- Виват наша интеллигенция! Она ручается нам за верную победу на всех путях наших. Вот наши скромные средства вести войну, пан Пржшедиловский, - прибавил иронически воевода, обратясь к тому, в ком он видел своего антагониста.
Пржшедиловский молчал.
- Досадно больно, однако ж, - сказал Людвикович, положивший важный куш на алтарь отчизны, - что наши же братья-поляки, узнав мою тайну, обнаруживают ее нескромными речами и расстраивают мои виды на богатую вдову. Уж и в Петербурге об ней узнали и возбудили некоторые, хотя и не опасные подозрения в таком месте, куда бы они не должны проникнуть. А я так было все хорошо устроил в доме Маврушкиной. Я у нее врачом, адвокат поляк, гувернер, учителя - тоже поляки. Недавно ввел я к ней досточтимого пана ксендза Б. И вдовушка и дети без ума от его вкрадчивых речей. Еще должен прибавить, что нескромность моих компатриотов вызвала наших эмиссаров к беспрерывным требованиям от меня денег. Одни пишут прислать им столько-то, другие столько. Вот и вчера получил я письмо из Петербурга о высылке 25 пар сереньких перчаток.
- Что ж из этого? Перчатки не Бог знает что стоят.
- Как будто нельзя найти серых перчаток в Петербурге! Могли бы распечатать письмо; ловкий комментатор смекнет, что не перчатки требуются, а 25 пар пятидесятирублевых серых кредиток. Слава Богу, письмо осталось в девственной оболочке, потому что было адресовано на имя одной русской паненки.
- Которая, не так как вдовушка, довольствуется пока одною платонической любовью. Пан уже два года ведет ее к алтарю и никак не доведет до сих пор, - подхватил пузатенький господин.
- Ха, ха, ха! - засмеялся воевода. - С одной стороны, деньги, с другой - важные услуги. Браво!
Насмеявшись вдоволь со своими собеседниками этой проделке, он продолжал прерванную речь.
- И так, мы будем вести в начале кампании войну гверильясов. Мое воеводство доставит до 30 тысяч повстанцев; расчислите по этой мерке, что дадут все губернии от Немана до Днепра, по крайней мере 200. Присовокупите к ним войска Франции, Англии, Италии и Швеции. Я получил из Парижа известие, что Мак-Магону велено поставить четвертую колонну на военную ногу. На берег Курляндии высадится десант из Швеции с оружием и войском, предводимым русскими знаменитыми эмигрантами.
- Изменники своему отечеству не могут быть надежными союзниками, - заметил Пржшедиловский.
- Мы должны пользоваться всеми средствами, какие предлагают нам обстоятельства, - возразил Жвирждовский. - Когда подают утопающему руку спасения, он не разбирает, чиста ли она или замарана. Хороши ваши правила во время идиллий, а не революций. Я говорил вам до сих пор, многоуважаемые паны, о наших средствах, теперь изложу вам ход наших действий. Первыми застрельщиками в передовой нашей цепи выйдут ученики Горыгорецкого земледельческого института, основанного недогадливыми москалями на свою голову в сердце Белоруссии. Студент Висковский, наименованный мною начальником места, и фигурус Дымкевич не дремлют; гнездо заговорщиков там надежно свито. Они ждут только моего пароля.
- Как бы этот фигурус и студенты не остались на одних фигурах! - сказал Пржшедиловский.
- Они выкинут такие, от которых задрожит земля русская.
- Жаль мне бедных детей, отторгнутых от науки, отторгнутых от семейств, чтобы положить неразумную свою голову в первом неравном бою; жаль мне бедных матерей, которым придется оплакивать их раннюю утрату.
- Оплакивайте их сами, пан Пржшедиловский, если у вас слезы вода, - сказал ксендз. - Наши матери ведь польки; они сами с благословением посылают своих детей на бой с врагами отчизны и, если их сыновья падут за дело ее свободы, поют гимны благодарности Пресвятой Деве.
- Прошу внимания, паны добродзеи, - произнес особенно торжественно Жвирждовский. - Пан ксендзу которого имеем счастье видеть между нами, самоотверженно покидает свою богатую паству в Москве и переселяется в лесную глушь Рогачевского уезда, в один из беднейших костелов губернии. Там его влияние будет полезнее, нежели здесь. Он стоит целого корпуса повстанцев. Его ум, его образованность, его увлекательное красноречие привлекут к нему все наше шляхетство и народ. Паны и паненки уже без ума от одной вести, что он к ним прибудет, и заранее готовятся усыпать его путь цветами и приношениями.
- Благодарим, благодарим, - закричали голоса.
- Великий миссионер нашей свободы!
- Да будет похвален пан ксендз в сем мире и в другом.
- Да воссядет на бискупскую кафедру в польском крулевстве!
Ксендз встал, приложил руку к сердцу и, покланившись собранию, произнес с чувством:
- Сделаю все, сыны мои, что повелевает мне отчизна и церковь наша.
