А просвещенные, энциклопедические методы расправы! Мировичу публично отрубили голову, чего не случалось в России вот уже двадцать лет. Полководец Суворов привез самозванца Пугачева в клетке, и его четвертовали. Сотни четвертованных и подвешенных за ребро сторонников Пугачева. Тысячи и тысячи виселиц в калмыцких, башкирских, киргизских степях. Тысячи солдат, умерших под палками. Миллионы и миллионы кнутов для солдат и крестьян. Сотни и сотни колесованных уральских работных людей. Треть населения восточных и южных областей империи - с клеймами, как собственный скот, чтобы не эмигрировали.
Но Екатерина поняла механику и демагогию управления.
Она оградила свою персону пресловутым "Наказом", своего рода республиканской крестьянской конституцией, где каждый пункт - счастье и справедливость, где каждый пункт - демагогия и ложь, где каждый пункт - маска, надетая для наивного потомства и для общественного мнения, а также для интеллигенции Запада.
Потому что, облегчив кое-как положение крестьян, Екатерина дала помещикам неслыханные в истории государства права: по своему усмотрению наказывать крестьян и ссылать их "в каторгу". Лишь этот один только пункт "Наказа" практически перечеркивал, исключал все остальные поблажки.
"Наказ" имел и еще одно название.
Екатерина называла его "философией освобождения личности".
Век Просвещения.
Но все вожди русского Просвещения, а и было-то их всего двое, - сидели в тюрьмах. Новиков и Радищев.
Новиков издавал свой журнал, в котором робко и доброжелательно полемизировал с Екатериной в вопросах нравственности государственной. Екатерина тоже издавала свой журнал. Спор двух журналистов закончился Шлиссельбургской крепостью - самым веским и многозначительным аргументом в серии философских доказательств Екатерины. Радищева приговорили сначала даже к смертной казни.
Просвещенный абсолютизм.
Но при дворе не было ни одного просветителя.
Не было мало-мальски грамотного человека.
Просвещенный век и просвещенный абсолютизм. Так называла свое время и собственную особу Екатерина.
Вот что пишет по поводу просвещенного кабинета императрицы тот же Грибовский. Он глуп и постоянно противоречит самому себе. Думая, что пишет правду, он выдает смешные тайны двора.
О Безбородко. При острой памяти и некотором знании латинского и русского языков, ему нетрудно было отличиться легким сочинением указов там, где бывшие при государыне вельможи (да и сама государыня) не знали русского правописания. Благодаря этой относительной грамотности Безбородко достиг первейших чинов (он стал канцлером), приобрел богатейшее состояние и несметные сокровища в вещах и деньгах. Начиная ни с чем, перед смертью императрицы он имел 16000 душ крестьян, соляные озера в Крыму и рыбные ловли на Каспийском море. За правописание Павел подарил ему 12000 крестьян. Итальянской певице Давии он платил 8000 рублей в месяц (годовая пенсия Державина, министра юстиции, - 10 000 рублей. В год - не в месяц). А когда отпустил ее в Италию, подарил ей деньгами и бриллиантами 500000 рублей (пятьдесят лет пенсии министра).
И все эти блага - только и только за то, что Безбородко знал русское правописание, единственный во всем просвещенном кабинете императрицы он умел правильным русским языком изложить все ее всемирно-исторические указы, приказы и наказы.
Нелепо и пошло было бы касаться амурных дел Екатерины. Они анекдотичны и общеизвестны. Они - материал для медицинского исследования, а не для литературы. Они не принесли ей счастья.
Все до единого ее, романтически выражаясь, фавориты были авантюристы.
Были ли вообще это "амурные дела"?
Это были - контракты.
Она была нужна им.
Они были нужны ей.
Она им - по причинам продвижения по службе.
Они ей - по причинам ее бессемейности, императорского одиночества, духовной пустоты и бессилия.
Любовь к императрице - к любой! - всегда имеет подозрительный и скандальный характер.
Любовь к незамужней императрице не только подозрительна, но и двусмысленна. Ведь она была старше чуть ли не всех своих любовников по меньшей мере на пять лет (Орлов), по большей - на сорок (Платон Зубов).
Эта любовь далеко не бескорыстна.
Никто, в конце концов, не имеет никакого морального права ни исследовать эту вереницу любовников, ни осуждать ни их, ни ее.
Но вот как сама Екатерина пишет о своем муже. Вот чего она от него хотела бы. Вот что произошло после свадьбы.
