Старик перехватил этот взгляд и был глубоко оскорблен таким отношением со стороны представителя муниципалитета, который обязан защищать своих подопечных. Кому-нибудь другому он бы еще простил, но не Бирото.
- Сударь, - продолжал он сухим тоном, - один из наиболее уважаемых членов коммерческого суда, помощник мэра, именитый купец не интересуется, конечно, подобными мелочами, ибо это мелочи! Но в данном случае необходимо получить согласие вашего домовладельца графа де Гранвиля на пролом стены, необходимо договориться об условиях восстановления стены по окончании срока найма; наконец, сейчас квартирная плата крайне низка, но она возрастет, квартиры на Вандомской площади вздорожают, они уже сейчас дорожают! Проложат улицу Кастильоне! Я себя связываю... связываю...
- Давайте кончать, - промолвил озадаченный Бирото, - сколько вы просите? Я сам деловой человек и понимаю, что все доводы бледнеют перед высшим доводом - деньгами! Итак, сколько вы просите?
- Справедливую цену, господин помощник мэра. На сколько лет снимаете вы квартиру?
- На семь лет, - ответил Бирото.
- Воображаю, сколько через семь лет будет стоить мой второй этаж! - воскликнул Молине. - Какую цену мне предложат за две меблированные комнаты в таком квартале? Пожалуй, не пожалеют и двухсот франков в месяц, а то и больше. А договором я себя связываю, связываю по рукам и ногам. Ну, пусть будет полторы тысячи франков в год. За эту цену я согласен выделить две комнаты из квартиры господина Кейрона, - сказал он, бросая косой взгляд в сторону торговца, - я подписываю с вами договор на семь лет. Пролом стены идет за ваш счет, если граф де Гранвиль даст свое согласие и откажется от всяких претензий. Вы несете ответственность за последствия этого пролома, я принимаю на себя обязательство восстановить стену, но в виде возмещения вы уплатите мне пятьсот франков: мы все под богом ходим, я не желаю никому кланяться и просить, чтобы мне восстановили стену.
- Условия эти для меня, пожалуй, более или менее приемлемы, - согласился Бирото.
- Теперь дальше, - продолжал Молине, - вы мне отсчитаете hic et nunc семьсот пятьдесят франков, зачисляемые в уплату за последние полгода, в чем я выдам вам расписку. Э, дабы не потерять гарантий, я согласен принять векселя на небольшие суммы, так называемые квартиронанимательские векселя на какой угодно срок. В делах я сговорчив, тянуть нам не к чему. Итак, по рукам, да еще обусловим, что вы заделаете дверь на мою лестницу и отказываетесь от всяких прав на нее... и на свои средства... закладываете ее кирпичом. Будьте спокойны, я не потребую возмещения расходов по разборке кирпича после истечения срока договора; я включаю их в те же пятьсот франков. Вы увидите, сударь, как я справедлив.
- Мы, коммерсанты, не столь мелочны, - заметил парфюмер, - с такими формальностями дела не сладишь.
- Ах, торговля - статья особая, а тем паче парфюмерия, там все идет как по маслу, - с кислой улыбкой проговорил Молине. - Но в квартирных делах, сударь, в Париже ничего нельзя упускать. К примеру, есть у меня жилец на улице Монторгей...
- Сударь, - перебил его Бирото, - мне очень неприятно, что я мешаю вам завтракать; оставляю вам договор, просмотрите его, я согласен на все ваши требования; подпишем его завтра, а сегодня договоримся окончательно на словах; утром архитектор должен приступить к работе.
- Сударь, - продолжал Молине, поглядывая на торговца зонтиками, - у господина Кейрона истек срок платежа, а он не собирается платить, мы присоединим его обязательства к остальным векселям, и расчеты поведем с января по январь. Так будет удобнее.
- Будь по-вашему, - согласился Бирото.
- Швейцару за услуги, как водится...
- За что же? - возмутился Бирото. - Ведь вы лишаете меня права пользоваться лестницей и парадным... Это несправедливо.
- Но ведь вы квартиронаниматель, - решительно заявил маленький Молине, усевшийся на своего конька, - вы платите налоги на двери и окна, так несите и долю расходов по дому. Когда обо всем договоришься, сударь, все идет гладко. Вы расширяете свою квартиру, значит, дела у вас идут хорошо?
- Неплохо, - подтвердил Бирото. - Но квартиру я расширяю по другой причине. Я приглашаю друзей, чтобы отпраздновать освобождение Франции и отметить награждение меня орденом Почетного легиона.
- А! - воскликнул Молине. - Заслуженная награда!
- Да, - заметил Бирото, - быть может, я заслужил эту награду и монаршую милость, ведь я был членом коммерческого суда, я сражался за Бурбонов тринадцатого вандемьера на ступенях церкви святого Роха, там я был ранен Наполеоном; эти заслуги...
- Стоят подвигов славных солдат нашей армии. Орденская ленточка - красная, ибо она обагрена кровью.
