- Все это время у меня и минутки свободной не было, к тому же мне не хватало на переписку терпения.
- В таком случае хорошо, что ты приехал домой отдохнуть, - заметила я.
- Папа так скучал по вам обоим, - сообщила Эмили, подхватывая Бренуэлла под руку, когда мы вышли с вокзала. - Если поспешим, то успеем домой к чаю.
- Для прогулки еще слишком жарко, - возразил Бренуэлл. - Давайте сначала заглянем в "Девоншир армс" и подождем, пока жара немного спадет.
Мы с сестрами переглянулись. Нам было прекрасно известно, что на постоялом дворе Бренуэлл непременно потребует выпить, и уж точно не чаю. Одна кружка неминуемо превратится в три или пять; меньше всего нам хотелось, чтобы брат напился в день своего возвращения.
- Я лично обещала папе, что мы сразу же отправимся домой, - сказала я.
- Не так уж и жарко, - быстро добавила Анна.
- Чудесный день, весьма подходящий для прогулки, - подхватила Эмили.
Бренуэлл вздохнул и закатил глаза.
- Прекрасно. Видимо, среди этих девиц мнение мужчины в расчет не принимается.
Мы пошли по главной улице Китли - процветающего городка с бурлящей новой рыночной площадью в окружении красивых зданий. Этот город, расположенный не слишком удачно в лощине между холмами, с небом, временами затянутым испарениями множества близлежащих фабрик, мы посещали все же довольно часто, поскольку его многочисленные магазины предлагали товары и услуги, недоступные в нашей крошечной деревушке.
- Как папа? - спросила Анна.
- Его нельзя назвать ни сварливым, ни раздраженным, скорее беспокойным и подавленным, - ответила Эмили.
- Я очень тревожусь из-за него, - призналась Анна. - Что с ним - и с нами - станет, если он ослепнет? Как, по-вашему, он лишится должности?
- Папа должности не лишится, - отрезал Бренуэлл. - В приходе его очень высоко ценят. И разве ты, Шарлотта, не говорила в своем последнем письме, что отец нанял нового викария?
- Да, мистера Николлса. Я нахожу его на редкость неприятным.
- Почему?
- Он очень замкнутый и необщительный.
- Но компетентный? Он хорошо выполняет свою работу?
- Пока слишком рано делать выводы. Он приступил к ней всего несколько недель назад.
- Мистер Николлс наверняка хороший человек, раз папа его выбрал, - заметила Анна.
- Папа также выбрал Джеймса Смита, - напомнила я, - а он был грубым, заносчивым и корыстным.
- Папа больше не повторит подобную ошибку, - заявил Бренуэлл. - Мистеру Николлсу цены не будет, если в приходе он возьмет на себя хотя бы половину обязанностей отца.
Мы уже достигли окраины города и начали долгий тяжелый подъем по волнистым холмам, мимо фабрик, которые высились у дороги между рядами серых каменных коттеджей.
- Надолго ли ты к нам, Бренуэлл? - поинтересовалась я. - Надеюсь, хотя бы на месяц?
- Я должен вернуться на следующей неделе.
- Вот как! - разочарованно воскликнула Эмили. - Почему так рано?
- Я нужен в Торп-Грин, но в июле снова приеду домой. Возьму остаток отпуска, когда Робинсоны отправятся в Скарборо.
- Чем ты так занят, что не можешь как следует отдохнуть? - спросила я.
Анна метнула на Бренуэлла косой взгляд; брат явно покраснел и поспешно пояснил:
- Я не только обучаю юного Робинсона, но и даю уроки живописи дамам.
- Уроки живописи? - удивилась Эмили. - И как так получилось?
- Довольно неожиданно. Когда я упомянул при хозяйке дома, что в юности изучал рисунок и живопись и год провел в Брадфорде, желая стать преуспевающим портретистом, она настояла, чтобы я написал ее портрет. Миссис Робинсон так порадовал результат, что она попросила научить рисовать и ее, и трех ее дочерей.
- Чудесное применение для твоего таланта, - обрадовалась Эмили.
- Как оказалось, - с энтузиазмом продолжал Бренуэлл, - миссис Робинсон тоже обладает художественными наклонностями. Она так жаждет еще поработать, прежде чем поедет отдыхать, что попросила меня вернуться через неделю.
Дневник! Если честно, новые художественные обязанности Бренуэлла вызвали у меня прилив зависти. Прости меня за эти чувства, которые, как известно, далеко не великодушны, - я постараюсь побороть их; но я столько лет тщетно мечтала стать художником! В юности мы с сестрами и Бренуэллом брали уроки у одного и того же мастера; для меня живопись стала всепоглощающей страстью. Я проводила бессчетные часы, склонившись с мелками, карандашами, пастелью и кирпичиками краски над листами бумаги и бристольского картона, реализуя свои фантазии или скрупулезно копируя меццо-тинто и эстампы знаменитых работ из книг и ежегодников. Когда мне исполнилось восемнадцать, два моих карандашных рисунка даже отобрали для престижной художественной выставки в Лидсе. Но мальчиком был Бренуэлл, и папа решил, что обучение должен продолжить именно он. Я не обиделась на брата, но как же мне самой хотелось освоить масляную живопись! Вместо этого мои уроки прекратились, и со временем я смирилась со своим уделом.
