* * *
До самого конца июля томились юнги по баракам, отрезанные от общения с городом, лишенные права переписки. Старшины читали им строевой и дисциплинарный уставы. Но эти книжки навевали на юнг непроходимую тоску. Не веселее казались и строевые занятия, отработка шага и поворотов между стенами унылых бараков.
Тоска ожидания иногда рассеивалась лекциями комиссаров о славе и героизме русского флота. Изучали юнги и винтовку с гранатой - это уже охотно! Ни одного кинофильма юнгам не показали.
На все вопросы старшины отвечали:
- Умей ждать. Флот любит терпеливых ребят.
Среди юнг стали блуждать самые нелепые слухи.
- Вот гадом буду, - клялся один, - если совру. Это уж точно: всех нас скоро забабахают на Землю Франца-Иосифа.
- Вранье! - отвечали ему. - Сейчас каждого из нас втихаря проверяют, а потом станут готовить в десант. Севастополь обратно брать! Кто накроется - тому вечная память. А кто живым из десанта вернется, того допустят до сдачи экзаменов.
- Каких еще экзаменов? Мало мы их в школе сдавали?
- Говорят, по математике гонять станут. Икс равен игреку, тангенс-котангенс, ну и прочая мура…
В один из дней раздался голос дневального:
- Юнга Огурцов - на выход!
- С вещами? - спросил Савка.
А сердце, казалось, сломает все ребра в груди. Зачем на выход? Неужели дознались, что с рукой неладно?
- Без вещей! Тебя батька на ка-пэ-пэ дожидается.
Курящие хватали Савку у дверей, терзая просьбами:
- Папан твой с папиросами? Слямзи для нас по штучке.
- Да ну вас! - угрюмо увертывался Савка от просителей. - Он же меня выдерет, если я у него курева попрошу.
Отец, еще издали заметив сына, принялся хохотать. В самом деле, картина была уморительная: маленький человечек во фланелевке до колен, рукава закатаны, штаны подвернуты, а вырез фланелевки, в котором видна тельняшка, доходит до самого пупа.
- Ловко тебя принарядили, брат! - сказал отец, просмеявшись. - Ну, не беда. Давай отойдем в сторонку. Ты как живешь-то?
- Хорошо.
- Правду сказал?
- Конечно. Юнги, бывает, и в адмиралы выходят.
- Далеко тебе еще… до адмирала-то! Одного я боюсь, сынок. Учеба твоя в дальнейшем может сорваться, вот что. Вырастешь, и с каждым годом будет труднее садиться за учебники. Это я по себе знаю!
Отец начал службу на "новиках" Балтики, масленщиком в котельных отсеках. Прирожденный певец-артист, певцом он не стал. Прирожденный математик, ученым он не стал тоже. Флот заполонил его всего, и, хотя потом ему открылись все двери, он так и остался на кораблях. Прошел нелегкий путь от масленщика на эсминцах до комиссара.
- Твой поступок не осуждаю, - сказал отец. - Хотя ты и не посоветовался со мной. А я сегодня пришел попрощаться.
- Уходишь? Опять в море?
- Да. Ухожу. Только не в море - под Сталинград.
- Неужели, - спросил Савка, - у нас солдат не хватает?
Отец ответил ему:
- Если в добровольцы идут мои матросы, то мне, их комиссару, отставать не пристало. Положение на фронте сейчас тяжелое, как никогда. Война, сынок, кончится не скоро… Помяни мои слова: тебе предстоит воевать! А война на море - очень жестокая вещь. Как отец я желаю тебе только хорошего. И не дай Бог когда-нибудь тонуть с кораблем. Это штука малопривлекательная. Все совсем не так, как показывают в кинокартинах.
- А… как? - спросил Савка.
- Этого тебе знать пока не нужно. - Отогнув рукав кителя, отец глянул на часы: похлопал себя по карманам, словно отыскивая что-то. - Мне как-то нечего оставить тебе… на память.
- А разве, папа, мы больше не увидимся?
- В ближайшее время - вряд ли… Будем писать друг другу, но пока я еще не знаю номера своей почты. А ты?
- Нам тоже номер пока не сообщали…
- Тогда договоримся, - решил отец. - Ты пиши бабушке в Ленинград на старую квартиру, и я тоже стану писать туда.
- А если бабушка… если ее нет? - спросил Савка.
Отец нахлобучил ему на глаза бескозырку.
- Не болтай! Старые люди живучи. - Еще раз глянул на часы и спросил: - Хочешь, я оставлю их тебе?
- Не надо, папа. Тебе на фронте они будут нужнее.
- Ну, прощай. На всякий случай я тебе завещаю: не будь выскочкой, но за чужие спины тоже не прячься. До двадцати лет обещай мне не курить… Не забывай бабушку! Она совсем одна.
Отец поцеловал сына и шагнул за ворота. Савка долго смотрел ему вслед, но отец шагал ускоренно, не оборачиваясь.
А в бараках шла суматоха, юнги кидались к вешалкам, разбирая шинели.
- Эй, торопись, - сказали Савке. - Построение с вещами.
