- Кто эта женщина, дорогой мой мальчик? - спросила г-жа Граслен у Франсиса.
- Я ее не знаю, - ответил малыш. - Но, кроме тебя и бабушки, никто меня так не ласкал. Она плакала, - шепнул он матери на ухо.
- Хотите, я побегу за ней? - предложил Жерар.
- Нет! - ответила г-жа Граслен непривычно резким тоном.
С чуткостью, которую Вероника сразу оценила, Жерар увел детей навстречу остальным гостям и оставил ее с матерью и сыном.
- Что она тебе сказала? - спросила старуха Совиа у внука.
- Не знаю, она говорила не по-французски.
- Ты ничего не понял? - спросила Вероника.
- Ах, она повторяла без конца одно и то же, вот почему я и запомнил: dear brother.
Вероника оперлась о руку матери, не выпуская руки сына. Но едва она сделала несколько шагов, как силы покинули ее.
- Что с ней? Что случилось? - спрашивали все у матушки Совиа.
- О! Моей дочери совсем плохо! - прерывающимся глухим голосом ответила старуха.
Госпожу Граслен отнесли в коляску на руках. Она пожелала, чтобы Алина с Франсисом сели с ней, и взяла в провожатые Жерара.
- Вы, кажется, бывали в Англии, - сказала она ему, немного оправившись, - и знаете английский. Что значит: dear brother?
- Кто же этого не знает! - воскликнул Жерар. - Это значит: дорогой брат.
Вероника бросила на мать и на Алину взгляд, от которого они затрепетали, но обе сдержали свое волнение.
Радостные крики, сопровождавшие отъезд, великолепие солнечного заката, безукоризненный бег лошадей, скачка следующих за экипажами всадников - ничто не могло вывести г-жу Граслен из оцепенения. Мать поторопила кучера, и коляска первой подъехала к замку. Когда общество вновь соединилось, гостям сообщили, что Вероника заперлась у себя и никого не принимает.
- Боюсь, - сказал Жерар друзьям, - что госпоже Граслен нанесен смертельный удар.
- Куда? Как? - раздались вопросы.
- В сердце, - ответил Жерар.
На третий день Рубо выехал в Париж; он нашел положение г-жи Граслен настолько серьезным, что для спасения ее жизни решил обратиться за помощью и советом к лучшему парижскому врачу. Но Вероника согласилась принять Рубо лишь затем, чтобы положить конец уговорам матери и Алины, умолявших ее позаботиться о себе: она чувствовала, что ранена насмерть. Она отказалась видеть г-на Бонне, велев ему передать, что еще не пришло время. Все приехавшие из Лиможа друзья пожелали остаться подле Вероники, но она просила извинить ее, если она изменит долгу гостеприимства; ей хотелось остаться в полном одиночестве. После поспешного отъезда Рубо гости монтеньякского замка вернулись в Лимож растерянные и подавленные, ибо все, кого привез с собой Гростет, обожали Веронику. Друзья терялись в догадках относительно причины этого таинственного несчастья.
Вечером, через два дня после отъезда многочисленного семейства Гростет, Алина ввела в комнату г-жи Граслен Катрин. Жена Фаррабеша остановилась как вкопанная при виде перемены, происшедшей с ее хозяйкой: Веронику нельзя было узнать.
- Господи, - воскликнула она, - какую беду натворила эта несчастная девушка! Знай мы об этом с Фаррабешем, ни за что бы ее не пустили к себе. Теперь она проведала, что мадам больна, и послала меня сказать госпоже Совиа, что хочет поговорить с ней.
- Она здесь! - вскричала Вероника. - Где же она?
- Муж отвел ее в шале.
- Отлично, - сказала г-жа Граслен, - оставьте нас и скажите Фаррабешу, что он может уйти. Передайте этой даме, что моя мать придет к ней, пусть она ждет.
С наступлением ночи Вероника вышла из дому и, опираясь на руку матери, медленным шагом направилась через парк к шале. Луна блистала, воздух был чист, природа словно хотела подбодрить взволнованных женщин. Матушка Совиа по временам останавливалась, чтобы дать отдых дочери; страдания Вероники были так невыносимы, что они только к полуночи вышли на тропинку, спускавшуюся из лесу к поросшему травой пригорку, на котором поблескивала серебристая кровля шале. Озаренная луной спокойная гладь озер отливала перламутром. Легкие ночные звуки, отчетливо слышные в тишине, сливались в сладостную гармонию. Вероника присела на скамейку, и со всех сторон ее обступила прекрасная звездная ночь. Тихий разговор двух голосов и скрип песка под шагами двоих людей донеслись издали по воде, которая передает все звуки в тишине так же верно, как отражает предметы в спокойную погоду. Вероника различила мягкий голос священника, шелест его сутаны и шуршание шелковой, должно быть, женской, одежды.
- Уйдем, - сказала Вероника матери.
Они вошли в низкое помещение, предназначавшееся для хлева, и присели на ясли.
- Дитя мое, - говорил священник, - я не браню вас, вы заслуживаете прощения, но по вашей вине может произойти непоправимое несчастье, ибо она душа этого края.
