- Имад, я желаю, чтобы эта сабля легла в гробницу вместе с этим франком, - ошеломил он своего верного катиба. - Но об этом должны знать только я, ты и наш самый искусный посол, которого ты отправишь к малику неверных.
- Значит, четвертым посвященным должен стать сам малик франков? - спросил Имад ад-Дин, старательно делая вид, что он прозрел всю глубину тайны.
- Да. Я надеюсь на его благородство, - сказал султан Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб.
Осведомленные люди передали, что король Бальдуэн с почтением принял посмертный дар султана великому воину и сабля легла в гробницу Онфруа де Торона, по левую руку.
Сам же султан Юсуф и вправду воспринял смерть великого франкского воина, как знамение к началу джихада и осадил приграничную крепость, немногим севернее Генисаретского озера.
Осада выдалась, нелегкой и затяжной, и тогда султан вновь призвал к себе племянника и сказал ему:
- Тебе улыбнулась удача. Продолжай дело.
Окрыленный Фарукшах немедля устроил смелый набег на Галилею и Ливан, принадлежавшие франкам.
Однако на этот раз, как, впрочем, и предполагал султан, зазнавшемуся племяннику пришлось нелегко. Король Бальдуэн вместе с Раймондом Триполийским настигли Фарукшаха в долине Родников и, нанеся его войску большой урон, обратили в бегство.
Султан, между тем, не дремал. Сбылись оба его предчувствия - и дурное, доброе. Раймонд Триполийский, желая стяжать всю славу победителя, увлекся преследованием и вместе с рыцарями-тамплиерами далеко оторвался от королевского войска. Тут-то султан и обрушился на него.
Эта победа над франками, конечно, не рассеяла всю темную ночь поражения при Монжисаре, но все же показалась султану первыми лучами утренней зари. Враги были разбиты. В плену оказались Великий магистр Ордена тамплиеров, а также два очень знатных франка, проявивших великую доблесть под Монжисаром: Бальдуэн Ибелинский и Гюг Галилейский. Гюга тотчас выкупила из плена его мать, графиня Триполийская, за пятьдесят пять тысяч тирских динаров. Бальдуэну же пришлось немного потомиться.
Когда Бальдуэн Ибелин был доставлен в Дамаск и помешен в крепость, султан сам пришел к нему в застенок и сказал:
- Твоя стоимость - сто пятьдесят тысяч динаров.
- Столько просят только за короля, - сохраняя достоинство, твердым голосом ответил франк.
Однако у него на лбу при свете масляного огня засверкали капли пота.
- Я слышал о твоей доблести, которая стоит не меньше королевского достоинства, - сказал султан. - Или ты так не считаешь?
Франк не нашелся, что ответить.
Через несколько месяцев султан обменял на него целую тысячу пленников-мусульман и отпустил, взяв обещание, что тот сам привезет деньги. Брат пленника, Балиан, был женат на дочери греческого императора. Бальдуэн незамедлительно отправился в Константинополь, к своему венценосному родственнику, и доказал всему миру, что обладает незаурядной силой ума и истинно королевским достоинством. Он сумел выпросить у императора всю сумму выкупа и действительно привез деньги в Дамаск. Оба сохранили друг о друге самое высокое мнение: султан о Бальдуэне Ибелинском, а Бальдуэн - о султане.
Чем мог похвалиться Великий магистр Ордена рыцарей Соломонова Храма Одо де Сент-Аманд, так то - своей великой гордостью.
Султан предложил ему обмен: на любого знатного мусульманина, попавшего в плен к франкам.
- Равного мне не найдете, даже если вскроете все ваши могилы в Палестине, - ответил Великий магистр с высокомерной усмешкой.
Он остался непоколебим и, просидев год в застенке, сильно захворал. Султану донесли о недуге пленника, и повелитель правоверных решил изменить условие в пользу умеренного денежного выкупа. Когда катиб аль-Исфахани поднялся с этим известием в башню и перед ним отворили тяжелую дверь узилища, он обнаружил франка уже умершим. Великий магистр лежал с открытыми глазами, устремив неподвижный взгляд к маленькому, высокому окошку.
* * *
Едва своим внутренним взором я встретился с остекленевшими глазами Великого магистра тамплиеров, как за моей спиной послышался глухой скрежет, будто стала нехотя открываться проржавевшая в петлях дверь.
Все мы разом встрепенулись и увидели нашего добровольного "гонца". Едва держась на ногах, рус Иван пытался втиснуться в грот, груженый добром, как караванный верблюд. За каждым плечом он держал по большому мешку, а у него на поясе болталась секира дровосека, которая и тащилась со скрежетом по гранитной стене, когда рус еще подступал к гроту. Он был изрядно пьян. Сбросив мешки, он первым делом вытащил из одного бурдюк с вином и, словно не замечая никого из нас, кроме Жана де Браса, подполз к нему на коленях и назвал по-своему - Ванюхой. Он не без основания считал, что все Джоны, Иваны и Жаны в христианском крещении тезки и разница только в том, как какому народу Бог подвязал язык горлу в тот день, когда разрушил Вавилонскую башню.