На дворе колонну разбили на отдельные шеренги. Юнгам велели разложить перед собой все вещи из мешков, самим раздеться до пояса и вывернуть тельняшку наружу. Старшины рыскали вдоль строя, придирчиво осматривая швы на белье:
- На предмет того, не завелись ли у вас звери.
Одного такого нашли. Напрасно он уверял:
- Это ж не гниды! Это сахарный песок я просыпал…
Его вместе с пожитками загнали в вошебойку. Вернулся он наново остриженный, и пахло от него аптекой.
- Запомните! - провозгласили старшины. - На кораблях советского флота существует закон: одна вошь - и в штаб флота уже даются о ней сведения, как о злостном вражеском диверсанте…
Перед юнгами - наконец-то! - раздвинулись ворота печального лагеря, обмотанные колючей проволокой, и колонна тронулась в неизвестность. В вечернем тумане, клубившемся над болотами, чуялась близость большой воды. Придорожный лесок вскоре поредел, и все увидели трухлявый причалец. Возле него стоял большой войсковой транспорт - неласково-серый, будто его обсыпали золой. Это было госпитальное судно "Волхов", ходившее под флагом вспомогательной службы флота. Началась погрузка юнг по высоким трапам. Сначала - на палубу, потом - в низы корабля. Светлые и просторные кубы трюмов заливало теплом и электричеством, в них бодро пели голоса вентиляции. Под самую полночь транспорт отвалил от топкого берега, не спеша разворачиваясь на фарватер. А когда дельта Двины кончилась и на горизонте просветлело жемчужным маревом, откуда-то из-за песчаного мыска вдруг вырвались два "морских охотника" и, расчехлив пушки, законвоировали госпитальное судно.
Команда "Волхова" наполовину состояла из женщин - врачей и санитарок, одетых в офицерскую и матросскую форму. Остальные - мужики-поморы, призванные на флот из запаса.
- Куда едем? - спрашивали юнги.
- Ездят лошади, а мы - идем. А куда - не твое дело.
Было приказано спать, и Савка долго залезал по скобам на свою койку, что размещалась на верхотуре трюма. Желтый свет померк - отсек залило мертвенно-синим (это врубили ночное освещение).
"Ну вот и море!" - думал сейчас каждый, переживая…
* * *
Савка проснулся от качки - в остром наслаждении от нее. До чего же приятна эта стихийная колыбель. Но едва оторвал голову от подушки, как что-то вязкое и муторное клубком прокатилось по пищеводу, судорогой схватило горло. Устыдясь слабости, он заставил себя подняться. По железной этажерке нар слез на палубу трюма. Здесь в полном беспорядке ерзали с борта на борт заблеванные ботинки, раскрытые пеналы мыльниц, катались кружки и ложки. Отовсюду слышалось: шлеп… шлеп… шлеп! - это летели с высоты нар использованные полотенца. Из темного угла трюма до Савки донеслось чье-то жалкое и вялое бормотанье:
- Ой, мамуля, зачем я тебя не послушался? Ой, папочка, зачем только ты меня отпустил?
В лежку валялся и Витька Синяков; не вставая с койки, он потянул Савку за штанину, часто и стонуще повторяя:
- Какой я дурак… какой же я дурак… вот дурак!
"Волхов" положило в затяжном крене. Савка полетел, скользя, на другой борт. Он рухнул на какого-то юнгу, и тот с руганью отпихнул Огурцова обратно.
- За что, Витька, ругаешь себя? - спросил Савка.
Синяков отвечал ему от души, честнейше:
- Лучше бы меня в тюрягу посадили, чем так вот мучиться… - Он попросил воды из лагуна, но, отхлебнув из кружки, тут же выплеснул воду на палубу. - Противно… теплая. А пахнет железом и маслом. Ты пробовал?
Савка налил воды и себе. Выпил полкружки.
- Вода корабельных опреснителей. Нормальная…
И его тут же опорожнило от этой воды.
- А-а, баламут! - обрадовался Витька. - И тебя понесло!
Балансируя на палубе, уходящей из-под ног, Савка ответил:
- Пищать рано. Качаться нам еще и качаться…
Он выбрался на верхнюю палубу. Переходы трапов, сверкая медью, заманивали его в высоту. Трап… еще трап… еще. Дверь. Савке казалось, что если он в форме, то может ходить где хочет. Он открыл дверь, и в лицо ударило жарким шумом множества агрегатов, которые нагнетали в утробы корабля свежий ветер вентиляции. Вахтенный матрос грудью встал перед Савкой.
- Тебе чего? - грубо спросил он.
- Я так… посмотреть.
- Уматывай отсюда. Шляются тут… Нельзя.
Савка вновь оказался на палубе. Здесь, наполовину ослепленный брызгами, косо взлетающими из-за борта, он встретил Назыпова, мокрого и счастливого. Мазгут прокричал ему в восторге:
- Ох и красотища! Ты полюбуйся только на эти волны!
Савка глянул на волны, словно с крыши трехэтажного дома. Но корабль очень быстро провалился вниз, будто его спустили на быстроходном лифте, и волны оказались совсем рядом, возле самых поручней. От этой картины, в которой не было постоянства, а все непрестанно изменялось, Савке снова стало дурно.
- Эх, ты! - сказал ему Мазгут. - Еще питерский… Смотри на меня: хоть и касимовский, а хоть бы что…