А Церини полузаискивающе, полунахально улыбался в ожидании ответа, несомненно благоприятного. Но в данном случае он ошибся.
Ответ был таков:
- Меня несколько удивляет самоуверенность господина, господина Метакси.
- Мекси, - со священным ужасом поправил Церини.
- Пусть будет Мекси. Как же так? Не будучи мне представленным, не заручившись моим согласием, он уже зовет гостей на ужин в мою честь. Это, это даже не самоуверенность, а нахальство…
Церини больше уже не улыбался. Он так покраснел, что на его щеке шрам стал багровым.
- Но, глубокоуважаемая госпожа Фанарет, это же невозможно. Что же будет? Это же страшный удар для моего патрона…
- Это уже как вам угодно. Ваш патрон получит вполне заслуженный урок…
И с этими словами Фаварет, сделав насмешливый реверанс, впорхнула в свою уборную.
Церини остался в глупейшем положении. Что он скажет своему патрону? И, как ни оттягивал человек со шрамом неприятный момент, делать нечего, надо идти в ложу с докладом, за который ему, конечно, влетит… Мекси обозлится, а в такие минуты он не стесняется выражениях.
Не успела Фанарет очутиться в своей крохотной, насыщенной косметиками, духами и запахом ее тела уборной, постучали в дверь…
10. ВЫСОЧАЙШЕЕ ВНИМАНИЕ
Надо ли пояснять: Медею Фанарет во всех ее артистических турне, путешествиях и поездках сопровождала ее собственная горничная. Фанарет была слишком яркой "звездой", чтобы во время гастролей своих прибегать к помощи какой-нибудь случайной прислуги. В течение уже нескольких лет бессменной горничной при Медее состояла немолодая, некрасивая, костистая и черная испанка Мария. Взгляд ее черных глаз на худом бледно-синеватом лице нельзя было никак назвать ни приветливым, ни добрым, хотя, может быть, в глубине души Мария была и приветливой, и доброй. Может быть, почем знать? Говорят же: чужая душа - потемки.
Мария не была бы испанкой, если бы не одевалась во все черное. Это сообщало ей какой-то зловеще-траурный вид.
И госпожа, и горничная успели привязаться друг к другу, хотя вкусы и взгляды на жизнь у них были разные. Разные - до политических убеждений включительно.
Фанарет была монархистка, Мария же - республиканка, и в этом отношении никому, даже самой Фанарет, не уступала своих позиций.
Был такой случай в Париже, примерно за год до приезда Медеи в Веолу.
Фанарет жила на Вандомской площади в отеле Ритц. К ней обещал заехать на чашку чая инфант Луис, кузен короля Альфонса. В ожидании принца крови царствующего испанского дома Фанарет, зная республиканские убеждения своей Марии, забеспокоилась. Свое беспокойство она не скрывала от горничной.
- Мария, ты знаешь, через полчаса ко мне приедет Его Высочество инфант Луис?
- Знаю.
- Знаешь ли ты, Мария, что, как испанка, по этикету должна будешь поцеловать ему руку?
- Знаю, но Луис от меня этого не дождется. Это было бы противно моим убеждениям.
- Так и не поцелуешь?
- Так и не поцелую.
- Твое дело, заставить не могу. Но полагаю, Мария, ты не будешь держать себя вызывающе?
- Мадам, я хотя и прислуга, но обходиться с людьми умею, - огрызнулась камеристка, сжав тонкие губы и совсем не ласково блеснув глазами.
- Видишь, я хотела сказать ему, что ты испанка. А теперь не скажу.
- Это ваше дело…
Когда Луис вошел, Мария встретила его сухим церемонным, однако вполне учтивым поклоном.
Вот именно эта самая "республиканка" и подошла к дверям уборной, когда раздался стук, и приоткрыла их. Красивый, высокий господин, вполне джентльменского вида, протянул ей карточку. Протянул театральной горничной. Закрыв дверь, она передала карточку Медее.
- Князь Анилл Маврос, гвардии полковник, первый адъютант Его Высочества наследного принца.
Этого было достаточно вполне.
- Проси…
Едва Маврос вошел, Мария уже очутилась в коридоре. Во-первых, эта крохотная уборная едва ли вместила бы трех человек, а во-вторых, горничная знала раз навсегда: она может лишь в тех случаях оставаться, когда гость назойлив, скучен, Фанарет желает поскорее его сплавить.
- Очень рада, очень рада, - молвила с кокетливой улыбкой Фанарет, одной рукой придерживая на груди готовый раскрыться пеньюар, а другую протягивая князю.
В уборной было лишь два стула. Опустившись на свой у туалетного столика, Медея указала Мавросу на другой.
В виде вступления Маврос сказал несколько комплиментов и, как человек светский, сделал это с тактом и чувством меры, сумев остановиться как раз там, где уже начинались приторность и пошлость. За вступлением последовала сущность визита.
