Эта проблема отрыва философской и эстетической мысли от жизни интересует не только Кристу Вольф, но и Эрика Нойча. Писатели рассматривают, как эта дилемма решалась Форстером, Клейстом, Гёте, Гёльдерлином и Жан-Полем. Форстер умер в революционном Париже 12 января 1794 года, оставив по себе память как "лицо великое, достигающее колоссальности в 1791, 1792, 1793 годах", как человек с "необыкновенным тактом понимания жизни и действительности". [1] Общественные позиции Гёте никогда не были революционными. Выступив в начале 1770-х гг. вместе с Гердером как идеолог "Бури и натиска" ("Гёц фон Берлихинген", "Страдания юного Вертера", "Прометей"), молодой Гёте отразил антифеодальные настроения поднимающегося третьего сословия в Германии; при этом он не столько помышлял о непосредственных политических переменах, сколько имел в виду лишь "немецкую литературную революцию", то есть смену литературно-эстетических канонов, вкусов, привычек и представлений, - иначе говоря, он полагал заменить феодально-просветительскую идеологию идеологией бюргерски-просветительской. Пройдя через "эстетическую фазу" "веймарского классицизма" ("Герман и Доротея", "Годы учения Вильгельма Мейстера"), Гёте во второй части "Фауста" по-своему обобщил сложнейший исторический опыт эпохи, воздав поэтическую хвалу созидательному труду на благо общества и соединив в одно эстетическое целое утопию и антиутопию, веру в конечное торжество сил добра и реалистическое осознание исторической невозможности торжества этих сил в современных ему условиях.
На рубеже XVIII–XIX вв. в Германии пышно распустился "голубой цветок" романтизма. Трудно и, пожалуй, невозможно отыскать общие черты и дефиниции для многочисленных побегов и ответвлений, которые дал романтизм в трехстах немецких государствах, весьма различающихся по своим общественно-политическим и культурным условиям. Ясно лишь общее направление: от космополитизма и философско-эстетического универсализма иенских романтиков конца XVIII века - ко все большему сосредоточению на национальной истории и культуре у романтиков гейдельбергских и швабских; от активной антибуржуазности, определенной индифферентности к текущей общественной жизни у ранних романтиков - ко все более пристальному вниманию к ежедневным политическим будням, хотя, как правило, и без выдвижения революционных социальных программ.
Более остро и конкретно размышлял о возможностях непосредственных политических сдвигов в Германии Жан-Поль (Иоганн Пауль Фридрих Рихтер, 1763–1825). Гуманистические и республиканские политические идеи Жан-Поля отчетливее всего выразились в четырехтомном романе "Титан" (1800–1803). Мысль Жан-Поля устремлена в направлении, близком Гёльдерлину, а временами и Форстеру. Как и Форстера, его порой охватывает отчаяние от того, что, несмотря на "непрерывное воздействие мыслящих голов" (по словам Ф. Шиллера), общественные условия в Германии еще не созрели для коренных революционных преобразований и республиканское устройство на рубеже XVIII–XIX вв. немыслимо как движение "снизу", в широких народных массах; за него приходится агитировать "сверху" - как об этом свидетельствует история присоединения левобережного Рейна к революционной Франции.
Духовные и эстетические искания Фридриха Гёльдерлина связаны с тем же кругом общественных проблем, только ищет он, может быть, более страстно, напряженно, трагически. Герхард Вольф в сложно скомпонованном, но документально очень точном повествовании видит причину духовной драмы поэта в сложном соединении многих противоречий, которые объективно невозможно было разрешить так, как этого хотел Гёльдерлин и как он должен был хотеть этого в силу особенностей своей натуры и своего таланта: "Боюсь, что горячность жизни во мне остынет, соприкоснувшись с ледяной историей наших дней, и страх этот проистекает оттого, что со времен моей юности я воспринимал все разрушительное более болезненно, нежели остальные, мне кажется, чувствительность эта имеет причиной душевную мою организацию, оказавшуюся в соприкосновении с жизненным опытом, выпавшим мне на долю, недостаточно прочной и устойчивой". Герхард Вольф рисует потрясающую трагедию человека и писателя, продолжающего верить в идеалы Французской революции в то время, когда сама Франция уже шаг за шагом отступается от этих идеалов. В этом трагедия не одного Гёльдерлина, но целого поколения талантливых, "чувствительных" и революционно настроенных молодых людей в Германии, особенно в прирейнских землях и в Вюртемберге, где постепенно обострились противоречия выборных сословных представителей с герцогом, стремящимся