* * *
Расселялись в лесу поротно. Возле озера Банного осели в землянках радисты, а боцмана и рулевые - подальше от Савватьева, в версте от камбуза. Зато здесь было полное раздолье: сказочный лес на холмистых угорьях, вокруг плещут озера, а море недалеко.
- Вот на лыжах-то будем… Красота!
Равнодушных не было, когда занимали кубрики. Не обошлось и без потасовок - кто посильнее, старался выжить слабейших с верхнего, третьего, яруса коек, чтобы самому наслаждаться "верхотурой". В многоликой ораве сорванцов, что наехали сюда со всех концов страны, уже чуялся воинский коллектив, но еще не спаянный духом боевого товарищества. Это придет позже…
Савку тоже сшибли вниз - с мешком вместе.
- Товарищ старшина, - пожаловался он Росомахе, - а меня рыжий спихнул сверху и сам забрался под потолок.
Росомаха был занят. Он свой класс размещал по левому "борту" землянки, а Колесник судил, рядил и мирил двадцать пять своих рулевых - по правому "борту".
- Ну, чего тебе? - не сразу отозвался Росомаха. - Как звать рыжего?
- Не знаю. У него во рту еще зуб железный.
Росомаха задрал голову:
- Эй, как тебя там? Объявись, красно солнышко.
Из-за бортика койки вспыхнула ярко-огненная голова, словно подсолнух высунулся из-за плетня.
- А обзываться нельзя! - заявил юнга с высоты яруса, сверкая стальной коронкой. - Я вам не рыжий и не красно солнышко, а товарищ Финикин.
- Пошто, товарищ Финикин, ты маленьких обижаешь?
- И не думал. С чего бы это? Я и сам небольшой…
Ладно! Савка расстелил свой матрас в нижнем ярусе, у самой палубы. С наслаждением вытянулся на койке. До чего же хорошо, когда у человека есть свой постоянный уголок, куда он складывает вещи и где нежит свои мечты… Тумбочек юнгам не полагалось, но зато над головой каждого плотники приспособили полочку. Савка аккуратнейшим образом разложил на ней свое богатейшее личное хозяйство: два тома собственных сочинений, ярко-розовый кусок туалетного мыла, трафарет для чистки пуговиц и полотенце. Разложил все это и затих на матрасе, блаженствуя. Он недурно себя чувствовал и в нижнем ряду, тем более что рядом с ним, голова к голове, разлегся милый и славный дружище Джек Баранов - будущий покоритель глубин.
- Нравится? - спрашивал Джек, взбивая подушку.
- Еще бы! И читать будет удобно.
Росомаха уже гонялся вдоль "борта", срывая юнг с коек:
- Что вы тут разлеглись, словно паралитики? А ну вставай! На койках лежать в дневное время не положено. Ты что? Или дачником вообразил себя? Ишь развалились кверху бляхами, будто их, инвалидов труда, привезли на отдых в Сочи или в Пицунду…
Старшины стали учить, как заправлять койки. Одеяло подоткнуть с двух сторон под матрас. Вторую простыню стелить навыпуск.
- Финикин, ты все понял, что я сказал?
- Так точно. Когда по-русски - я все понимаю.
- Уже застелил свою коечку?
- Как приказывали. На ять!
Финикин думал, что старшина не рискнет акробатничать. Но Росомаха немало в жизни побегал по трапам, и через секунду он уже взлетел под самый потолок. Тотчас же сверху вниз, на "палубу", кувырнулся матрас Финикина, за матрасом - подушка и одеяло.
- Зачем врешь? - спокойно сказал старшина. - Думал, я поленюсь слазать? Перестилай заново!
Пришлось Финикину затаскивать матрас наверх - в зубах: руки-то заняты. Савка кинул ему под потолок подушку.
- Так тебе и надо, - отомстил он на словах.
Посреди кубрика - две железные койки для старшин. Возле них столы - для учебных занятий и чтения. Колесник прибил к своему "борту" плакат: "Краснофлотец, отомсти!". Росомаха гвоздями укрепил над своим "бортом" красочный лозунг политотдела флота: "Врагов не считают - их бьют!". Порядок в кубрике определился.
Росомаха погрозил своему классу молотком:
- Я разные эти морские фокусы знаю. Сам, будучи первогодком, в ботинки старшине объедки от ужина по ночам сыпал. Бывали случаи, когда старшина спит, а к его койке подключают электрические провода. Но со мной вам этого провернуть не удастся! Я вас всех, - энергично заключил он, - сразу выведу на чистую воду.
