Преувеличил барон, меньше было в 13-й армии. У него же, кроме 40 тысяч кавалерии и пехоты, были и танки, и самолеты, и броневики, и, кроме того, на его стороне была внезапность удара. А на войне это многое решает. Вот он и нанес внезапно такой удар, не ожидая, пока поляков разобьют совсем. Одна рука помогла другой.
На этом, собственно, и можно закончить нашу справку и перейти к дальнейшим событиям.
Впрочем, кое-что надо прибавить здесь же. Конечно, не один Врангель учитывал соотношение сил. Это учитывала и другая сторона. Просто выхода иного не было у Москвы - требовалось сначала разбить легионы Пилсудского, слишком глубоко вклинившиеся в глубь Украины. И разгром этих легионов уже шел. Не помогло им и вторжение Врангеля в Таврию.
"Даешь Варшаву!" - гремел победный клич красных войск, неудержимым порывом устремившихся на запад.
"Даешь! Даешь! Вперед, братва!.."
Мы уже знаем, как много значил в ту пору этот клич. Помнят его многие еще и сегодня. Боевой задор и молодость нашей революции звучат в нем мощно.
При кличе "Даешь!" закипала кровь в жилах и сабельный клинок будто сам выскакивал из ножен и лихо взлетал над головой.
"Смерть контре! Дае-о-ошь!"
Но вернемся к событиям, о которых мы рассказывали.
Странное для главнокомандующего настроение овладело бароном вечером 6 июня, когда ему доложили об удачной высадке отряда Слащева у Кирилловки на Азовском побережье. Итак, поход начат! Первый шаг сделан. Наполеон тоже начинал с маленького.
Но что-то грызло душу барона, грызло…
Депеши приходили в Севастополь, где барон держал свою главную штаб-квартиру, одна за другой. Англичане снабдили Врангеля хорошей радиостанцией, и связь с десантом Слащева поддерживалась непрерывно.
- Ваше превосходительство, вот последняя радиограмма, от Слащева. Он уже почти у Мелитополя.
- Хорошо, благодарю. Идите.
Все складывалось как нельзя лучше. Но в те самые часы, когда армейский корпус Слащева в составе двух дивизий и Терско-Астраханской конной бригады рвался напролом к Мелитополю, барон беспокойно расхаживал у себя в севастопольской резиденции (это был большой дворец с высокими цветными венецианскими окнами) и был, казалось, более удручен, чем когда-либо.
В кабинете барона у карты стоял небольшого роста моложавый генерал и переставлял флажки: красные отодвигал к северу, к Днепру, за Таврию, а на их место прикалывал белые.
Это был начальник штаба врангелевских войск генерал-майор Шатилов.
Расхаживая из угла в угол по большому пушистому ковру, Врангель говорил Шатилову:
- Не могу забыть, дорогой мой друг, своего последнего разговора со Слащевым. Душу он мне перевернул. Больше всего на свете боюсь повторения того, что было у милого моего предшественника. А Слащев, этот паяц во генеральском чине, кричал мне: "Разве не в набег идем?" Каково, а? В "набег"! То есть грабить, убивать, в плен брать и обращать в рабство, как делали когда-то крымские ханы. Черт знает что! Ну подскажите, где взять мне людей, с которыми можно было бы мир перевернуть? Ведь сейчас опять смотрит на нас вся Европа! Вся! Я не шучу!
Шатилов сочувственно кивал. Он всегда кивал. Как и положено подчиненному, когда высказывается начальник.
Скажем и о нем несколько слов. Человек спокойный, улыбчивый, он был давним приятелем и боевым товарищем барона, однокашником по академии Генерального штаба. Когда Врангель, попав в немилость у Деникина, отсиживался в Константинополе, с ним там находился и Шатилов. Став верховным правителем и главнокомандующим, барон вызвал к себе из Константинополя старого друга и назначил начальником своего штаба. Теперь они снова вместе.
У симпатичного с виду Шатилова глазки, однако, хитрые. Странная ухмылка светилась в них в эти минуты, пока барон сетовал на то, что у него мало верных, настоящих помощников.
Да, увы, людей у пего нет, дело делать не с кем, а Европа и весь цивилизованный мир многого ждут от начатого похода.
- Я в конце концов уже понадавал векселей, как ты знаешь, - продолжал Врангель, останавливаясь у окна. - На меня надеются, черт возьми! А тебе тут говорят: "Идем в набег". С дикими ханами меня сравнивают!..
Кстати, о векселях, про которые упомянул сейчас барон. На этом стоит чуть остановиться, и пусть опять говорят документы. Сам Врангель потом расскажет в своих мемуарах, что это были за векселя:
"В конце апреля я дал несколько обедов представителям иностранных миссий - английской, французской, американской, японской, сербской и польской - и принял приглашения на обеды английской, французской и японской миссий".
