Часть четвертая
БЕЗ КАНИКУЛ
Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию, мы сдружились давно; я горжусь вами с детства!
Адмирал Нахимов
Как Авачинская сопка открывает с моря берега Камчатки, так и Секирная гора, далеко видимая, открывает Соловки…
Ранней весной, когда леса еще додремывают под снежной шубой зимние сны, с далекого Мурмана уже летит на Соловки первая чайка. Это чайка-вестница, и отличить ее легко - на шее у нее черное ожерелье. Она садится на башню маяка, что стоит на вершине Секирной горы, и целый день над островом разносятся ее резкие крики… Все вороны, прожившие зиму на Соловках, вдруг разом снимаются, отчаянно галдя, и черная эскадрилья отбывает в сторону материка. А на следующий день уже летят на Соловки чайки, чтобы жить здесь до осени… Местные рыбаки говорили юнгам, что чайка на Соловках - особой породы, которая так и зовется "соловецкой". Впрочем, особой разницы между чайками юнги не замечали.
Весна! Загорелись первые ландыши на полянах.
* * *
Глубокий тыл послал на фронт письма. Их было очень много, этих писем, и писали их, как правило, женщины. Весной часть таких писем неведомыми путями попала на Соловки. По разнарядке, чтобы никого не обидеть, несколько писем было отправлено и в Савватьево.
Росомаха прочитал на одном конверте:
- Отличнику боевой и политической подготовки - имя не указано… Кто у нас тут отличник? - И вручил письмо Огурцову: - Тебе отвечать…
Савка еще ни разу в жизни не получал писем от посторонних людей, тем более от незнакомой тетеньки. Это его так разволновало, что он не стал вскрывать письмо в присутствии класса, забрался с конвертом в густой бурелом, уселся на мягкий сугроб и там прочитал его. Неведомая корреспондентка предлагала Савке встретиться в Костроме в шесть часов вечера после войны. Переписываться она хочет с героем-моряком, который, начав с ней переписку, должен еще крепче бить фашистов. Сама она замужем еще не была, все находят ее очень симпатичной, просит героя прислать фотокарточку…
Вечером, сидя в кубрике, Савка писал ответ, старательно закрывая свое письмо от шныряющих мимо товарищей.
Уважаемая Глафира Степановна!
Сразу сообщаю, что я никакой не герой, мне скоро исполнится 15 лет, а сейчас я отличник учебы, как Вы того и желали. Когда я научусь всему, что надо знать, меня отправят на боевые корабли. Мамы у меня нету, папа пропал под Сталинградом, зато у меня есть бабушка, которая живет в Ленинграде. Вы только не беспокойтесь - кормят нас здесь хорошо. Тут собрались одни некурящие, вдобавок баталеры выдают нам 300 гр. сахарного песку. Сладкое я очень люблю и мечтаю, что после войны до отвала наемся пирожных…
Над ухом Савки раздался голос:
- Нет, вы только гляньте, что этот лопух тут сочиняет!
Письмо отняли, и на правах морского братства оно было прочитано во всеуслышание. Юнги дружно кипятились, возмущенные:
- Как тебе не стыдно? Кто же такие письма с флота шлет?
- А что? - заробел Савка. - Ошибок, кажется, нету…
Игорь Московский был особенно недоволен:
- Твое письмо - сплошная моральная ошибка. Ты кому пишешь? Женщине, которая желает видеть в тебе не сопляка, а героя… Чего ж ты расписываешь, как маленький, про сладкое?
С другого "борта" вмешался и старшина Колесник:
- Если она просит фотографию героя прислать, я согласен свою пожертвовать… У меня как раз физия неотразимая! В Костроме еще не бывал. Почему бы и не заглянуть в нее… проездом.
Савка растерялся оттого, что его личное дело стало общим. В конце концов поручили писать Игорю Московскому, и тот накатал:
"Дорогая боевая подруга!
