- Хоть манифест и был зачитан Мировичем в самый ответственный момент, когда мы сомневались, нужен ли братоубийственный бой в крепости, но никто так ничего и не понял, каково же содержание манифеста, к чему он клонится.
Подействовал голос. Голос начальника. Он загипнотизировал солдат.
У Мировича мелькает мысль:
"Во время перестрелки убьют императора. Шальная пуля - смерть!"
Мирович объявляет своим солдатам:
- Прекратить стрельбу!
Они прекращают. Но гарнизонные солдаты продолжают стрелять.
- Прекратить стрельбу! - кричит Мирович им, в туман.
Но у гарнизонных солдат свое начальство - Власьев и Чекин. Солдаты стреляют. Пули слышны, но на некотором расстоянии, стреляют не прицеливаясь - туман!
Мирович в бешенстве.
- Ах так! - кричит он в туман. - Тогда выкатить пушку!
Выкатывают пушку.
Пушка шестифунтовая, медная. Приносят порох, пыжи, фитили, шесть ядер. Те, из тумана, стреляют.
- Заряжай! Зажигай фитиль!
Пушка заряжена, фитиль зажжен, из тумана голос:
- Стойте! Не стреляйте! Мы - сдаемся!
Из тумана выходит капитан Власьев. В расстегнутом мундире, безоружный, толстое лицо трясется и как-то слезится, что ли.
- Все! - вздыхает капитан. - Пошли.
Он вздыхает и ни на кого не смотрит, отворачивается.
Мирович восхищен; обнимает капитана, эту тушу ему не обхватить, усы у Власьева обвисли, соломенные, он осторожно отстраняется от Мировича, как несоучастник.
Солдаты разбегаются по казармам (искать камеру Иоанна). На галерее всех встречает поручик Чекин.
Мирович хочет обнять и Чекина, а Чекин, как и Власьев, отстраняется, он тоже туша, но поменьше и без усов, а с какими-то студенистыми (в тумане, что ли?) бакенбардами.
- Где государь? - спрашивает Мирович резко. Он возбужден до последней степени, он то вскакивает, то садится на камень, то хватает за рукава, за пуговицы офицеров. Его мечта - в двух шагах! Его лицо - подергивается, нервный тик.
Осуществленье! У него совсем пересохло во рту, он дышит, как рыба, судорожно хватая раскрытым ртом воздух.
И Власьев, и Чекин - в нерешительности, в меланхолии.
- Где государь? Ты, туша! - Мирович обращается к Чекину, приставляет к его горлу острие шпаги.
- Нет государя, - чуть не плачет добродушный Чекин, и его бакенбарды трясутся.
Ни слова не говоря, Мирович бьет (болван!) рукояткой пистолета - в лоб! Он хватает Чекина за бакенбарды и тащит тушу и трясет:
- Где государь? Показывай камеру!
Власьев стоит у перил галереи, отделяется от перил, усы - опущены, лицо - толстое, блестит, как слезится:
- Пошли… я покажу… отпусти человека.
Мирович отпускает и послушно идет. Идет за Власьевым, и хвалит его, и дает ему всякие обещания. Власьев - ни слова, безответен, не оборачивается. Он какое-то время возится с ключами.
А Мирович кричит на всю галерею, в сторону Чекина. Мирович еще не остыл, кричит:
- Посмотри на Власьева, ты, байбак! Это - молодец! У него усы! А ты? Тупица! Другой бы давно заколол тебя, кабан! Колите кабана! - кричит Мирович, обращаясь неизвестно к кому.
Мировичу нужно покричать. Никто не понимает его криков и не прислушивается. Кого колоть? Какого кабана? Солдаты переспрашивать - боятся.
Дверь камеры открыта, распахнута. Мирович рвется в камеру. Там темно.
Неизвестно откуда взялась свеча: Власьев зажигает свечу, прикрывая огонек от легкого ветра ладонью (большой, с толстыми пальцами, ладонью).
Он входит в камеру.
- Ну вот, - вздыхает Власьев и поднимает свечу.
Камера освещена, большая и пустая, в стены вбиты деревянные колышки, гвоздики, на колышках одежда, матросская, на подоконнике склеенные из газет и раскрашенные кубики и матрешки - игрушки двадцатичетырехлетнего императора. В последнее время Иоанн окончательно впал в детство и мастерил детские игрушки, кубики и матрешки.
- Где же… - Мирович оглядывается и не договаривает.
Власьев опускает свечу. На полу - распростертое человеческое тело… Чье?
