- Знаю… - Юргис умолк, отодвинулся. "Ох, вотчинники, знатные люди… Бурьян на ниве народной! Чья недобрая рука посеяла на людском поле это нечистое семя? Какая сила хранит их от града, наводнения, засухи и саранчи? Знать с повадками волков-трупоедов рыщет и на кривичских землях, о том же рассказывают и путники с восхода и из полдневных приморских краев. Тевтонских насильников ублажают ливские вотчинники".
Отдавшись думам, что жгли, словно смолистая головня, выскочившая из костра, Юргис пропустил мимо ушей рассказ Степы о том, как носители чужого креста с низовьев Даугавы вместе со здешней знатью учинили кровавую расправу над аульскими бортниками. Как власть имущие внушали пахарям и бортникам покорность можжевеловыми розгами и немецкими бичами. И как непокорных подростков выгнали с обжитых мест на съедение зверям.
- Сама Мать Земли, отец Перкон, сам святой Георгий свели нас с этим парнем, - сказал Юргису Миклас. - С нами он обретет облик человеческий, а нам в свой черед пригодится в пути лишняя пара быстрых ног, острых глаз да ушей. Поможем ему сколько сумеем. А встретим добрых людей - оденем и обуем, как полагается.
- Где их теперь найдешь, добрых людей?
- В Полоцке я слыхал: на островах на Медвежьем болоте не перевелись еще поселения вольных латгалов.
- Ладно. Подадимся на Медвежье болото.
- Пошли, парень!
- Сначала обернуться надо! - отскочил Степа. - Девять раз округ себя! Когда впереди нехоженый путь, надо девять раз обернуться, чтоб удача была!
- Ведун какой выискался!
- У нас семья такая. Мать моего отца лекаркой была, умела предсказывать и по звездам и по листвяным жучкам.
- Выходит, доброго попутчика мы нашли!.
- Ну дак! - и темная мордашка Степы расплылась в улыбке.
И правда, не будь Степы, вряд ли добрались бы полочане до Темень-острова на Медвежьем болоте. Неохватная глазом, на многие версты простиралась топь - мшистая, с редкими суковатыми сосенками, хилыми березками, с кочками, покрытыми осокой, багульником, пушицей, без следа человеческого, без тропки. Вязкая топь не позволяла приблизиться к рисовавшимся на западном облачном небе зеленым пригоркам Темень-острова. Три шага, пять, чуть нажмешь ногой на кочку - и она уходит вниз, и с бульканьем вырывается наверх илистая гуща. К тому же у путников еще и лошади, которые лишь тогда послушны, когда чувствуют под копытами твердую опору.
- Надо думать, Мать Тьмы хранит остров, - вздохнул Миклас. - Или кто сглазил нас? А может, лешие с водяными путают, водят вокруг да около. Вчера блудили близ пустого поселения, нынче кружим по болоту. Прямо хоть верь Пайке: католические боги сильнее наших.
- Мало ли чего Пайке болтал, - отмахнулся Юргис. - Только не может быть, чтобы люди с Темень-острова лишь зимой, по льду выбирались на свет божий. Пойдем дальше, глядишь и найдем доступ.
- На окрик отсюда, вон там, где трава желтеет, тянется к острову дерновая гряда. Извивается, как Мать Змей. - Степа говорил быстро, по-мальчишески увлеченно, - Этой грядой можно пройти. Я по таким местам хаживал. Далеко можно уйти, куда дальше, чем Темень-остров. И в сумерках ходил, когда серый мох на кочках едва видно, когда ногам своим веришь больше, чем душам предков и помощи заступника. Уж по болотам-то ходить я умею.
- Это у тебя откуда? - удивился Миклас.
- Еще мальцом был, так отец брал меня с собой на болота, учил силки на птиц ставить, сетки из конского волоса. Ходили и в вёдро, и в непогоду. Со двора подавались со вторыми петухами, прыгали с кочки на кочку. Потом я научился лучше отца силки ставить. И он стал пускать на болота одного. А сам только с пчелиными колодами возился. Я и бродил лето напролет, до Мартыновых морозов, когда волки выходят из логовищ…
С того дня, как Степа под самодельную лесную одежду надел Микласову рубаху, хотя и ношеную, но еще крепкую в швах, он словно стал другим человеком. Превратился в сноровистого, веселого паренька. Юргис слыхал даже, как на заре, когда поил коней в ручье, Степа напевал пастушью припевку.
- Ну, быть посему, - согласился Юргис. - Пусть Степа идет первым. А мы - за ним, на отдалении лета копья.
И все трое пустились петлять между черничными и брусничными кочками. Лошади шли за ними послушно, лишь на крутых поворотах беспокойно всхрапывали, а еще реже упирались, упрямились. Тогда Степа останавливался, ласково что-то приговаривал, чмокал губами. Животное успокаивалось, и все трогались дальше.
"По каким заметам он идет? - дивился Юргис. - Я так ничего не вижу".
Теперь они снова приближались к ярко-зеленым пригоркам, которые делались, казалось, все выше. Один только раз Степа словно споткнулся.
- Гадюка. Большая гадюка звон на кочке. - И он потянулся к Микласовой плети.
- Обойдем лучше.
