Медея металась по своей религиозной темнице, примеряя диадемы, браслеты, ожерелья. Она облюбовала золотые серьги: на щитке - чеканное изображение колесницы со скачущими конями, на колеснице - богиня Ника; она управляет конями. По сторонам скачущей колесницы - два крылатых гения. На двенадцатимиллиметровом щитке это изображение. Подвески серег украшены сложным орнаментом: филигрань - тончайшие напаянные проволочки и зернь - подобные каплям пара шарики - образовывали различные узорные цепочки, сплетенные из золотых паутинок.
Медея металась по своей религиозной темнице. Храм Гекаты. Он опоясан стеной. Толщина стены - около восьми метров. От входных ворот начинается мощеная дорога к храму. Вдоль дороги, с обеих сторон, статуи из бронзы. Это - священная дорога, она ведет к храму, а храм на высокой двойной террасе, в центре священного круга, обрамленного оливковыми деревьями.
Медее не доверили главное помещение.
Ее заточили в примыкающее, в котором из-под пола выступала расселина скалы, извергающая одуряющие испарения.
Раньше здесь жил прорицатель Мопс.
Днем, одурманенный испарениями, прорицатель впадал в бредовое состояние, издавал неясные восклицания, - в общем, прорицал. Храм посещался без энтузиазма, колхи посмеивались деликатно, не вникая в прорицания Мопса.
Работал Мопс не более часа в сутки, обрюзг, разжирел, не умывался, подремывал на медвежьей шкуре; и - умер.
Что произошло этим вечером - потом никто не помнил.
Армия колхов бодрствовала на берегу.
Поблескивали медные шлемы. В сиреневом воздухе вечера - костры.
Теламон запомнил: он грыз яблоки, рассеянно сплевывая косточки на пьяного Кастора.
Библида запомнила: она примеряла какие-то украшения, купленные Кавном. Кавн регулярно отвлекал влюбленное внимание сестры.
Тифий запомнил: на руле образовались колонны кристаллов соли, он хотел отполировать руль, да позабыл.
Полидевк и Линкей чертили планы Диоскурии, города, который они мечтали построить в Колхиде. И Полидевк, и Линкей обожали строительное дело. Собственно, их мало волновало руно Язона. Они мечтали построить город.
Язон запомнил: он переоделся в одежды колха и проник в храм Гекаты. Чтобы Язон разглядел ее красоту, Медея зажгла двенадцать факелов, а золотое руно положила возле расселины скалы.
Язон запомнил: Медея была так прекрасна, что у него задрожали колени и губы; он взял руно, а силы воли уйти - недоставало, пока слабоумный Абсирт, пробудившись, не прошептал чудовищно тихо чудовищно нелепую фразу:
- Извини меня, Медея, но ведь руно - золотое!
Царевич и выкрал руно в священной роще, под испепеляющими взглядами страшного механического дракона, испугаться которого у Абсирта не хватало разума.
Когда прошептал царевич, Язон машинально, по привычке воина, бросил копье в сторону шепота.
- Ты убил его! - вздрогнула Медея.
- Ладно, поедешь с нами! - сказал Язон.
- Он - мой брат! - отступила Медея.
- А я - твой муж! - задохнулся Язон.
Что произошло позднее - никто не помнил. В сиреневом воздухе вечера пылали неподвижные костры.
Эмпуса запомнила: вокруг "Арго" проскальзывали светлые, вечерние рыбы, а потом на дне моря запузырились маленькие фонтанчики, а потом со дна моря поднялись гигантские водяные грибы.
Вот что запомнила Эмпуса. Но если бы кормилице доверили писать мемуары, она запомнила бы и не такое.
Каким образом остался в Колхиде пьяный Кастор, а не Линкей, каким образом не осталась в Колхиде с диоскурами Эмпуса, каким образом очутился на корабле Скиф - никто не помнил.
Как просочился корабль между Сциллой и Харибдой? Как промелькнул мимо острова сирен?
Герои опомнились только тогда, когда судно понесло в сторону Ливийской пустыни.
IV. ГЛАВА ЛИВИЙСКОЙ ПУСТЫНИ
Десять дней мы шли по Ливийской пустыне, десять дней и еще два дня.
И на двенадцатый день мы увидели караван. Верблюды плыли, как желтые лебеди, кивая головами, крупными, как у быков, продолговатыми, как у змей.
Караван возник на двенадцатый день. Купцы из Малой Азии везли рабынь, пальцы девочек унизаны жемчугом. Между верблюжьими горбами воздвигнуты глиняные бочки, зелено-коричневые, наполненные водой. Когда верблюд прихрамывал, грузные брызги воды взмывали над бочками, брызги - овальные белые рыбы.
И мы нагрянули на караван - лихорадочными ладонями задержать брызги.
Это был мираж.
И тогда рабы поставили корабль на дюны и сказали:
- Дальше ни шагу.
И тогда Орфей заплакал.
Это было удивительно. За двенадцать дней мы увидели первые капли влаги. Орфей плакал беззвучно, неприкаянно, и кифара за его спиной подрагивала, струны подрагивали, дребезжа. Удивительно: плакал Орфей.