Фраза эта, взятая из газеты "Конститюсьонель", польстила Бирото, и он пригласил Молине на бал. Старик рассыпался в изъявлениях благодарности и почти готов был простить парфюмеру его презрение. Он проводил своего нового квартиранта до лестницы, наговорив ему немало любезностей. Уже во дворе Бирото насмешливо взглянул на Кейрона.
- Я и не подозревал, - сказал он, - что существуют такие жалкие люди! - с языка у него чуть не сорвалось слово "глупые".
- Ах, сударь, - проговорил Кейрон, - не всем же обладать вашими талантами.
Бирото мог легко поверить в собственное превосходство, особенно после встречи с Молине; замечание торговца зонтиками вызвало у него довольную улыбку, и он величественно распрощался с Кейроном.
"Вот и рынок, - подумал Бирото, - займемся орешками".
Побродив бесплодно с час по рынку, Бирото, по совету торговок, отправился на Ломбардскую улицу, где продаются орехи для кондитерских изделий; там от своих друзей Матифа он узнал, что оптовую торговлю орехами ведет некая Анжелика Маду, проживающая на улице Перрен-Гасслен, и что только у нее можно найти настоящие лесные орехи и сочные белые орешки Альпийских гор.
Улица Перрен-Гасслен представляет собой разветвление лабиринта, который расположен в четырехугольнике, образуемом набережной и улицами Сен-Дени, Ферронри и Монне, и является как бы чревом Парижа. Сюда стекаются самые разнообразные товары, все свалено в кучу - вонючие селедки и изящный муслин, шелк и мед, масло и тюль; тут полным-полно маленьких лавчонок, о которых и не подозревает Париж, как не подозревает большинство людей о работе поджелудочной железы. Пиявкой, высасывающей все соки из этих торговых заведений, был некто Бидо по прозванию Жигонне, дисконтер с улицы Гренета. Бывшие конюшни заставлены здесь бочками с маслом, каретные сараи доверху набиты кипами бумажных чулок. Здесь находятся оптовые склады всякой снеди, продаваемой в розницу на Центральном рынке. Анжелика Маду, в прошлом торговка рыбой, лет десять назад занялась торговлей "сухими плодами"; она вступила тогда в связь с одним продавцом орехов, чем долго занимала сплетниц Центрального рынка; некогда она была статной, видной женщиной, но с годами чрезмерно располнела. Жила она в первом этаже желтого полуразвалившегося дома, который подпирали железные крестовины. Покойный сожитель ее умудрился отделаться от всех конкурентов и превратил свою торговлю в монополию; невзирая на кое-какие погрешности в образовании, у преемницы его хватило умения продолжать уже налаженное дело; она расхаживала по своим складам, занимавшим каретные сараи, конюшни и бывшие мастерские, успешно воюя там с насекомыми. У нее не было ни конторы, ни кассы, ни счетных книг, ибо она не умела ни читать, ни писать; на письма, которые она принимала как личное оскорбление, тетка Маду отвечала ударом кулака. Впрочем, это была славная краснощекая женщина; поверх чепца она надевала платок, а своим трубным голосом завоевала уважение ломовых извозчиков, привозивших ей товар; перебранки с ними она заливала белым винцом. Она не знала никаких недоразумений с крестьянами, продававшими ей орехи за наличный расчет, - то был единственный способ столковаться с ними, а летом тетка Маду отправлялась к ним погостить. Бирото нашел эту первобытную торговку среди мешков с лесными и грецкими орехами и каштанами.
- Добрый день, мамаша, - небрежно сказал Бирото.
- "Мамаша"! - возмутилась она. - Ишь ты какой ласковый! Что мы с тобой, детей вместе крестили?
- Я парфюмер, больше того, я помощник мэра второго округа Парижа. Как представитель власти и покупатель я требую вежливого обращения.
- Венчаюсь я и без вашей помощи, - заявила бой-баба, - в ратуше ничего не покупаю, помощникам мэра ничем не надоедаю. Покупатели мне кланяются, и разговариваю я с ними, как мне угодно. А кому не нравится - скатертью дорога!
- Вот плоды монополии! - проворчал Бирото.
- Пополь? Мой крестник! Неужто он набедокурил? Вы поэтому и пожаловали, милостивый государь? - сказала торговка уже чуть-чуть ласковее.
- Нет, я уже имел честь вам доложить, что пришел как покупатель.
- Ладно, как звать тебя, любезный? Я тебя вижу вроде как впервые.
- Видно, дешево вы продаете орехи, если так разговариваете с покупателями, - заметил Бирото и назвал свою фамилию и звание.
- Ага, так это вы знаменитый Бирото, у которого жена красавица. Сколько же вам надо сахарных орешков, дорогой мой?
- Шесть тысяч фунтов.
- Да это все мои запасы, - сказала торговка, хрипя, как осипшая флейта. - Вы, красавец мой, видно, не ленитесь: и замуж девиц выдаете, и духами их прыскаете. Ну, помогай вам бог! Без дела, знать, не сидите. Так-то! Уж таким покупателем, как вы, гордиться буду, и вы займете место в сердце женщины, которая мне всех дороже...
- Какой женщины?
- Добрейшей госпожи Маду.
- Сколько стоят ваши орехи?