- О сударь, я уеду сегодня же, - отвечала чужестранка, - но я должна сказать вам, что покинуть родину второй раз - для меня равносильно смерти. Если бы я хоть один еще день осталась в этом ужасном Нью-Йорке, в Соединенных Штатах, где не знают ни надежды, ни веры, ни милосердия, я умерла бы, даже ничем не болея. Воздух, которым я дышала, разрывал мне грудь, пища не насыщала меня, я умирала, хотя с виду была полна жизни и здоровья. Муки мои прекратились, едва я ступила на палубу корабля: я почувствовала себя во Франции. О сударь! Я видела, как умерли с горя моя мать и одна из невесток. Мой дедушка Ташрон и моя бабушка тоже умерли, умерли, дорогой мой господин Бонне, несмотря на невиданное процветание Ташронвиля. Да, мой отец основал поселок в штате Огайо. Этот поселок превратился чуть ли не в город, и треть принадлежащих ему земель обрабатывает наша семья, которой во всем помогает бог: посевы наши удались, продукты у нас отменные, и мы богаты. Мы даже выстроили католическую церковь. Все жители нашего города - католики, мы не допускаем людей другой веры и надеемся своим примером обратить тысячи сект, которые нас окружают. Истинную религию исповедует меньшинство в этой мрачной стране денег и расчета, где стынет человеческая душа. И все же я вернусь туда и лучше умру, чем причиню малейшее горе матери нашего дорогого Франсиса. Об одном только прошу вас, господин Бонне, проводите меня сегодня ночью на кладбище, чтобы я могла помолиться на его могиле. Она одна влекла меня сюда; но, приближаясь к месту, где он лежит, я чувствовала, что становлюсь совсем другой. Нет! Никогда я не думала, что буду так счастлива здесь!
- Ну что ж, - сказал кюре, - пойдемте. Если настанет день, когда вы сможете вернуться без помехи, я напишу вам, Дениза. Быть может, побывав на родине, вы будете меньше страдать на чужбине...
- Покинуть родину теперь, когда она так прекрасна! Подумайте только, что сделала г-жа Граслен с потоком Габу, - сказала девушка, указывая на озаренный луной пруд. - И все эти владения будут принадлежать нашему дорогому Франсису!
- Нет, вы не уедете, Дениза, - произнесла г-жа Граслен, появляясь в дверях хлева.
Сестра Жана-Франсуа Ташрона всплеснула руками при виде заговорившего с ней призрака. Бледная, освещенная луной Вероника казалась привидением, которое возникло из сгустившегося за дверью мрака. Глаза ее сверкали, как звезды.
- Нет, дочь моя, вы не покинете родную землю, ради которой приехали из такой дали, и вы будете тут счастливы, или бог откажется помогать мне в моих делах. Ведь это он послал вас сюда!
Она взяла пораженную Денизу за руку и повела ее по тропинке на другой берег озера, оставив мать на скамейке вместе с кюре.
- Предоставим ей поступать по собственной воле, - сказала старуха.
Через несколько минут Вероника вернулась одна. Кюре и мать довели ее до замка. Очевидно, Вероника решила держать свой замысел в тайне, ибо никто в деревне не видел Денизу и ничего о ней не слышал.
Госпожа Граслен слегла в постель и больше уже не вставала. С каждым днем ей становилось все хуже; она досадовала, что не может подняться, не раз пыталась выйти на прогулку в парк, но напрасно. И все же в начале июня, через несколько дней после рокового происшествия, сделав отчаянное усилие, она поднялась и пожелала принарядиться и надеть драгоценности, словно в праздничный день. Она попросила Жерара подать ей руку, - инженер, так же как все друзья, каждый день приходил справляться о ее здоровье. Когда Алина сказала, что ее хозяйка хочет погулять, все прибежали в замок. Г-жа Граслен, которая собрала все свои силы, казалось, исчерпала их во время этой прогулки. Она выполнила свое намерение огромным напряжением воли, и это неизбежно должно было привести к роковым последствиям.
- Пойдемте в шале, но только вдвоем, - нежным голосом сказала она Жерару, глядя на него с некоторым кокетством. - Это, наверно, моя последняя вольная выходка: сегодня ночью мне снилось, что приехали врачи.
- Вы хотите осмотреть леса? - спросил Жерар.
- Да, последний раз, - ответила она и добавила таинственным тоном: - Но, кроме того, я хочу сделать вам одно странное предложение.
Вероника велела Жерару сесть с ней в лодку на втором озере, к которому они пришли пешком. Когда инженер, удивляясь про себя тому, что она сделала такую дальнюю прогулку, взялся за весла, она указала ему на свой домик - это была цель их путешествия.
- Друг мой, - продолжала она, помолчав и обведя долгим взглядом небеса, воду, холмы и берега, - у меня к вам весьма странная просьба, но я надеюсь, что мою просьбу вы исполните.
- Любую! Я уверен, что вы можете хотеть только добра! - воскликнул он.
- Я хочу женить вас, - продолжала она, - и вы исполните желание умирающей, уверенной в том, что она создаст ваше счастье.
- Но я слишком безобразен, - возразил инженер.