Верный соратник Миклас остался в яме, в гедушском сосняке. На родном его кладбищенском холме никто не насыплет поминальный бугорок сгинувшему на чужбине родичу, как делают для тех, о чьей кончине дошла весть. Лежит там Миклас, и нет больше воина, что умел мудрыми словами втолковать пахарям: придавленному гнетом человеку надо подниматься против властолюбцев, против злодеев. Степа пропал около заброшенной риги, когда орденцы схватили Юргиса. Если даже и жив парень (в чем можно усомниться), для высокой миссии - поднять людей родной земли на освободительный поход - он ничего путного не сделает. Вот в катеградской стороне, вокруг Пилишек, укрывались бойцы за народную правду, охотники за наглыми насильниками, они и петли ставили, и волчьи ямы рыли, однако в освобождении народном ничуть не преуспели. И не довелось Юргису встретить закаленных в ратном деле мужей, кого страшное для чужестранных разбойников имя Висвалда звало бы на геройские дела.
Бесчисленна община малых, угнетенных людей, и все же были и остаются они крохотными пташками против ширококрылых, с острыми клювами и когтями. Правители и вожаки дружин знают только одну свою собственную правду, свою справедливость: "Чего я захотел, чего возжаждал, должно стать моим. Стадо, охотничья добыча, лошадь, разукрашенная сбруя, расшитые ножные ремни. Женщина с тугой грудью, красивым лицом и плодородным лоном. Кто помешает мне получить облюбованное, того я обрекаю смерти. Впрочем, он еще может и уцелеть, если сразу же отдаст мне требуемое, или же если выкупит его родня, коли есть в ней богатые люди".
Богатство и ценности для знатных значат больше, чем для простого люда - закон божий, заповеди мучеников, клятва родового братства и заветы предков.
Странные, совсем странные думы сопровождали Юргиса в его невеселом переходе (а что закончится этот переход невесело, казалось неотвратимым). Тут бы ему читать молитвы, призывать великомучеников и пророков, дабы с миром уйти на тот свет, где Христос воздает за верность церкви. Но ему и в голову не приходило, что в такие вот минуты те, кто носит образок святого Юрия, должны шептать: "Прости мне, сын божий! Смилуйся надо мной в конце моего бренного существования!"
Похоже, что-то сломалось в Юргисе. Как предупреждал игумен Полоцкого монастыря - от неумеренного чтения греческих дохристианских мудрецов, от Аристотеля, к которому припал Юргис, как жаждущий к полному воды кувшину. "Вещи надо постигать… Разумный ищет начала и следствия всего ради познания истины…"
- Быстрей, падаль этакая!
От резкого рывка Юргис чуть не потерял равновесие. Тащившие его за собой круто свернули с наезженной вдоль берега дороги и, пересекая поросшую кустами поляну, погнали лошадей в лес. Только что они заметили подозрительное движение впереди: вооруженные копьями воины гнали то ли многочисленное стадо, то ли толпу захваченных людей.
Оно и понятно. Против отряда копейщиков три всадника со связанным пленником не выстоят. Иди знай, какая муха и когда может укусить встретившегося в дороге латника. Римские крестоносцы охотятся за литвинами, литвины разбивают головы тевтонам и их приспешникам. Служители тевтонского епископа приятельствуют с Христовым рыцарством, однако среди людей магистра немало хитрецов, которые с радостью прихлопнут подвернувшегося под руку епископского приспешника. Тем более, если орденцу придется по вкусу сбруя или дорожные сумы встреченного конника (нет ничего проще: вину за убийство прирезанного в укромном местечке епископского служителя взвалить на здешних одержимых дьяволом язычников).
Всадники втащили Юргиса в гущу подроста, привязали коней к дереву и, раздвинув листву, стали глядеть на обширный луг, что лежал между Даугавой и устьем притока Неретки, близ брода через латгальскую речку и другого брода, что вел на тот берег Даугавы, где обитают селы, где проходит дорога из Риги в Науйиене, что в русской стороне.
Затолканный в кусты, окруженный шумно дышавшими лошадьми Юргис стоял, словно лишившись зрения. Ничего не видно: кто идет, куда, кого гонят. По топоту, глухому стуку ног, по стонам тех, кого гнали, и окрикам подгонявших можно было судить, что идет немалая толпа пленных. То ли к броду через Даугаву и потом на Асоте, то ли сразу на Ригу. Шум, однако, не усиливался, как было бы, если бы люди шли в Науйиене, что расположена на реке куда выше Ерсики.
Юргис переводил дыхание, глотал слюни, утихомиривал боль, обжигавшую небо и гортань, перемогался, ожидая, когда его стражи кончат глядеть.
- Все-таки лучше будет держаться от них ка оклик… - Наблюдатели наконец вернулись, - Гонят ли пленных строить Круста Пиле или чтобы расселить на опустевших землях вокруг Асоте, попадаться на глаза охране ни к чему.
- Вовсе даже ни к чему.
И на спину Юргиса обрушился новый удар.