И вот, вернувшись, рус первым делом затормошил Жана де Браса, поднося ему к губам бурдюк и говоря:
- Ванюха! Я вина для тебя добыл!
А вино он назвал тогда тоже по-своему - брагой.
- Хлебни скорей и сразу полегчает, - как заправский лекарь, убеждал он раненого, но вдруг оцепенел, глядя на франка, а спустя несколько медленно отстранился и, осенив себя христианским знамением по-гречески, тихо проговорил: - Да ты не дождался меня…
Весь хмель слетел с него в единый миг.
Тут и мы все увидели, что Жан де Брас тихо умер, слушая историю, и теперь спокойно и неподвижно смотрел на угли костра, переливавшиеся алым жаром.
Все живые сразу зашевелились. Рыцарь Джон опустил умершему веки, и мы накрыли его одним из шерстяных покрывал, которые принес Иван. Словно следуя безмолвному приказу, мы принялись облачаться в еще полусухие, но все же согревшиеся у огня одежды, и, когда наш вид позволил без стыда явиться на погребение нашего умершего товарища, рыцарь Эсташ де Маншикур стал певучим голосом читать отходную молитву.
Потом в гроте наступила тишина, а за его пределами сквозь шум волн и ветра мы с трудом различили глухие всхлипывания. Иван потихоньку удалился из грота и теперь плакал поблизости.
Мы вышли наружу, и Джон Фитц-Рауф обратился к своему оруженосцу:
- Ты плачешь, как по родному брату. А ведь ты едва знал его.
Рус смутился от того, что его приметили, быстро смахнул рукавом слезы и, встряхнувшись, бодро вскочил на ноги.
- А как же, мессир! - уже веселым, хоть и не слишком твердым голосом ответил он своему господину. - Пока я его тянул до берега, то два раза чуть не захлебнулся насмерть. Кем же он мне стал после, как не братом? Да и сам Жан так и сказал мне, когда мы наконец достали коленками до дна: "Ты брат мне отныне!" Так и сказал. - Иван снова перекрестился и тяжело вздохнул. - А теперь опять ни одного родного человека нет у меня кругом до самого края света.
- Послал бы мне Бог такого брата, - хмуро пробормотал рыцарь Джон.
Признаться, и меня смерть Жана де Браса опечалила больше всех других смертей, которые уже случились к тому часу. Я вдруг осознал, что рассказывал продолжение истории только ему одному, а все остальные были всего лишь случайными слушателями. Меня и до сих пор порою лишает покоя тайна, на каком же месте моего повествования Жан де Брас, по воле Творца, испустил дух.
ЗМЕИНАЯ ПОЧТА
Письмо третье
Великие Драконы Запада! Сообщаем, что нам удалось найти и задержать человека, служившего наемным лоцманом в Яффе и других городах Востока. Он был генуэзцем, не приписанным ни к одному из цехов, и носил прозвище Камбала. Он признался, что "рыцари султана" заставили его довести корабль до Задара, однако буря выбросила трапезундское судно на берег несколько южнее города. Большего узнать не удалось, поскольку пресловутый Камбала не выдержал пытки и быстро испустил дух. Надеемся, что это короткое и не слишком подробное сообщение все же облегчит вам нелегкие поиски.
Мира вам и процветания!
Глава 10
О лжи здоровья и правде недугов
Итак на исходе той бурной ночи мы согрели кожу и мышцы у костра, разожженного сквайром Иваном, потом разгорячили кровь вином, что он нам принес, основательно подкрепились и заставили ее бойко бежать по жилам, занявшись печальным, но необходимым делом. Мы стали таскать в грот тяжелые камни, надеясь превратить его в могильный склеп Жана де Браса.
Закончив это необычное погребение, мы решили покинуть это удобное для укрытия, но все же опасное место. В гроте нас могли застать врасплох, без труда перекрыв все пути.
Мы подозревали, что рус где-то украл добро, которое он приволок в грот, но ошиблись и, узнав, откуда все взялось, даже повинились перед оруженосцем рыцаря Джона.
Оказалось, что рус еще со дня своего пленения в Иерусалиме сумел сберег один тирский динар, засунув его за щеку. Потом он хранил богатство в укромном углу застенка. И вот теперь, возблагодарив Бога за спасение из бушующих вод, он потратил заветный динар на первом постоялом дворе, до коего сумел-таки добраться во мраке ночи. Он клялся, что некогда честно заработал его, ухаживая за конями какого-то торговца-турка.
- Тирский динар? - переспросил рыцарь Джон. - Наверно, хозяин удивился?
- Я этого не приметил, - небрежно махнул рукой сквайр Иван. - Его хибарка стоит у большой торговой дороги, а по ней кто только по этой дороге ни шныряет. Погрыз, он, конечно, мою денежку. Но отдал все, что я за нее просил, безо всякого торга.
- И он даже не полюбопытствовал, откуда ты такой взялся? - спросил я его, в свою очередь.