- Мадам Фанарет, вам угодно быть представленной Его Высочеству принцу Язону Атланскому, герцогу Родосскому?
- О, конечно, конечно, князь. Сочту для себя за великую честь.
- В таком случае… Сколько еще времени до вашего выхода?
- До моего выхода? Минуть десять-пятнадцать.
- В таком случае не откажите в любезности пройти вместе со мной в ложу Его Высочества, это сейчас же сбоку сцены. Ложа закрытая, вас никто не увидит.
Фанарет, научившаяся держать себя с коронованными особами, лицом к лицу с Язоном в густом полумраке ложи присела в глубоком придворном реверансе, и тогда лишь подала руку, когда Его Высочество протянул свою.
Зная, что ей надо спешить на сцену, принц не удерживал ее, он только сказал:
- Мне было бы очень приятно побеседовать с вами на свободе. Если после спектакля вы не заняты, прошу отужинать со мной у Минелли.
- С удовольствием, Ваше Королевское Высочество. С громадным удовольствием, - и в полумраке блеснули подведенные густым гримом глаза, сверкнули белые зубы, такие ослепительные на фоне ярко накрашенных губ. И то и другое было в меру кокетливо и в меру многообещающе.
- Милый князь Маврос будет вашим кавалером, сопровождающим вас туда, где я буду вас ожидать… с нетерпением, - добавил принц, - а сейчас буду восхищаться вашими прелестными танцами.
Медея поняла: короткая аудиенция в закрытой ложе закончена. Вновь придворный реверанс, всколыхнулась тяжелая портьера, и Фанарет уже не было. Остался пряный, крепкий, раздражающий запах ее духов и еще более раздражающий запах ее тела.
Веселая, радостная, возбужденная впорхнула в свою уборную.
- Мария, слышишь, Мария? Он очарователен, этот принц. Ты республиканка, можешь сколько тебе угодно шипеть.
- Я и не думаю, и не собираюсь шипеть.
- Молчи и слушай, раз я говорю. Можешь шипеть сколько тебе угодно, а только что может быть лучше породы и голубой крови? Он даже некрасив, но то, что в нем - лучше, дороже всякой красоты. И ужин с ним в отдельном кабинете я не променяю ни на какие ужины в палаццо разбогатевшего парвеню. Он думал ошеломить меня двадцатью корзинами цветов. Как будто я не видела цветов! Я очень рада оставить его с носом. Ты видела, каков адъютант принца? Выдержанный, корректный, ни одного лишнего слова, а тот, кого прислал Мекси, возмутительный "мовэ сюже". Да и сам Мекси, вероятно, такой же "мовэ сюже" .
Мария слушала с неподвижным костистым лицом, и не было на этом лице ни одобрения, ни осуждения - ничего не было…
Медея продолжала бы еще и еще, но приоткрылась дверь и просунулась, как бильярдный шар, лысая голова режиссера с усами-пиявками.
- Несравненная мадам Фанарет! Ваш выход, все готово, пожалуйте на сцену…
11. НЕ ВСЕ МОЖНО КУПИТЬ
Фанарет самое себя превзошла в этот вечер. В самом деле, редко плясала она с таким подъемом, таким темпераментом. Это бывало с нею, когда, увлекаясь сама, она хотела увлечь мужчину, спутать шелковой сетью своих чар и для него, только для него танцевала.
Сегодня Медея танцевала для своего принца.
- Принц, мой принц, мой волшебный принц. Тебя уже тянет ко мне, но потянет еще больше после того, как ты меня увидишь, - беззвучно шептала Медея перед самым выходом на сцену.
Слов нет, она предпочитала общество королей и принцев всякому другому обществу. Но Язон овладел ее воображением не только потому, что был "королевским высочеством". Он сам по себе, как мужчина ударил по нервам эту страстную женщину. А уж она ли, Медея Фанарет, не видела мужчин и не научилась разбираться в них наметавшимся опытным глазом?
Все ей нравилось в нем. И рост, и отлично сложенная фигурами эта чуть уловимая притягивающая смесь, смесь утонченного европеизма с таким же утонченно-азиатским. Создавая его, природа взяла кое-что, с одной стороны, у монгольских ханов, арабских калифов, с другой же, - внесла кое-что и от сицилийских Бурбонов, от Савойского дома, Брабантского, от всех династий, с которыми на долгом протяжении веков роднились Атланы Дистрийские.
И в полумраке закрытой ложи Фанарет успела оценить и запомнить все это. И темные глаза с поволокой - темные, что бывает очень редко. Только Медея не знала еще, что эти глаза умеют быть гневными, до жестокости гневными, и тогда уже исчезает поволока, и они горят, как у тигра или у какого-нибудь восточного властелина. Это, однако, смягчалось изысканным рисунком рта, благородством всей нижней части лица.
"В мундире он должен быть еще интереснее, еще", - подумала Фанарет, покидая ложу…