предположения. Взгляды Цезаря и Ансельма, выражавшие их взаимное удовлетворение, полный надежды взор, два раза брошенный Попино на Цезарину, возвещали нечто необыкновенное и подтверждали догадки приказчиков. Работая с утра до ночи почти в монастырской обстановке, они интересовались и самыми незначительными событиями, как узник интересуется мелкими тюремными происшествиями. Поведение г-жи Бирото, недоверчиво встречавшей победоносные взгляды мужа, наводило на мысль о том, что затевается какое-то новое дело. Унылый вид хозяйки был тем заметнее, что бойкая торговля в лавке обычно доставляла ей удовольствие. А в этот день выручка составляла шесть тысяч франков, ибо кое-кто из должников погасил просроченные счета.
Столовая и кухня с окном во дворик были разделены коридором. В коридор выходила лестница, соединявшая помещение за лавкой с антресолями, где прежде жили Цезарь и Констанс; в этой столовой, напоминавшей маленькую гостиную, они провели медовый месяц. Во время обеда в лавке оставался только рассыльный Раге, но перед десертом приказчики спускались в лавку, а Цезарь с женой и дочерью оставались одни и заканчивали обед, сидя у камелька. Обычай этот Бирото переняли у Рагонов, которые свято блюли старинные купеческие обычаи и привычки и сохраняли между собой и приказчиками то огромное расстояние, которое некогда существовало между мастерами и подмастерьями. Цезарина или Констанс приготовляли парфюмеру чашку кофе, которую он выпивал, сидя у камина в кресле. И тогда Цезарь рассказывал жене о всех событиях дня, обо всем, что видел и слышал в городе; о том, что делается в предместье Тампль, какие затруднения приходится преодолевать на фабрике.
- Жена, - сказал он Констанс, когда приказчики спустились в лавку, - знай, сегодня великий день нашей жизни! Орехи закуплены, гидравлический пресс завтра будет пущен в ход, сделка на земельные участки заключена. Вот спрячь это, - сказал он, передавая ей банковский чек Пильеро. - Я договорился о переделке помещения, мы расширим нашу квартиру. Господи, ну и забавного же чудака видал я сегодня в Батавском подворье!
И он описал г-на Молине.
- Я вижу одно, - прервала его излияния жена, - ты задолжал двести тысяч франков!
Не спорю, кошечка, - подтвердил парфюмер с напускным смирением. - И как только мы выкрутимся из долгов, - боже милостивый? Ведь ты, конечно, ни во что не ставишь участки в районе церкви Мадлен, где со временем будет лучший квартал в Париже.
- Со временем, Цезарь.
- Увы, - продолжал он шутку, - мои три восьмых пая через шесть лет будут стоить всего только миллион. Где взять деньги, чтоб уплатить двести тысяч франков? - И Цезарь в притворном ужасе всплеснул руками. - А все-таки мы выпутаемся, и вот кто заплатит, - сказал он, вытаскивая из кармана заботливо припрятанный орех, взятый у тетки Маду. Держа орешек двумя пальцами, он показал его Цезарине и Констанс.
Госпожа Бирото промолчала, но Цезарина удивленно спросила, подавая кофе:
- Ты ведь шутишь, папа?
Парфюмер, как и приказчики, заметил за обедом взгляды, которые Попино бросал на Цезарину, и ему захотелось проверить свои подозрения.
- Ну, дочка, орешек этот вызовет переворот у нас в доме. Сегодня вечером один человек покинет наш кров.
Цезарина взглянула на отца, словно хотела сказать: "А мне-то что за дело!"
- От нас уходит Попино.