- Написала что-нибудь новенькое, Шарлотта?
Голос брата ворвался в мои размышления. Я моргнула и огляделась, подозревая, что пропустила часть разговора. Фабрики остались позади, мы шагали по открытым голым полям, поделенным бесконечными каменными ограждениями на клетки, подобно шахматной доске. Забавно, что Бренуэлл спросил о литературе, в то время как я грезила о живописи; впрочем, эти два занятия в некотором роде идут рука об руку.
Прежде чем я успела ответить, вступила Эмили:
- Насколько мне известно, Шарлотта уже более года ничего не писала.
- Это правда? - с недоверием обратился ко мне Бренуэлл.
Я задумалась. На самом деле, вернувшись из Бельгии восемнадцать месяцев назад и пытаясь избавиться от тяжести на сердце, я создавала стихи и прозу поздно ночью, украдкой. Теперь с этим будет покончено, поскольку Анна вернулась домой и разделит мою кровать.
- В последнее время я не написала ничего стоящего, - сообщила я уклончиво.
- Почему? - не сдавался Бренуэлл. - Сочинительство пустило в тебе корни так же глубоко, как и во мне, Шарлотта. Ты как-то сказала, что день, прожитый без прикосновения пера к бумаге, для тебя настоящая мука. Признайся, что ты, по крайней мере, вспоминала об Ангрии и своем герцоге Заморне!
Ангрия - воображаемое королевство, которое мы с Бренуэллом изобрели детьми, благоуханный африканский край, именуемый Конфедерацией Стеклянного города. Мы населили Ангрию целой вереницей блестящих и богатых персонажей, которые страстно любили, вели войны, переживали удивительные приключения и были для нас абсолютно реальными. Героем моего детства был знаменитый герцог Веллингтон. Со временем я утратила к нему интерес, но выдумала его сына, герцога Заморну (известного также как Артур Август Адриан Уэллсли, маркиз Дору, король Ангрии). Заморна - поэт, воин, государственный деятель и отчаянный соблазнитель, покоривший мое сердце и дух чередой бесчисленных историй, которые я продолжала с огромным удовольствием сочинять и после того, как мне исполнилось двадцать, до отъезда в Бельгию. По возвращении я не посвятила Ангрии ни строчки.
- Наверное, наш преподаватель в Брюсселе отговорил ее, - предположила Эмили.
Мое лицо вспыхнуло.
- Ничего подобного! Месье Эгер охотно поддерживал мое творчество. Он считал, что у меня талант, и помог мне отточить мастерство. Я узнала от него больше, чем от любого другого учителя. Но он также заставил меня пересмотреть жанр, в котором я писала, в русле моей будущей жизни.
- Каком еще русле? - не понял Бренуэлл.
- Мне двадцать девять лет. Что толку марать бумагу глупыми романтичными бреднями, какие мы сочиняли в юности? В моем возрасте необходимо подрезать крону воображению, возделывать здравомыслие и выпалывать бесконечные иллюзии детства.
Бренуэлл засмеялся.
- Боже правый, Шарлотта! Можно подумать, тебе не двадцать девять, а сто двадцать девять!
- Мне не до шуток. Пришла пора серьезности. Я должна стать практичной и рассудительной.
- Мы вполне можем быть практичными и рассудительными, - вмешалась Анна, - не переставая писать.
- Мы? - Я внимательно на нее посмотрела. - Ты пишешь, Анна?
Мои сестры обменялись взглядами, затем Анна, немного помедлив, ответила:
- Нет-нет… так, пустяки.
Мое любопытство разгорелось; очевидно, Анна писала, но не более меня стремилась обсуждать свои достижения. Однако у меня имелась догадка касательно ее сюжетов. В детстве Эмили и Анна придумали собственный мир и назвали его Гондал. То был мрачный, волнующий, страстный северный край, которым управляли женщины. Сестры запечатлевали приключения своих любимых героев в стихах и прозе. Прошло немало лет с тех пор, как они делились с семьей плодами своих трудов, но я знала, что они тайком шепчутся и получают немалое удовольствие, разыгрывая сцены из гондальской жизни.
- Вероятно, сочинительство у нас в крови, - заметила я. - Никогда в нем не разочаруюсь, и все же мне необходимо найти более полезное и плодотворное занятие. Возможно, однажды нам придется жить собственным трудом, а творчество не приносит дохода.
- Но может приносить, - возразил Бренуэлл с внезапной и загадочной улыбкой.
Он снял шляпу и откинул голову назад, подставив лицо жаркому солнцу.
- Чему ты улыбаешься? - спросила Эмили. - Ты что-то продал, Бренуэлл?
- Угадала. Недавно я опубликовал четыре сонета в "Йоркшир газетт".