"Его императорское высочество Петр III, хорошо поужинав, пошел спать. Он заснул и проспал очень спокойно до следующего дня. Простыни из каммердука, на которых я лежала, показались мне столь неудобны, что я очень плохо спала. Когда рассвело, дневной свет показался мне очень неприятным. И в этом положении дело оставалось в течение девяти лет без малейших изменений".
Жуткие жалобы.
Конечно же, не простыни из каммердука виновницы ее плохого сна.
Виновница одна - ее немецкая нравственность.
Она ненавидела мужа, имела одновременно трех постоянных любовников (Чернышев, Салтыков и Понятовский), но хотела бы, чтобы муж был мужем.
Для Петра было естественно, уж если его насильно женили, спать с женой по королевскому ритуалу, то есть лежать около, и только. Для остального у него были женщины, которых он любил.
Она - оскорблена. Даже дневной свет показался ей неприятным. Она с пренебрежением, с презрением перечисляет "страстишки" и "шашни" Петра с фрейлиной Карр, с Лопухиной, с Тепловой, с горбатой дочерью герцога Бирона принцессой Курляндской (причем она постоянно и злорадно акцентирует "горбатой"), с Цедерспарр, с Воронцовой.
У него - "страстишки" и "шашни".
У нее - "страсть" и "роковая любовь" с графами Салтыковым, Чернышевым и Понятовским, который в результате этой любви стал королем Польши.
Ее приключения в любовной области настолько нескромны, что описывать их - дурной тон. Она же с чистой совестью пишет о разврате Петра. Шесть женщин у императора! За всю жизнь. И с одной из них, с Елизаветой Воронцовой, он уже несколько лет живет совершенно официально и мечтает на ней жениться. Он и женился бы, но Елизавета Воронцова была слишком молода, чересчур труслива, совсем безлика, - лишь любовница, и только, и ничего больше.
И вот, по мнению Екатерины, Петр - безнравствен.
У нее даже начинается истерика, когда Петр рассвирепел, узнав, что она - беременна, выхватил шпагу и бросился по ступенькам лестницы вверх, в спальню, чтобы заколоть ее, как он выражался, как "блудливую свинью", а потом расхохотался, ушел к себе, напился и пил четверо суток и ни с кем не разговаривал. Когда же он вышел в сад, где было все общество и лакеи наливали в бокалы ликеры, обернув горлышки бутылок батистовыми салфетками, Петр скакал в своем голштинском картузе с козырьком, он пил ликер из всех бокалов, выхватывал бокалы у франтоватых фельдмаршалов и у флиртующих фрейлин, выпивал залпом, запрокинув больное горящее лицо, и хохотал, а когда кто-то случайный, безымянный холуй, кажется, камергерского звания, заискивая, поздравил Петра с беременностью супруги, цесаревны Екатерины (поздравил - некстати! глупо!), Петр махнул легкомысленно рукой и сказал вслух, всем, как-то захлебываясь, чувствуя, что сам в данный момент - пошл, но не сказать был не в силах:
- Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность! Я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок!
Она потрясена - такая несправедливость!
Все эти отношения с мужем Екатерина называет "нежностью к супругу".
Она сетует и произносит горькие сентенции:
- Обуздывай себя, пожалуйста, насчет нежностей к этому господину. Думай о самой себе, сударыня.
"Насчет нежностей к этому господину".
Вот с какой нежностью был убит Петр III.
Екатерина сообщает в письме к Станиславу Понятовскому в Польшу:
"Я послала под начальством Алексея Орлова, в сопровождении четырех офицеров и отряда смирных и избранных людей, низложенного императора за 25 верст от Петергофа в местечко, называемое Ропша, очень уединенное и очень приятное, на то время, пока готовили хорошие и приличные комнаты в Шлиссельбурге. Но Господь Бог расположил иначе. Страх вызвал у него понос, который продолжался три дня и прошел на четвертый. Он чрезмерно напился в этот день, так как имел все, что хотел, кроме свободы. Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови в мозгу. Он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух. Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть. Но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа отравы. Он имел совершенно здоровый желудок, но умер от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было необычайно мало и совсем сморщено".
Ее сын, император Павел, тоже умер от апоплексического удара. Этот пресловутый удар- традиционная причина смерти русских императоров. Это довольно распространенный эвфемизм для яда, кинжала, пули, петли и других не менее популярных инструментов насильственной смерти, - этот испытанный апоплексический.
Все ее оправдания - только еще одно доказательство абсурда, по народной поговорке:
"Мы собаку покормили,
А потом похоронили".
Какое обилие полуласкательных прилагательных!
Оказывается, Орлов не был беспринципным и бездушным легионером, убивающим кого попало. Он был "смирный" и "избранный" представитель России.