Забил в стенку гвоздь и развесил на нем свой бушлат.
- Кто среди вас московский? - спросил Росомаха.
Перед ним мгновенно вырос, как из-под земли, расторопный и быстроглазый подросток.
- Есть! - отпечатал он, приударив бутсами.
- Будешь старшим в классе… мне помощником. По опыту жизни знаю, что московские сообразительны и никогда не теряются.
- Есть быть старшим. Только я не московский, а ярославский.
- Так чего ты петушком таким выпорхнул?
- Вы же меня позвали!
- Ярославских не звал, звал московского.
- Я и есть Московский, а зовут меня Игорем.
Росомаха скребанул себя в затылке:
- Все равно. Ярославские еще похлеще московских. Тоже пальца в рот не клади, откусят.
От дверей послышалась дудка дневального по роте.
- Внимание… Каперанг обходит кубрики.
В землянку шагнул Аграмов. Принял рапорты от старшин. Оглядел всех. Поплясал на "палубе", проверяя, не скрипят ли половицы. Потом сказал:
- Печи топить круглосуточно. Чтобы дерево просохло. Старшины, ввести на топку печей особое дежурство.
Хитро прищурясь, Аграмов вдруг присел на корточки.
- Посмотрим, где у вас табачок секретный хранится.
С этими словами Аграмов полез рукою на одну из полочек. Крякнул и извлек наружу "Критику чистого разума" Канта. Кажется, если бы начальник школы достал бы с полочки гремучую змею, и то не столь велико было бы его удивление.
- Кант… Чей?
К нему резво шагнул юнга ростом с ноготок:
- Николай Поскочин. Это я читаю.
- Поскочин? - переспросил Аграмов. - Фамилия знакомая, известна из истории флота… А не рано ли ты взялся за Канта?
- Для Гегеля рановато, - ответил юнга, - а Кант вполне по зубам. - И пошел шпарить насчет дедукции категорий.
Аграмов со вниманием его выслушал. Не перебил.
Юнги притихли по углам, потрясенные тем, что среди рулевых объявился философ. Росомаха растерянно смотрел на Колесника, а Колесник глуповато взирал на Росомаху. Немая сцена продолжалась недолго. Аграмов спросил философа:
- А где твой отец, юнга Поскочин? Не на флоте?
- Его уже нет. Он… пропал.
- А мать?
- Она уцелела. Теперь работает уборщицей.
Аграмов помрачнел. Сняв перчатку, он положил ладонь на стриженую голову Коли Поскочина.
- Только смотри, - внушил он ему, - чтобы Кант и Гегель не помешали твоим занятиям. - Тут каперанг заметил золотую голову Финикина. - А ты? Учился до службы или работал?
- Работал в Ногинске на фабрике.
- Что делал?
- Точил иголки для патефонов.
Финикин с его иголками Аграмова не заинтересовал. Начальник школы уже прицелился взглядом в другого юнгу, который стоял в сторонке и всей своей осанкой выражал внутреннее достоинство.
- Тоже работал? - поманил его Аграмов. - Или учился?
- Я… воровал, товарищ капитан первого ранга.
- Зачем?
- Так уж случилось. Отец погиб. Мать немцы угнали. Жить негде. Голод. Холод. Спасибо, что милиция меня подобрала.
- Как фамилия.
- Артюхов я… зовут Федором. По батюшке - Иваныч.
- Воровство на флоте строжайше карается.
- Я это хорошо знаю, - невозмутимо ответил Артюхов.
Аграмов, скрипнув кожаным пальто, повернулся к дверям.
- Кстати! - напомнил, задержавшись у порога. - Прошу вас, товарищи, чаще писать родителям. Обычно ваши мамы, чуть задержка с письмом от вас, в панике запрашивают командование, что случилось с их Вовочкой. Так избавьте мой штаб от лишней писанины. У нас и своих бумажек хватает… Пишите мамам!
Покидая кубрик рулевых, Аграмов позвал с собой Поскочина. Юнга долго беседовал с начальником наедине и вернулся взволнованный.
- О чем вы там? - спросил Савка, любопытничая.
- Не скажу, - ответил Коля.
Был месяц ноябрь - впечатляющий ноябрь. В этом месяце войска под Сталинградом перешли в решительное контрнаступление.