Глава восьмая
Его католическому преосвященству комтуру айзкраукльскому от рыцаря Христова, брата Бенедикта почтительнейшее приветствие.
Да падут горы пред господом и да постигнет проклятие тех, кто не пришел на помощь господу против сил зла.
Да погибнут души нечестивых подобно преступным филистимлянам, и да обрушится мир на них, кто свои заблуждения ставит превыше блага рыцарей Христовых.
Заблудший катеградский монах Амброзий поразил сам себя и вскоре вынужден будет взывать подобно пораженному проказой Иову: "Для чего ночь не затворила дверей чрева матери моей и не сокрыла горести от очей моих! Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева?"
Полоцкого лазутчика Юргиса везут ныне в замок епископа Николая на Даугаве, где Юргис пребудет в оковах до прибытия епископа.
Юргис в одиночестве. Всемогущий позволил мечу гнева своего упасть на голову телохранителя Юргиса - Микласа. Второй прислужник полоцкий тяжко изранен в схватке и более не в силах сеять вред. Земля радуется и ликуют долины, ибо поредело войско слуг дьявола. И земля процветет, охваченная радостью и торжеством, когда скатится голова Юргиса и не останется среди наших братьев по вере никого, кто оскверняет пищу и вино, вкушаемое ими.
Господь бог сказал: "Ты проповедуешь уставы мои и берешь завет мой в уста твои".
Оттого я, ничтожный раб веры, осмеливаюсь вновь преклонить колени перед высоким комтуром и при этом изложить свои всеподданнейшие мысли.
Полоцкий Юргис пребывал у скрывающихся в лесах злоумышленников, у язычников вновь окрещенного Ерсикского края, которые стремятся возобладать над нами и хотели бы своими руками перевешать своих властителей, не щадя ни духовных лиц, ни старцев.
Юргис обретался и среди находящихся в бегах ремесленников постигнутого господним гневом города Ерсики, а также вольных людей, обитающихся на Бирзакском острове. Некий рыцарь Христова братства, направляющийся в Науйиене и Дриссу через Ликсну, краткое время тому назад был на развалинах Ерсикского замка и теперь сообщил мне, ничтожному, что узнал эту новость от торговых людей Висвалда, живущих в бирзакском поселении.
Упомянутые рыцарем торговцы и менялы, кому милосердие отца небесного не позволяет хранить в сердце вражду к немецким торговым людям в Риге, находящимся под защитой католической церкви, охотно поставили бы свои лавки близ дворов рижского купечества. По их словам, они с радостью вели бы дела с рижскими торговцами, если бы обладали уверенностью, что не подвергнутся мести со стороны язычников Бирзакского острова - кузнецов, златокузнецов и ткачей, тех, кто на острове одержим злобными замыслами. Они возмущают людей в поселениях Даугавского побережья, тайно принимают как русских, так и литовских посланцев и шлют в те края своих гонцов. В случаях, когда до их нечестивых ушей долетают вести о достойных сожаления неурядицах между Христовым орденом и епископом, или же о заслуживающих не меньшей печали столкновениях между войсками епископа и короля датского, или о вторжении литовских язычников во вновь присоединенные владения святой церкви, укрывающиеся в Бирзаках ликуют, словно почуявшие запах крови стервятники. Вследствие этого, миролюбивым торговцам в Бирзаках приходится уподобляться сернам, что изгнаны с пастбищ и теряют силы перед преследователями.
Хотя всевышний положил римской церкви править всеми и повсеместно, тот край, где мы живем, стал чересчур тесен как для тех, кто возвещает истинное слово господне, так и для тех, кто сообразуется не с божьей волей, но с людской. Ибо кто обрел благодать, идет с миром, а кто меняет путь свой, тот обречен погибели.
Господин мой комтур! Не ко вреду католического, осененного крестом рыцарства послужило бы, если бы твое преосвященство выказало больше уважения к епископу Николаю. И одарило бы его кое-какими приятными для плоти благами, или же, когда епископ направится из Риги в свой Круста Пиле, устроило его святости удачную охоту на землях комтурства. За трапезным столом можно было бы договориться и о полоцком Юргисе. Так, чтобы бог отнял у язычников свою мудрость, но оставил им толику благоразумия.
Мое ничтожество полагает, что содержать Юргиса надлежит в одном из подвалов епископского замка. Там же, где и ерсикский Висвалд. Чтобы прикованный к цепи языческий царек, всегда возбуждавший ненависть к Риге, разжигавший войны против нее и пренебрегавший дружбой католической церкви, мог переговариваться с Юргисом. Подвалы замка укрывают в своем мраке все, там темно, как в приречном ивняке, но защитница наша, праведная божья матерь, позаботится, чтобы узники сблизились друг с другом и языки их развязались. Тогда нам стали бы известны замыслы язычников. И рыцари Христовы смогли бы сокрушать язычников железным бичом с такой легкестью, будто это сосуды горшечника.
Пребывай вечно на престоле своего достоинства, господин мой комтур, а равно и все ближние твои.
Брат Бенедикт из Ликсны
Год господень
1237