- В саду, у нас. Приходи…
Вечером Катя одиноко бродила по аллеям сада "Казино артистик". На центральном круге играл оркестр, там танцевали.
Офицеров всех рангов на аллеях попадалось множество, и Катя слышала, как какой-то подполковник с рукой на перевязи, громко смеясь, говорил:
- Господа, а кто же на фронте-то остался? Все, наверно, здесь сегодня!
В закрытом помещении театра шел концерт с участием Собинова. Иннокентий Павлович тоже выступал в концерте и был занят.
Кате скоро наскучило бродить по саду, и она стала в очередь у киоска, где продавалось мороженое. Тут, в очереди, тоже подтрунивали над офицерским засильем во всех злачных местах и увеселительных заведениях Крыма. Куда ни пойди, полковники, подполковники, гусары, уланы, лейб-гвардейцы, а поручиков и подпоручиков пруд пруди.
- Господа, да ведь это всё "кофейное" офицерство, - говорил один старичок в очереди и всё поправлял свои очки на шнурке. - "Кофейное"! Вот какое!
- А вы кто? - обернулся к старичку рослый мужчина в желтых галифе и туго обхватывавшей его упитанное тело гимнастерке. - Небось из интеллигентов, вижу?.. Тоже хороши: довели Россию до гибели не офицеры, а именно такие, как вы. Чересчур много умствовали, вот и доумствовались!..
Катя купила мороженое и уселась в сторонке на пустующую скамью. Мороженое всегда было любимым лакомством нашей героини: положит на язычок сладкий тающий комочек и даже прикроет глаза от удовольствия. Так она делала и сейчас, и в какой-то момент, открыв глаза, увидела перед собой улыбающееся широкое лицо Леши Прохорова. Но одет он был не в матросскую форму, а в темно-зеленый английский мундир с погонами унтер-офицера. Он успел отпустить себе пышные усы, и они были так же светлы, как его курчавая шевелюра.
Наверное, ему показалось, что Катя дремлет, раз глаза у нее закрыты, и он стоял и любовался ею, как любуются красивой статуей. Даже когда она открыла глаза, он с минуту еще оставался недвижим, будто в столбняке, будто задохнулся от радости и счастья.
- Вы! - наконец раскинул он руки. - Катя! Катенька! Катерина! - И бросился ее обнимать, словно сестру родную. - Ну угодила ты мне сегодня, ну угодила!
Задохнулась и Катя в железных объятиях Прохорова. Он то прижмет ее к себе, то отодвинет, как бы желая получше разглядеть Катю, но из рук не выпускал. Швырял он ее, как перышко, пока измученная Катя не стала шутливо стонать и просить о пощаде.
Кажется, никто еще так не радовался встрече с ней, как Прохоров; даже родной отец ее так бурно не выражал свои чувства, когда впервые увиделся с дочерью здесь, в саду. Катя, правду сказать, не видела особого повода к такой непомерной радости, какая обуяла Прохорова, человека, конечно, славного, доброго, но, в конце концов, вовсе не настолько близкого, чтобы с ним обниматься.
Он и поцеловал ее - звучно, сочно, вкусно, - чем окончательно привел в крайнее смущение.
- Ну, хватит же, миленький! - умоляла она. - Я тоже рада вам, очень! Только… ой, дайте отдышаться! Вы меня задушите!..
Прохоров был сентиментален, как все моряки, и с первых минут встречи стал называть Катю сестричкой, касаточкой, деткой, голубушкой и так далее, а себя велел называть запросто Лешкой. Начались взаимные расспросы, кто как сюда попал, и не успели они еще все это объяснить друг другу, как матрос вскричал:
- Это ты историю про нас писать приехала? Давай, давай! Мы тут, знаешь, какие номера уже повыкидывали - ого-го!
Катя не знала, что ответить, растерялась, а Прохоров стал допытываться, получила ли она его донесения для дневника и привезла ли она этот дневник с собою. Узнав, что у нее нет при себе знакомой ему тетради, огорчился и сказал:
- Ну ничего. Другую тетрадку тебе добудем, и будешь туда все записывать.
- Нельзя это, - помотала головой Катя. - Мы в тылу…
- Крым наш! Мы у себя дома!
- Нет, нет, это нельзя делать, я знаю.
Увидев в ее руке мороженое в уже размокших вафельках, он бросился к киоску.
- Куплю еще! Тебе! Ты же любишь!
Катя с трудом уговорила его усесться и сидеть спокойно. Не хочет она больше мороженого, ничего не хочет, только бы он, голубчик, сидел спокойно, а то посторонние люди уже начинают обращать на них внимание. Леша подчинился и притих. Тут и пошел у них серьезный разговор, о котором, к сожалению, мы пока ничего сообщить не можем. Разговор был секретный, и никто из непосвященных все равно ничего бы не понял, а посвященных на скамье тут было только двое: Катя и Леша Прохоров. Им и знать.
Начиная с этого дня они виделись часто.