Иронический фракиец, Орфей не плакал, даже когда умерла Эвридика. Он замер. И не было ни одного существа на земле, не сочувствующего молчанию Орфея.
Тогда пошел Орфей на юг Пелопоннеса, к пещере Тэнара, через которую пробрался к берегам подземной реки Стикс. Вода Стикса недвижна. Ни устья, ни истока. Нет у воды дна, ничто не проживает в Стиксе - ни рыба, ни амеба. Вода холодна: если погрузить палец на долю секунды, палец сведет судорога.
Тени умерших перевозит через реку Харон.
На земле Харон был палачом. А у кого на земле более трудовая биография, чем у палача? Даже кузнец задувает горн, даже раб серебряных рудников отдыхает ночью.
Редко снимал одежды Харон; дремал - пугливо, придерживая у бедра широкий меч - орудие труда.
Вот почему Аид поручил Харону занятие нетрудное - тени умерших перевозить. Если бы тела умерших - не осилить Харону, тени тел - легко.
Два зуба сохранилось у Харона. Они в глубине рта, как две задержавшиеся перелетные птицы. И ноздри, и щеки - бульдожьи. Добросовестно исполняет обязанности Харон. Все же - работа.
А какое количество лет слоняются тени умерших по Аиду, постанывая от безделья? Даже Сизифу завидуют, Сизифу, бездарно вкатывающему на возвышенность камень, тотчас низвергающийся к подножию. Все же - работа.
Ведь люди на земле так безнадежно загромождают свое существование работой, что и в Аиде, без работы витая, по работе постанывают.
Тогда Орфей подправил кожаный ремень, поддерживающий кифару. Запел фракиец. И не была песня печальна - мощна и громогласна, как удары кубков из бронзы; только рефрен песни - печален; если вся песня печальна, трудно поверить ей, ибо, когда печаль монотонна, она рассчитывает на сочувствие; трудно ею проникнуться.
Мощно звучала песня; и, когда шепотом, почти без мотива, выговаривался рефрен, весь Аид содрогался от скорби; тени умерших плакали, положив лицо на ладони; плакал Харон, прислонив ладони к векам, слезы мерцали на его бульдожьих морщинах.
Плакал весь Аид, и даже царь Аид положил подбородок на грудь чуть не плача.
Плакала Персефона - жена Аида, не от печали по Эвридике, нет, от печали по себе: каждое полугодие Персефона умирала, но для нее Аид не пел.
Плакала трехликая богиня Геката, слезы стекали по всем ее трем лицам, и приятельницы ее, Эринии, с бичами и змеями, плакали.
Не плакал только бог смерти Танат, но был задумчив горбоносый Танат, в черном застиранном плаще.
Тогда сказал Орфей Аиду:
- О великий царь! Предопределена жизнь смертного. Со временем и я сойду в твое царство, уже не добровольно. Не было человека на земле, уклонившегося от общения с тобой, Аид! Дай же Эвридике еще попользоваться жизнью, ведь ей только девятнадцать лет. Никуда не денется Эвридика - она возвратится, Аид.
Тогда сказал Аид Орфею:
- Я возвращу тебе Эвридику, поэт. Но я не могу возвратить ее безусловно. Иначе вся вселенная сойдется в Аиде, выклянчивая свои человеческие потери. Вот условие: выводи Эвридику не оглядываясь. Оглянешься - в этот миг она вновь принадлежит Аиду.
Вот - условие. Вот - Эвридика.
Повел Орфей Эвридику.
Тихо в царстве теней.
И все тени передвигаются поодиночке. Даже не попарно. Это на земле они общались, или казалось им, что они общаются. Или казалось им? Одинокие тени, они ритмично шелестят конечностями. Или казалось им, что они содружественны, соратники, собутыльники, атлеты, цари?
А у выхода из Аида, у пещеры Тэнара, мурлычет пес Цербер, о трех головах, и каждая удовлетворенно мурлычет.
Что-то не слышно Эвридики.
Не отстала?
Не блуждает в сумерках застенчивая, перепуганная девочка?
Не оглядывайся, Орфей.
"Эвридика?" - шепчет Орфей.
Отзыва нет.
Не оглядывайся, Орфей.
Но Орфей оглянулся.
Бледная тень жены, тихо охнув, удалилась.
В Аид.
Существует ли на земле человек, умеющий направлять стремление своего паруса не оглядываясь? Даже если грозит крушение и пучина?
Друг мой, соратник, собутыльник, атлет, царь мой, любимая!
Как предать равнодушию все, что у тебя за спиной?
Так умер Кавн.
Голова лежала на камне, открыты полные губы, зубы немного раздвинуты, будто безмятежно насвистывает сквозь зубы.
Рабы сказали:
- Дальше ни шагу.
А что дальше?
Язон приказал рабам продолжать передвижение. Он даже помахал бичом. Рабы зароптали и отодвинулись от Язона. Такого еще не случалось, но в пустыне могло случиться и не такое.
Тогда Орфей сказал рабам:
- Мы давно не идем, а делаем шаги, сделаем еще несколько шагов. Иначе - гибель. Так - надежда.
Медея сказала Библиде:
- Пойдем, его уже нет. - а тебе жить.