к единовластию. Г. Вольф рассказывает о нескольких драматических судьбах молодых людей этого поколения: талантливого журналиста Фридриха Эмериха, правдиво описывавшего положение в прирейнских областях (он был арестован и в состоянии умопомешательства выбросился из окна госпиталя в Вюрцбурге в 1803 г.), литератора Готхольда Фридриха, Штойдлина (в 1792 г. он опубликовал "Тюбингенские гимны" Гёльдерлина, преследовался за революционно-демократические убеждения и утопился в 1796 г. в Рейне), Казимира Ульриха Бёлендорфа, талантливого и разностороннего человека, окончившего свою многострадальную скитальческую жизнь в 1825 году выстрелом из пистолета; близкого друга Гёльдерлина и республиканца по убеждениям Исаака Синклера, арестованного по предательскому доносу в 1805 году… На основании того же доноса были подготовлены и бумаги для ареста самого Гёльдерлина, но доктор Мюллер из Гомбурга выдал заключение о его безумии. 11 сентября 1806 года Гёльдерлина силой увозят из Гомбурга в психолечебницу Аутенрита в Тюбингене ("Это не притворство, это отчаяние", - сказал И. Синклер, когда узнал о болезни своего друга и единомышленника); в этом городе великий поэт в полубезумии живет до 1843 года на попечении приютившего его столяра Циммера. На наш взгляд, очень важно, что Герхард Вольф в своем повествовании о Гёльдерлине придерживается проверенных исторических фактов, не идет на поводу у ставшей в последнее время модной на Западе гипотезы: Гёльдерлин якобы притворился безумным, опасаясь неминуемого ареста и преследований.
Трагедия Клейста разыгрывалась в эти же годы, и он по-своему размышлял над сходными проблемами, хотя и не был республиканцем, как Форстер и Гёльдерлин. "Некоторых людей природа защитила от крайностей. Непомерные деяния, непомерные мысли их отталкивают", - размышляет в повести Кристы Вольф Клейст. В разговоре с Каролиной фон Гюндероде Клейст сравнивает два миросозерцания, два типа отношения к миру: свое и Гёте. Для Гёте, как представляется Клейсту, "главное - равновесие. Он полагает, что противоборствующие силы в мире можно разделить на две ветви разума - он называет их добро и зло - и что в конечном счете обе эти ветви способствуют совершенствованию человечества". О себе же Клейст говорит, что он не может столь отчетливо и просто разделить мир на добро и зло, на "здоровое" и "больное". "Я могу поделить мир только одним способом: взять топор и самого себя, свою душу разрубить надвое, а потом протянуть почтенной публике обе половинки. Но публику это вряд ли устроит: "Фу, какая мерзость! Где же чистоплотность!"" Криста Вольф заставляет Клейста перечислять в уме различные государства мира и прикидывать, в каком из них он мог бы жить, где на Земле есть условия, отвечающие его внутренним потребностям. "Нежилая жизнь. Нет места. Нигде". В раздумьях Клейста (и в заголовке повести) косвенно звучит слово "утопия", ибо буквально переведенное с греческого "утопия" означает "место, которого нет". К. Вольф старается вернуть понятию "утопия" первозданный позитивный заряд, напоминает об огромной роли социалистов-утопистов в формировании сознания передовых слоев общества в разные эпохи, она настаивает на том, что позитивное воздействие утопии не исчерпалось и в наше время. Вера в лучшее будущее, пускай порой и наивная, заставляла многих людей уже в их время вести себя в соответствии с нравственными нормами и принципами, которые, на их взгляд, могли быть осуществимы лишь в будущем. Высокое нравственное начало, свойственное социальной утопии и служащее связующим мостком между настоящим и будущим, - вот над чем в первую очередь задумывается Криста Вольф.
Обратим внимание и еще на два эссе Кристы Вольф, посвященные судьбам замечательных женщин романтической эпохи: Каролины фон Гюндероде (1780–1806) и Беттины Брентано (по мужу фон Арним, 1785–1859). Эти две у истоков столь схожие и в финале столь различные судьбы писательница рассматривает как два возможных варианта развития женского романтического характера в Германии, когда Французская революция 1789–1794 гг. и возникшие на немецкой философской почве идеи романтического универсализма впервые пробудили в этой стране заметное движение женщин за эмансипацию. Писательница не абсолютизирует эти две судьбы и, хотя видит в своих героинях определенные типы человеческого поведения, не забывает о конкретных условиях их исторического бытия; ей дороги прежде всего реальные личности, чья жизнь протекала не по заданной схеме, а явилась следствием сложнейшей суммы внешних и внутренних, объективных и субъективных обстоятельств и предпосылок.