- Это… кто? - спросил Мирович и не пошевелился.
- Кто это? - закричал Мирович, оглядываясь то на Власьева, то на труп.
Власьев не отвернулся. Он смотрел на Мировича не мигая. Смотрел, и ни один мускул не шевельнулся на его толстом лице с соломенными опущенными усами. Он смотрел на Мировича так, как смотрят в окно, в пустую тьму.
Все.
Бунта - не будет.
В ушах - какой-то странный тик, руки онемели и повисли, они болят, наверное болят от напряжения ногти, то есть под ногтями, - Мирович еще судорожно сжимал рукоять шпаги.
Все. Мирович вкладывает шпагу в ножны. Он вертит в руке отяжелевший пистолет и не знает, как с ним, с пистолетом, быть, он делает несколько шагов в сторону подоконника, подходит к подоконнику и бросает пистолет на подоконник, перебирает раскрашенные кубики, безучастно рассматривает матрешек.
В дверях уже - солдаты. Самих солдат не видно, они в какой-то мути, брезжат лишь тусклые лица и поблескивают, серебрятся и золотятся пуговицы и пряжки.
На полу блеснула бритва. Мирович поднимает бритву, рассматривает, - не дешевая, английская, с английской короной, выгравированной на лезвии, и с вензелями на лезвии.
В камере - уже вибрирует голос Чекина. У него так вибрирует голос, скорее всего, потому, что Чекин отчаянно жестикулирует. Голос - вопль, но все время срывается:
- Это - мы! Но не мы! То есть, мы не виноваты! Нам все равно, кто он! Он не император для тюрьмы, - арестант! Мы по присяге! Так - приказано! Мы знали, кто он, но - присяга! Мы виноваты! Или - нет!
Чекин совсем запутывается. Что он говорит - разобраться нет сил.
Мирович ни на кого не смотрит.
- Эх вы, - говорит Мирович, - сволочи. Бессовестные вы люди, - говорит он тихо и страшно, - убийцы. Его-то за что вы убили? Ну, ладно, меня бы, ладно уж, - говорит он, - но такого-то человека за что?!
- Мы не убили! Присяга! Мы только ударили! - бормочет Чекин.
- Он же был глупый и тихий, как птица, - говорит Мирович. - Разве можно ударить птицу - бритвой?
Мирович подходит к трупу и опускается на колени, целует руку мертвеца, поднимает свою черную цыганскую голову, глаза его полны слез, он целует ногу мертвеца. И встает.
Он распрямляется и приказывает положить мертвое тело на кровать и накрыть простыней. Притихшие солдаты опускают тело на кровать и прикрывают простыней. Кровать выносят из казармы, солдаты строятся, Мирович идет перед кроватью, за ним шагает Чекин и спрашивает шепотом, когда кровать переносят через канальный переход:
- Что же теперь с нами будет? Что же произойдет?
Солдаты останавливаются и опускают кровать.
- Что произойдет и будет? Это - ваше дело, - бросает Мирович.
Переживания прошли, Мирович становится опять самим собой, он входит в новую роль. По всей крепости носят кровать с мертвым императором. Ни шепота. Факелы потушили. Рассветает.
Золотится фрунтовой песок.
Команда строится в четыре шеренги. Маленькая команда, 54 человека.
Мирович стоит простоволосый, без парика. От пота, от солнца его волосы блестят, как угольные, он поправляет волосы пальцами, глаза - отрешенные, он говорит:
- Солдаты! Отдадим последний долг императору Иоанну Антоновичу! Он страшно жил и страшно умер.
- Солдаты! Бить утреннюю побудку!
- В честь мертвого тела ружья на караул!
- Бить полный поход!
- Залп!
- Солдаты! Вот наш государь Иоанн Антонович! Мы могли бы быть счастливы, а вот - несчастны. Я виноват. Я за всех отвечу. Вы нисколько не виноваты, ведь вы не знали моей цели, вы подчинялись. Так я вам говорю: пускай вся ответственность, пускай все муки - на меня.
Мирович обходит шеренги и целует рядовых.
Появляется солнце, оно еще только немножко краснеет в стеклянном тумане. Солдаты в смятении. Никто не знает, что же дальше.
Первым опомнился капрал Миронов.
Хитрец, капрал подкрался к Мировичу сзади и выхватил из его ножен шпагу. Солдаты перестали обниматься и целоваться, зашевелились.
- Отдай шпагу, трус, - закричал Мирович, - комендант, я отдаю вам шпагу!
Солдаты бросились на Мировича.