Таков был "шалый француз", как окрестили его в Сараеве, буйный, чуточку сметной, очень неудобный и тем не менее привлекательный человек; верный себе, он приводил в смятение и смущал мирный и богатый город Сараево в течение своего почти двухлетнего там пребывании. А потом осталась и долго жила о нем память; в этой памяти он выглядел богаче и красивее, чем на самом деле, даже тогда, когда от всей его неукротимой плоти сохранилась лишь горсть праха в старинном тюрбе в Стамбуле. Вот почему он и сейчас барабанит по моей двери, требуя, чтобы я впустил его без очереди, но праву своего бонвальского первородства, которое он считает вечным, повсеместно признанным и неопровержимым. Однако я не люблю грубых и наглых людей и заставляю его ждать. Если подчас нам и приходится уступать живым, то покойнику - необязательно. Да и ждет он не в одиночестве, а в доброй компании. Здесь есть еще один паша. Я понимаю, что кичливый граф Бонваль никогда и ни за что не уступит ни на йоту своего права первенства, каким он обладает по рождению и какое с честью пронес через всю свою шальную и необыкновенную жизнь, но и мне нелегко оставаться безучастным к другому зову, хотя он-то совершенно ненавязчив и почти неприметен.
Сараево
Али-паша
У меня под окнами, по утреннему холодку, время от времени проезжает со своей свитой бывший мостарский визирь Али-паша Ризванбегович Стольчанин.
По числу копыт и по их перестуку я узнаю, когда он едет как визирь и повелитель Герцеговины, а когда - как поверженный узник. Когда он проезжает всемогущим визирем, он лишь мимолетно кивает мне и не останавливается, а когда жалким невольником - ненадолго задерживается у моего окна, и мы с ним негромко обмениваемся несколькими привычными фразами. Но и в том и в другом случае он неназойливо намекает, чтобы я отворил двери моего рассказа и предоставил ему там подобающее место.
Он родился в 1783 году в семье столацского предводителя Зульфикара Ризванбеговича, у которого было шесть сыновей. В чем-то провинившись перед строгим и скорым на расправу отцом, юноша уехал в Турцию, где провел несколько лет, а в Столац вернулся лишь после смерти отца, причем с немалым капиталом в виде наличных денег. Где он был? Как ему досталось богатство? Многих это интересовало, но никто ничего так и не узнал. Али-ага, как его тогда еще звали, был одним из тех людей, о которых можно узнать лишь то, что они сами позволят.
Вскоре после своего возвращения он вступил в долгую и жестокую борьбу с братьями и прочими здешними родственниками за положение первого человека в Герцеговине. Особенно долго и тяжко боролся он против своего брата Мехмеда, по кличке Хаджун, "хутовский злодей". В конце концов он убил его под столацской крепостью в настоящей маленькой войне, в которой райя поддерживала Али-агу против ненавистного Хаджуна. После этого Али-ага остался властвовать один.
В больших бунтах боснийских феодалов против султана - около 1830 года - Ризванбегович всегда решительно принимал сторону султана. Когда восстание боснийских феодалов было подавлено, Герцеговина административно отделилась от Боснии, и первым визирем в Мостаре назначили столацского предводителя Ризванбеговича. Это была награда за верность султану и плод многолетних усилий Али-паши. С тех пор он будет править Герцеговиной так как провозгласил, придя к власти: "Отныне никому более не надобно ездить к султану в Стамбул. Вот вам Стамбул - Мостар, а вот вам и султан в Мостаре!"
Это был один из тех малых султанов, которым удавалось на короткое или длительное время воцариться на окраинах империи в первой половине XIX века, когда центральная власть теряла последние силы. Он управлял "своей" страной как коварный и жестоким тиран, но и как рачительный хозяин. Он обводнил земли, заставлял сажать и строить воздвигал дворцы, разумеется, прежде всего для себя и своих присных, строил мечети и обители дервишей; при нем в Герцеговине стали сажать рис, выращивать маслины и тутовые деревья, разводить шелковичных червей; он пытался привить даже кофейное дерево. Уловив проникновение австрийского капитала, он первым установил с ним контакт и начал продавать лесные концессии австрийским компаниям. А между делом воевал и мирился с соседней Черногорией и, что самое главное, вел хитрую игру с визирями в Стамбуле и пашами в Травнике. Подкупал кого следовало, давая сколько следовало. Он всегда стоял за султана, на словах был и за реформы, но на деле в своем пашалыке их не проводил. Разбогател, заматерел и разжирел народив с четырьмя своими женами большое потомство. Так он правил почти двадцать лет, "строго и справедливо" - по его мнению, своевольно и жестоко - по мнению большинства его подданных. Подобно многим маленьким самодержцам в Османской империи, он воистину желал, чтобы в его пашалыке как можно больше людей были счастливы но число этих людей и природу их счастья определял он сам. Казалось, он так и будет править до самой смерти и передаст своим потомкам страну и власть. Однако в конце жизни старый лис запутался в собственных тенетах и интригах. И когда в 1850 году в Боснию послали Омер-пашу, чтобы до конца сокрушить сопротивление феодалов и ввести низам, он попытался воспротивиться этому с помощью своих неоднократно испытанных хитростей. Но на сей раз ничто не помогало: ни ложь, ни взятки, ни проволочки. Семидесятилетнего мостарского визиря у которого ужо ослабела воля и уменьшилась сила перехитрил более молодой, более коварный и бесцеремонный султанский мушир Омер-паша Латас. Он сверг его внезапно и бесповоротно, лишил почестей, приказал арестовать, посадить на осла и провезти как последнего преступника по всей Боснии и Герцеговине, дабы люди "видели, на кого они уповали", а затем сослать в Азию. Что было принято к исполнению. Однако во время этого горестного пути в небольшом селе Добрине, близ Баня-Луки, Али-пашу неожиданно убили во сне. Было объявлено, что у одного из солдат, его охранявших, случайно выстрелило ружье. Али-пашу похоронили в красивом белом тюрбе рядом с мечетью Ферхад-паши в Баня-Луке. Семью его отправили в Стамбул. Там некоторые из его сыновей стали видными османскими сановниками и царедворцами.