Вот уже пятые сутки грохочет шторм силою в 10 баллов по шкале Бофорта. Только что выдержан жестокий бой. Противник в результате побежден. В грохоте океана уже рождается могучая симфония нашей победы. Не горюй, подруга! В шесть часов вечера после войны жди меня на вокзале. Мы не пропадем! Все штаги натянуты, ветер бьет нас в крутой бейдевинд, вовсю скрипят стрингеры, пиллерсы, бимсы со шпангоутами…"
Далее по порядку были перечислены части корабельного набора.
- Вот так надо брать их за жабры! - сказал Игорь.
Колесник настойчиво пихал в конверт свою карточку - портрет морского красавца двадцати пяти лет. Но Росомаха идеи своего соседа не одобрил, а юнгам заявил откровенно:
- Сколько вас учу - и все без толку… Я только и спокоен за вас, пока вы дрыхнете… Подумайте сами. Живет себе женщина. Вкалывает по шестнадцать часов у станка. Выкупает пайку хлеба по карточкам, носит ватник и мечтает о том счастье, что настанет в шесть часов вечера после войны… Лучше уж ничего не написать, а врать - подло! Тем более - по отношению к одинокой женщине. А ты, Игорь, - сказал Росомаха старшому, - я ведь дураком тебя не считал. Что же ты? Решил ее стрингером покорить? Огурцов, конечно, сморозил глупость, но зато глупость была честной… Отбой. Дробь атаке. Ложитесь-ка спать!
От такой взбучки покорнейшим образом расползались по этажам своих нар, словно попрятались по квартирам. Долго молчали. Потом любопытный Коля Поскочин свесился в темноту с койки:
- Товарищ старшина… а товарищ старшина!
- Ну, чего тебе?
- Вы разве не спите?
- Во нахал! Разбудил, а теперь спрашивает.
- Прошу прощения. Вы на нашей Таньке женитесь?
- Это ты у нее и спроси, - сдипломатничал Росомаха.
Джек Баранов решил внести в разговор активность:
- А что вы после войны делать будете?
- Займу пост, который и до войны занимал.
- Кем же вы были?
- Я… капитаном был, - не сразу отвечал Росомаха.
- Каким капитаном? - удивился весь кубрик.
- И диплом имею. Корабли водил.
Все примолкли, как воды в рот набрали. Вот это новость!
- Ну да, - продолжал Росомаха, громко зевая. - Окончил техникум водного транспорта. Днепровского бассейна. И до войны уже плавал капитаном речного трамвая в Киеве…
Грянул хохот, от которого тряслись даже нары:
- Речной трамвай… капитаном! Ха-ха!
Росомаха в потемках повернулся к Колеснику:
- Во народец собрался! Пальца не покажи - сразу со смеху помирают… Да что вы трамвай-то мой обхохатываете? Он же шестьдесят тонн водоизмещением. Узла четыре вниз по течению нарезал…
Засыпая снова, старшина ворчал:
- Посмотрю еще, на какое корыто вас посадят…
Утром он озлобленно рвал с юнг одеяла, явно обиженный:
- Вставай! Побудка была! А чего ты дожидаешься?..
До самого учебного корпуса Росомаха заставлял петь песни. Когда репертуар истощился, Джек Баранов легкомысленно запел: "Капитан, капитан, улыбнитесь. Ведь улыбка - это…"
Росомаха не выдержал.
- На месте! - скомандовал он. - Ать-два, ать-два… Ножку! Поднимай повыше, не стесняйся. Я сказал - на месте! Ать-два… - Подсчитывая ногу, он ехидно вставил: - Вам до моего диплома еще топать и топать, как до луны.
- Мы больше не будем, - взмолились юнги. - Да здравствует речной трамвай и его славный капитан Росомаха!
- Прррямо! - разрешил старшина следовать дальше.
Пошли прямо. У каждого под локтем учебники.