Дениза тайно от всех указала священнику то место, где расступится скала, ту расселину, из которой хлынут воды раскаяния.
Внезапно, сраженный воспоминаниями, Жан издал леденящий душу вопль гиены, захваченной охотниками.
- Нет, нет, - закричал он, падая на колени, - я хочу жить! Матушка, останьтесь здесь вместо меня, дайте мне свою одежду, я убегу отсюда. Пощадите! Пощадите меня! Идите к королю, скажите ему...
Он умолк и, глухо зарычав, вцепился руками в сутану священника.
- Уходите, - тихо сказал г-н Бонне удрученным женщинам.
Жан услыхал эти слова, поднял голову, взглянул на мать, на сестру и поцеловал им обеим ноги.
- Простимся, не приходите больше. Оставьте меня с господином Бонне, не тревожьтесь теперь обо мне, - сказал он, обнимая мать и сестру так, словно хотел вложить в объятие всю свою душу.
- Можно ли после этого жить? - сказала Дениза матери, когда они подошли к воротам тюрьмы.
Было около восьми часов вечера. У выхода они увидели аббата де Растиньяка, который спросил их о состоянии узника.
- Он, без сомнения, примирится с богом, - ответила Дениза. - Если раскаяние еще не наступило, то оно близко.
Епископу было тут же доложено, что церковь восторжествует и осужденный пойдет на казнь, исполненный самых поучительных религиозных чувств. Епископ, у которого находился в это время королевский прокурор, высказал желание увидеть кюре. Г-н Бонне появился в епископском дворце только после полуночи. Аббат Габриэль, несколько раз совершивший путь от дворца к тюрьме, счел необходимым усадить кюре в карету епископа: несчастный священник был в таком изнеможении, что едва держался на ногах. Мысль о предстоящем ему завтра тяжком дне, внутренняя борьба, происходившая у него на глазах, зрелище полного бурного раскаяния, разразившегося, когда его мятежному духовному сыну открылся, наконец, высший счет вечности, - все эти потрясения лишили сил г-на Бонне, чья легко возбудимая, нервная натура мгновенно настраивалась в лад несчастьям ближнего. Подобные прекрасные души так горячо воспринимают переживания, беды, страсти и муки того, в ком принимают они участие, что сами начинают их испытывать с необычайной остротой и таким образом постигают всю силу и глубину чужих чувств, ускользающую порой от людей, ослепленных влечением сердца или приступом горя. В этом смысле священник, подобный г-ну Бонне, является художником, который чувствует, а не судит.
Когда кюре очутился в салоне епископа, в обществе обоих старших викариев, аббата де Растиньяка, г-на де Гранвиля и главного прокурора, он понял, что от него ждут каких-то сообщений.
- Господин кюре, - спросил епископ, - добились ли вы каких-либо признаний, которые могли бы доверить правосудию и помочь ему, не нарушая тем своего долга?
- Монсеньер, для того, чтобы дать отпущение грехов несчастному заблудшему агнцу, я не только ждал полного и искреннего раскаяния, угодного церкви, но также потребовал возвращения денег.
- Забота о возвращении денег и привела меня к монсеньеру, - вступил в разговор главный прокурор. - Возможно, при этом выяснятся темные места в ведении дела. Тут, несомненно, есть сообщники.
- Мною не руководили интересы правосудия земного, - возразил кюре. - Я не знаю, где и когда будут возвращены деньги, но это будет сделано. Призвав меня к одному из моих прихожан, монсеньер поставил меня в независимое положение, которое дает всякому кюре в пределах его прихода такие же права, какими пользуется монсеньер в своей епархии, за исключением случаев, требующих церковной дисциплины и послушания.
- Прекрасно, - сказал епископ. - Но речь идет о добровольных признаниях, которые мог бы сделать преступник перед лицом правосудия.
- Мое назначение - возвратить заблудшую душу богу, - ответил г-н Бонне.
Господин де Гранкур слегка пожал плечами, но аббат Дютейль склонил голову в знак одобрения.
- Ташрон, очевидно, хочет спасти особу, которую могли бы опознать при возвращении денег, - сказал главный прокурор.
- Сударь, - возразил кюре, - я не знаю решительно ничего, что могло бы опровергнуть или подтвердить ваши подозрения. К тому же тайна исповеди нерушима.
- Итак, деньги будут возвращены? - спросил представитель правосудия.
- Да, сударь, - ответил представитель бога.
- Этого для меня достаточно, - заявил главный прокурор, считавший полицию достаточно искусной, чтобы получить нужные сведения, как будто страсти и личный интерес не бывают искуснее любой полиции.