- Гадюку убить надо. Немедля! Не то солнышко девять дней плакать будет. - Схватив плеть, Степа подскочил, стал яростно хлестать по кочке. - За отца, за мать, за великий свет!.. За отца, за мать, за великий свет! Все. Готова. Теперь солнышко девять дней будет нам помогать.
- Змеи надо меньше бояться, чем недоброго человека, - промолвил Миклас, сдерживая храпящих коней. - У змеи после укуса зубы на время делаются безвредными, злой же человек вредит без передышки.
- Кинь ее в топь, Степа, веди дальше! - Юргис встал между ними, чтобы отвратить ненужный спор. Он уж заметил, Миклас всегда пользуется случаем, чтобы усомниться в старом поверье. Степа же наоборот.
Как понял Юргис, Степа усердно придерживался обычаев и верований языческих времен. Для него было священным все, что он когда-либо услышал от ясновидца или ведуна. Правда, к ведунам, знахарям, провидцам и волхвам Юргис и сам прислушивался. Как и крещеные купцы и воины, как многие служители православной церкви и книжники. Во всем живом и неживом, на земле, под землей, в воздухе и вокруг людей есть великое множество всяких вещей, больших и малых, о которых не говорится в писании, о которых церковь молчит. Чудеса, к которым не имели касательства ни бог вседержитель, ни святые мученики. И о таких делах не давали забыть старые люди, хранители древней мудрости.
Чем ближе подходили путники к болотному острову, тем замысловатее петлял путь. Могло показаться, что это человеческие руки орудовали здесь мотыгой, лопатой, черпали ил, перекапывали дернистую гряду ямами и провалами, чтобы заставить тропинку причудливо извиваться. И только Степин верный глаз (а может быть, не глаз, а особое чутье, присущее разве что лесному зверю или вольной птице), способность вовремя узреть опасность спасали путников и их коней от беды.
Запыхавшиеся, вспотевшие, достигли наконец путники твердой земли - влажно голубевшего скользкого откоса, поросшего железной травой. Выше на берегу вставала зеленая чаща, где деревья срослись, сплели хвою и листья в единую стену из стволов, кустов, сучьев, ветвей… Пугающе безгласную, словно затаивший дыхание злоумышленник.
- Двинемся вперед по ветру, - посоветовал Миклас. - Найдем просеку, людской след, поднимемся наверх. Тут останавливаться не стоит, траву эту лошади в рот не берут.
- Пойдем, - согласился Юргис.
Они двинулись по береговой траве, по впадинам и буграм, протискивались через молодняк, спускавшийся поперек склона к болотным кустарникам и брусничным кочкам, пока не достигли изогнутой части берега, вроде залива, где лежал гладкий песок и откуда начиналась уходящая в глубь острова протоптанная человеком тропа.
- Вот она! Этот путь доведет до селения, - решил Миклас.
- Есть ли еще тут селение…
- Есть, есть! - Степа уже углядел верную примету. - Гляди, тут ивовые побеги срезаны. Молодые, из каких лукошки плетут. А вон под сосной земля взрыхлена - там рылись, когда искали тонкие сосновые корни, из которых делают сумы, сетева и мешки. А дупло вон в том дереве уж никак не пестрый дятел выдолбил, то дело рук бортника. Тут обитают люди, и немало.
- Тогда пошли в гости, - кивнул Юргис Микласу. Тропа лежала широкая, хватало места даже для двух человек с конями. - Ну, трогай.
Но Юргисов серый вдруг заупрямился, уперся, задирая голову. Юргис, удерживая коня, натянул повод. Крепко уперся ногами и широко шагнул назад, вбивая каблук в покрытую хворостом и палыми листьями землю. И - ухнул в никем не замеченную яму.
- Ух-х!
Миклас со Степой кинулись было на помощь, но не тут-то было. Их крепко схватили неизвестно откуда взявшиеся люди. Обрушились, словно рыси с ветвей на добычу. Вывернули руки, стиснули горло. Скрутили лозняком, колючими путами, нахлобучили на головы рогожные мешки. Споро вытащили из ямы Юргиса, тоже скрутили и повели, подгоняя палками, по утоптанной, пересеченной корневищами и выбоинами тропе.
"То ли в селение ведут нас, то ли в становище охотников на людей", - гадал Юргис, пытаясь по обрывистым словам напавших понять, кто они такие.
Быстрые в движениях люди с силой медвежатников. Его, Юргиса, вцепившегося в конский повод, выдернули из ямы единым рывком, он не успел даже понять, что не свои выручают из ловушки, а чужие. Кто же они? Простые грабители, стражники из замка или искатели удачи в одежде ратников? Если полочане угодили в когти разгулявшимся копейщикам знатного правителя или чужеземным охотникам до легкой поживы, что разбили на болотном острове стан для жестоких набегов, участь пленников уже решена.
Тогда быть им колодниками, смердами, рабами, а то и болванами, в которых лучники пускают стрелы, а копейщики бросают свои дротики. Или того хуже - станут они собачьим кормом. Говорят, что тевтонские крестоносцы в своих каменных башнях держат собак-волкодавов. И кормят их мясом пленных или не пригодных к тяжкому труду рабов - латгалов, селов, литвинов. Может быть, может статься…