- Теперь, - сказал Жвирждовский, - приступим к плану наших действий в обширных размерах. Нынешняя осень и будущая зима пройдут в приготовлениях к организации наших войск. Лучше тише, да вернее. С первым весенним лучем иноземная помощь прибывает с двух сторон - с одной чрез Галицию, с другой, как я сказал, десантом от берегов Балтийского моря. Русские войска достаточно подготовлены пропагандой и деморализованы, чтобы с прибытием союзников не желать долго упорствовать в удержании поголовно восставшей Польши. В это время Литва, в полном восстании, очищается от русских. Гвардии опасаться нечего: в рядах ее имеются друзья.
- Не ошибитесь, - перебил оратора Пржшедиловский, - два-три офицера из поляков не составляют еще целого корпуса. Русская гвардия всегда отличалась преданностью своему государю и отечеству.
- Смешно! Сидя в своем темном уголке над канцелярскими бумагами, вы, кажется, хотите знать, что делается в политическом мире, лучше меня. Недаром вращаюсь я в тайных и открытых высших сферах.
- Кажется, пан Пржшедиловский est plus moscovite que les moscovites eux-mêmes, - заметил, сардонически усмехаясь, ксендз Б.
- Замолчите же, ревностный пасынок России, - закричали голоса.
Пржшедиловский презрительно посмотрел на своих антагонистов.
- Я обстрелен пулями и ядрами, - сказал воевода, - так мне ли смущаться огнем холостых выстрелов! Кончаю. Отряды Сераковского со всех сторон подступают и берут Вильно. Относительно моего Могилевского воеводства: должно сперва временно отбросить - говорю: временно - малонадежные уезды: Гомельский, Климовский и Мстиславский, где, кажется, родился пан, мой оппонент.
- Точно так, - отозвался Пржшедиловский, - вы знали хорошо моего отца и мать.
- Они оказали мне некоторые услуги во время моего сиротства, - сказал покраснев Жвирждовский, - и если бы я их забыл, то давно не позволил бы вам говорить так самонадеянно.
Пржшедиловский взглянул вопросительно на хозяина.
- Позволить или не позволить никто здесь не имеет права, - гневно возвысил голос Стабровский, - у меня в доме пока нет особенного начальства; все мои гости равные и свободные от всякой диктатуры. Говорить и возражать имеет право всякий, кого имею честь видеть у себя. Вы сами это давеча объявили, пан Жвирждовский.
Стабровский, по отношениям Жвирждовского к брату, к матери и своему твердому характеру, не был такое лицо, которое можно было безнаказанно восстановлять против себя, и потому будущий воевода, проглотив горькую пилюлю, просил у него извинения за слова, сказанные в патриотическом увлечении. Наконец, он приступил к финалу своей заученной речи, сначала несколько тревожным голосом, потом все более и более воодушевляясь:
- Прочие уезды поднимаются с помощью быстро сформированных жондов на берегах Днепра. Тогда, подчинив решительно своей власти все воеводство, устремляемся в Рославский уезд Смоленской губернии. При общем настроении умов в России, обработанных польской пропагандой в учебных заведениях, тайною, зажигательною литературой и прочее и прочее, с появлением повстанцев на Днепре мы, несомненно, тотчас присоединяем губернии: Смоленскую, Московскую и Тверскую и беспрепятственно доходим до Волги. Там, на правом берегу, водружаем наше польское знамя. В этом я ручаюсь вам гонором своим и головой. Разумеется, мы будем только авангардом великой армии союзников. Таким образом, явясь в начале апреля на берегу Днепра, мы избегнем ошибки Наполеона, погубившей его в двенадцатом году. Он привел только к осени в Москву войско, утомленное сражениями и походами. Ему лишь стоило остановиться на зимних квартирах в западных губерниях и, подобно нам, двинуться уже следующей весной во внутренность России.
- Умно, гениально задуманное дело, - закричали офицеры. - Виват, пан Жвирждовский!
- Ваше имя не умрет в потомстве, пан воевода, - прибавил кто-то.
Пржшедиловский молчал, потому что на такую заносчивую, шарлатанскую речь нечего было возражать.
- Выгоднее было бы спуститься по Днепру в Киев, - сказал пан Суздилович, шевеля усиками, - и там подписать приговор России.
- Нет, нет, - закричали некоторые из заговорщиков.
- Позвольте объяснить, - просил Суздилович, задыхаясь.
- Нет, нет, - кричали еще громче несогласные с его мнением.
- Позвольте.
- Не позволяем.
Шум возрастал, так что пан в колтуне, продремавший большую часть заседания, проснулся и со страхом озирался.
- На голоса, паны, - сказал Стабровский.
Согласились.
Голоса все были в стороне воеводы.
- Остается нам узнать от вас, панове, - спросил Жвирждовский, - какие обязательства вы на себя принимаете?
- Я не могу отлучиться от своей должности, ни от особы, которая так щедро доставляет мне средства поддерживать польское дело, - сказал опекун богатой вдовушки.