На третье утро, в базарный день, Жана-Франсуа отправили на казнь, как хотели того набожные и политически благонадежные души Лиможа. Исполненный смирения и благочестия, он с жаром целовал распятие, которое дрожащей рукой протягивал ему г-н Бонне. Все глаза были устремлены на несчастного юношу, подстерегая каждый его взгляд; все ждали, не посмотрит ли он на кого-нибудь в толпе или на какой-нибудь дом. Но сдержанность не изменила ему до конца. Он умер смертью христианина, принеся полное раскаяние и получив отпущение грехов.
Бедного монтеньякского кюре унесли от подножия эшафота без сознания, хотя он и не видел зловещей машины.
На следующую ночь, остановившись среди дороги, в пустынном месте на расстоянии трех лье от Лиможа, обессилевшая от горя и усталости Дениза начала умолять отца, чтобы он разрешил ей вернуться в Лимож вместе с Луи-Мари Ташроном, одним из ее братьев.
- Что еще тебе нужно в этом городе? - нахмурив лоб и сдвинув брови, резко спросил отец.
- Батюшка, - шепнула она ему на ухо, - нам нужно не только заплатить адвокату, который защищал его, но и вернуть спрятанные им деньги.
- Да, это верно, - ответил честный человек и протянул руку к кожаному кошелю.
- Нет, нет! - воскликнула Дениза. - Он больше не сын вам. Не тот, кто проклял его, а те, кто его благословил, поблагодарят адвоката.
- Мы будем ждать вас в Гавре, - сказал отец.
На заре Дениза и ее брат, никем не замеченные, вернулись в город. Когда позднее полиция узнала об их приезде, ей так и не удалось выяснить, где они скрывались. Около четырех часов утра, крадучись вдоль стен, Дениза с братом пробрались в верхний Лимож. Бедная девушка смотрела в землю, боясь встретиться с глазами, которые могли видеть, как упала голова ее брата. Разыскав г-на Бонне, который, невзирая на свою крайнюю усталость, согласился стать отцом и опекуном Денизы в этом деле, они отправились к адвокату, жившему на улице Комедии.
- Здравствуйте, бедные мои дети, - сказал адвокат после того, как приветствовал г-на Бонне, - чем могу вам служить? Вы, может быть, хотите просить, чтобы я затребовал тело вашего брата?
- Нет, сударь, - ответила Дениза, залившись слезами при этой мысли, которая раньше не приходила ей в голову. - Я вернулась, чтобы расплатиться с вами, если только можно оплатить деньгами долг вечной признательности.
- Присядьте же, - сказал адвокат, спохватившись, что Дениза и кюре стоят.
Отвернувшись, Дениза вытащила из-за корсажа два билета по пятьсот франков, приколотые булавкой к ее рубашке, и, протянув их адвокату, села на стул. Кюре бросил на адвоката сверкающий взгляд, который, впрочем, тут же смягчился.
- Оставьте, оставьте эти деньги себе, бедная девочка! Даже богачи не платят так щедро за проигранное дело.
- Сударь, - ответила Дениза. - я не могу послушаться вас.
- Значит, деньги не ваши? - быстро спросил адвокат.
- Простите, - ответила она, взглянув на г-на Бонне, словно желая узнать, не рассердился ли господь на эту ложь.
Кюре не поднял глаз.
- Ладно! - сказал адвокат, оставляя себе один билет в пятьсот франков, а другой протягивая кюре. - Я поделюсь с неимущими. А вы, Дениза, дайте мне взамен этих денег - ведь теперь-то они мои - ваш золотой крестик на бархатной ленточке. Я повешу его у себя над камином в память о самом чистом и добром девичьем сердечке, какое мне случалось встретить за всю мою адвокатскую жизнь.
- О, я отдам его так, без денег! - воскликнула Дениза, снимая и протягивая ему крестик.
- Ну, что ж, сударь, - сказал кюре, - я возьму эти пятьсот франков затем, чтобы перенести тело бедного мальчика на монтеньякское кладбище. Бог, конечно, простил его, и Жан сможет восстать вместе со всей моей паствой в день страшного суда, когда праведники и раскаявшиеся грешники будут призваны одесную отца.
- Согласен, - сказал адвокат.
Он взял Денизу за руку и привлек к себе, чтобы поцеловать ее в лоб; но на самом деле у него была другая цель.
- Дитя мое, - прошептал он, - ни у кого в Монтеньяке нет билетов по пятьсот франков. Немного их и в Лиможе. Без банкового учета никто их не получает. Значит, деньги эти вам кто-нибудь дал. Вы не скажете, кто их дал, и я вас об этом не спрашиваю. Но выслушайте меня: если у вас остались еще в городе дела, касающиеся бедного вашего брата, будьте осторожны! За господином Бонне, за вами и вашим братом неотступно будут следовать сыщики. Всем известно, что семья ваша уехала. Как только узнают, что вы здесь, за вами начнут наблюдать, незаметно для вас самих.
- Увы! - сказала она. - Больше мне здесь делать нечего.
"Она осторожна, - подумал адвокат, провожая Денизу. - Ее научили, но она и сама неглупа".