То он наведается под Ялту в ее "коммунку", то она приедет в Севастополь и встретится с ним на Минной пристани в Южной бухте, где приятель Прохорова служил начальником охраны провиантского склада. Усевшись где-нибудь в уголочке темного, заваленного всякими грузами складского помещения, Катя и Леша поговорят потихоньку и разойдутся до следующей встречи.
После одной такой встречи Катя прибежала в большой тревоге к отцу, заночевала у него на пароходе.
И вот какой разговор был у них этой ночью под мерное покачивание и скрип старого парохода, превращенного в человеческое жилье.
Катя. Папочка, послушай, ты должен нам помочь в одном деле!
Он. В каком?
Она. Перекрестись, как обычно делаешь. Можешь, можешь, я разрешаю, потому что дело такое… Только ты не пугайся, а слушай.
Он. Слушаю, дочка, слушаю тебя.
Она. Нам нужен динамит.
Он(крестится). Господи! Я же только информатор, а не взрывник.
Она. Я это все знаю. Видишь ли, динамит у нас есть… Был, вернее.
Он. Ничего не понимаю!
Тут Катя рассказала - из Одессы прибыл в Евпаторию один товарищ с грузом динамита, денег и оружия. Товарищ попался, и груз застрял.
Катя. Груз в бочках и уже переброшен поближе сюда, под Бахчисарай. Нужен грузовик, у вас он в "Казино" есть, я видела, как он подвозит в ваш ресторан продукты. Похлопочи, а? Шофера мы подкупим, скажем, что в бочках вино из Массандры, куплено для контрабанды, что ли.
Он(бестолково моргая глазами). А что там еще в бочках?
Она. Так я же сказала: динамит!
Он(крестится). Только потише, ради бога! Скажи, а Леша-то что? Не может тебе помочь? У него тут приятель на складе служит.
Она. Леша как раз при бочках и дежурит… там… в Бахчисарае.
Он. Легко сказать… Бочек сколько?
Она(терпеливо). Пять, папочка.
Он. А куда их?
Она. Адрес знает только Леша.
Он. С ума сойти! (В который раз крестится.) Ну, подумаю, ладно. Постараюсь.
Она. На деньги. Ну, бери же! Это для шофера. Завтра, ладно?
Пока шел этот разговор, с лица Кати не сходило хмурое выражение. Она часто вздыхала, морщилась. Даже и тогда, когда Иннокентий Павлович дал согласие, из глаз Кати не исчез отблеск какого-то недовольства. Казалось, она начинала замечать в отце нечто такое, что ей не нравилось. И он это почувствовал, как видно, и несколько раз повторил: "Сделаю, постараюсь, надо же!.."
Утром он ушел рано, когда Катя еще спала. Не пробило и девяти часов, как Иннокентий Павлович вернулся и сообщил:
- Все сделано. Поехал шофер.
Катя сидела у зеркала и причесывалась. Услышав слова отца, радостно вскрикнула, вскочила, обняла его.
- Ты молодец, папочка! Ты герой! Нет, ты настоящий артист!
Он покачал головой:
- Какой я, это еще вопрос. А вот ты, доченька, действительно артистка! Ты сильная, а я тут до тебя не раз, бывало, падал духом. А с твоим приездом как-то приободрился, лучше стал себя чувствовать, и, знаешь, коллеги мои говорят, даже лучше играть стал! Вот что ты принесла с собой, и за одно это низкий тебе поклон, доченька!
Он дернулся и в самом деле хотел поклониться, но Катя удержала его.
В этот день она снова повидалась с Лешей в Южной бухте и от него узнала, что все пять бочек доставлены к его приятелю на склад и там спрятаны. На радостях Катя поцеловала Прохорова, и он вдруг сказал ей:
- Поженимся, а? Давай!
Она только рассмеялась в ответ, вынула из сумочки сигару и протянула Леше.
Часть пятая
ДАЕШЬ КРЫМ!
1
Саша Дударь на съезде. - Исторический день. - Учиться, учиться и учиться! - Несостоявшаяся речь о красной ленточке. - Москва в те дни. - Встреча с будущим профессором рабфака. - Синеглазая кожанка. - Особый поезд с подарками. - Вещая надпись на знамени.
Крым, Крым, Крым!.. У всех он был на устах в ту осень. Действительно, теперь, казалось, весь мир начинает следить за ходом событий, разыгрывавшихся в преддверии Крыма - в Таврии, где борьба усиливалась.
В дни, когда Саша, потрясенная всем, что перед ней происходило, сидела в Москве на съезде комсомола, в Таврии шли ожесточенные бои. Никогда Саша с таким волнением не бралась за газету, как в те дни. Писали в "Правде" и "Известиях" о Южном фронте мелким шрифтом и очень коротко:
"Южный фронт. На Бериславском направлении нами отбита атака на наше расположение в 15 верстах южнее Каховки".
Или:
"На Крымском участке фронта наши части ведут упорные бои с конницей противника".