Речь идет здесь о военных миссиях, обосновавшихся в Севастополе при новом главнокомандующем.
"С представителями всех миссий без исключения установились наилучшие отношения. В разговорах с ними я неизменно подчеркивал значение нашей борьбы не только для самой России, но и для всей Европы, указывал, что угроза мирового большевизма не изжита, что доколе в Москве будут сидеть представители Интернационала, ставящие себе целью зажечь мировой пожар, спокойствия в Европе быть не может. Не может быть и экономического равновесия, пока с мирового рынка будет выброшена шестая часть света".
Вот какие векселя "понадавал" Врангель западным правительствам. Вексель на всю "шестую часть света"! Фантастично, но факт…
- Нет, серьезно, я уж теперь не могу отступаться, - говорил Врангель в тот вечер Шатилову. - Срамиться перед всем миром? Ни за что!..
Он заложил руки за спину и опять стал ходить взад и вперед и сетовать: где же взять достойных людей?
- Мне нужны живые силы, много живых сил. О, если б они у меня были!
Казалось, все, что здесь находилось, расположено ниже глаз барона, и оттого он на все смотрит свысока.
- Ведь кто окружал Деникина, сколько дурачья, - все не мог успокоиться Врангель. - До анекдотов доходило! Помнишь историю с Уваровым?
- Это который? - спросил Шатилов. - Тот, которого Деникин назначил генерал-губернатором в Ставрополе перед нашим походом на Москву?
- Он, он, Уваров. Ты, друг мой, не все знаешь, мне рассказывали такие подробности - смех и грех! Начал этот Уваров свои художества вот с чего. Вызывает к себе прокурора и спрашивает совета. "Видите ли, в чем дело, - тут издается газета, содержание которой мне безразлично, но мне не нравится ее подзаголовок: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Я хочу им посоветовать - пусть печатают девиз: "В борьбе обретешь ты право свое". Это мне больше нравится, а то пахнет каким-то интернационалом…"
Дальше, по рассказу Врангеля, между новоявленным генерал-губернатором и прокурором произошел такой диалог:
Прокурор. А при чем здесь я, ваше превосходительство?
Уваров. Ну, вы все-таки человек местный и знаете местные обычаи.
Прокурор. Приведенные вами девизы, господин генерал, не местные. Девиз "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" принят у социал-демократов, а "В борьбе обретешь ты право свое" - это лозунг эсеров. Едва ли социал-демократы захотят воспользоваться девизом другой партии…
Уваров. Постойте! Я придумал! Пусть пишут: "Пролетарии всея Руси, соединяйтесь!"
Рассказав это, Врангель басисто захохотал, повторяя:
- "Всея Руси"… Каково, а? Нашел выход, дуралей! Так и не понял, что хрен не слаще редьки. Вот и работай с такими губернаторами, как Уваров, и воюй с такими генералами, как Слащев!
Шатилов, по-прежнему тая хитрую усмешечку в сощуренных глазах, и без того маленьких, заговорил о том, что в гражданской войне все идет не по правилам: и сражения не так происходят, как в обычной войне, и поведение людей не то, и все вообще не то. В старой, царской России такие, как Уваров, были на своем месте, и что бы они ни творили, никто не воспринимал это как нечто анекдотичное. И хотя, скажем, у Гоголя и у Щедрина показывались комические городничие и тупоголовые помпадуры, верха состояли все-таки из людей умных и толковых. А сейчас все вышиблено из колеи и никто ничего не понимает в происходящем.
- Поглупел наш дворянский класс, - вывел из всего сказанного Шатилов. - Все мы выдохлись, разложились и ни на что не годны.
Врангель, выслушав эти грустные слова, повертел головой, как всегда делал, когда с чем-то не соглашался, посмотрел сверху вниз на своего малорослого начальника штаба и сказал:
- Нельзя так отзываться о дворянах. Мы сами с вами дворяне, друг мой.
Поглядев снова на своего начальника штаба, Врангель увидел, что тот кивает.
- Вот то-то же, - продолжал барон, тоже удовлетворенно кивнув. - Лично я глубоко верю, что наш класс еще может возродиться, только не в старом, а новом качестве. Посмотрите на Германию, Восточную Пруссию. Кто там служит первой опорой их Генштаба и всей их военной мощи? Помещики. Но в отличие от наших русских собакевичей и плюшкиных это культурные юнкеры-латифундисты, они умеют заинтересовывать и ладить с немецким крестьянством.
Тут барон сам себя оборвал, сказав:
- Нам еще об этом рано говорить, но кое-что я в ближайшем времени предприму. Я готовлю закон о земле.
- Вот как? - не без удивления проговорил Шатилов. - А что же вы можете пообещать крестьянам?
- А вот скоро увидите.
У Шатилова странно заблестели глаза, и он не удержался от замечания:
- Но если вы пообещаете мужикам землю, от нас отвернется офицерство наше. А без офицерства мы никто и ничто!