В войне с русскими воеводами Ибак не видел для себя никакой выгоды. Придется для войны просить воинов у беков и уланов, а те даром ничего не делают. Малые улусные мурзы, у которых взрослых воинов можно по пальцам пересчитать, тоже будут просить подарки. Как потом расплачиваться, чем? Какую добычу посулить воинам? Не торговый караван плывет по Тоболу, а военный, не товары на русских судах, а пушки.
Мудрый советник карачи Абдул говорит, что война с русскими вредна при любом исходе. Если победят русские, то ослабнет власть Ибака, еще больше воли возьмут сыновья-салтаны, уланы, беки, мурзы. Если победит Ибак, то победа обойдется недешево: надеяться на легкую победу над железногрудыми русскими воинами может только глупец. Погибнут отборные тысячи нукеров, надежда и опора хана, а выиграют лишь завистники его, те же самые стяжатели тарханов. Нужно договориться о мире с русскими воеводами. Пусть проходят мимо!
Карачи загибал худые пальцы, перечисляя, что можно без ущерба для себя предложить русским воеводам.
Можно пообещать больше не трогать вогуличей, юрты которых стоят близко от владений русского государя Ивана Васильевича.
Можно сказать, что казанский хан Алегам больше не друг Ибаку, и мурз из Казани больше не принимать.
Ибак сидел на подушках, задумчиво теребил бородку. Редкой была бородка, колючей, но Ибак втайне гордился этим признаком мужества: у большинства тюменцев подбородки были гладкие, как пятка ребенка. Если даже честно выполнять все, что Карачи советовал пообещать русским, особого ущерба для ханства не будет. Тюменские беки уже прочно сидят на Тавде-реке, а дальше в вогульской земле леса да болота, зачем они кочевникам? Казанский хан Алегам… Слухи доходят, что непрочен Алегам в Казани, многие уланы от него отшатнулись. Готовит будто бы русский государь большой поход на Казань, того и гляди, сковырнет Алегама. Разумно ли с Алегамом дружить? Наверно, неразумно. Так что же теряет Ибак, предложив русским мир? Ничего не теряет! Что приобретает, встретив русских войной? Ничего не приобретает, но потерять может многое! Выходит, лучше не воевать!
Так и сказал Ибак Карачи Абдулу:
– Сам поедешь к русским воеводам. Встретишь у Волчьей протоки. Там и шатер поставь на острове. Мой шатер, красный! Чумгур с тобой поедет. Пусть напомнит Чумгур воеводам, что сам государь Иван принимал его с честью и подарки дарил. Шамана возьми со священным камнем . Из уланов и беков свиту выбери, кто подородней, побогаче. Нукеров из своей личной тысячи дам. Присмотри, чтобы все нукеры в кольчугах были – по ним русские воеводы о всем тюменском войске судить будут. Подарки приготовь, не скупись. Меха поднеси воеводам, мягкую рухлядь все любят. Шелк еще, расписную посуду возьмешь у хорезмийских купцов. А о чем говорить – сам знаешь…
Карачи кивнул: конечно же знает. Мысли хана Ибака – его собственные мысли, исподволь подсказанные, в ханские уста вложенные и к нему, Карачи, вовремя возвращенные!
Ибак продолжал наставлять:
Воинов к Волчьей протоке собери побольше. Всех собери! Женщин на коней посади, раздай им старые копья. Костров побольше: не по одному костру на десяток воинов, как в походе, а по три, по четыре вели разжечь. Пусть изумляются русские воеводы многочисленности войска!
Карачи склонился в глубоком поклоне, выразил почтительное восхищение мудростью хана. Поспеши исполнить сказанное! Пятясь и непрерывно кланяясь, Абдул выкатился из ханского шатра… А судовая рать плыла и плыла вверх по Тоболу. Второй Спас прошел . На Руси уже первые яблоки едят, яровые хлеба поспевают, бортники начинают подрезывать медовые соты. Сладкий Спас, щедрый Спас. Но и с горчинкой он: осенины приближаются, вода в реках холодеет, бабы провожают солнечные закаты с грустными песнями, с плачем по уходящему лету.
А здесь, за тридевять земель от родной Руси, ни яблочной сладости, ни прохлады. Знойный ветер гонит пыль из степи, солнце печет немилосердно, будто и не осенины вовсе, а самая макушка лета.
Всевидящие глаза кормщика Ивана Чепурина первыми заметили вдали татарский стан. По всему левому берегу Тобола дымились костры, многие тысячи костров. Бурлил между юртами людской водоворот, будто черная пена в кипящем котле. Вывел-таки Ибак свое степное воинство к Тоболу!
Против татарского стана – небольшой островок, отделенный от берега полосой быстротекущей воды. Большой шатер алеет, полощется на ветру бунчук из хвоста рыжей кобылы – знак ханского достоинства. Неужели сам Ибак тут?
От островка к судовому каравану спешит лодка. Одна только лодка, и вооруженных людей на лодке не видно – цветастые халаты, нарядные шапки с меховой опушкой.
Князь Курбский, успевший облачиться в полный боевой доспех, разочарованно отвернулся. Похоже, испугался хан Ибак, послов шлет, а войско на берегу просто так, для устрашения.
На корму насада поднялся высокий толстый татарин. Смуглое скуластое лицо расплылось улыбкой, на поясе нет сабли, только кривой нож болтается. А нож для татарина не оружие, с ножом татарин даже во сне не расстается. С миром, значит, пришли…
Шаман лезет через борт – в высоком колпаке, в халате, увешанном лисьими хвостами и разноцветными ленточками, ларец какой-то в руках. Толмач с рыжей тощей бороденкой, похоже, не из татар – лицо узкое, бледное, нос крючковатый. Одет толмач бедно, ступает робко.
А у толстого татарина цепь золотая на шее, перстни, халат горностаевым мехом оторочен, сразу видно – знатный человек, посол.
Посол Ибака почтительно склонился перед князем Федором Семеновичем Курбским (Салтык только усмехнулся про себя – опять князя за единовластного воеводу приняли, вот что значит величие в облике!):
– Великий хан Ибак спрашивает: пошто такая большая рать в его землю вошла? – Толмач старательно переводил, робко поглядывая то на посла, то на грозного русского воеводу, и в его бесцветном пересказе торжественная речь посла звучала просительно, приниженно. – Государь ваш Иван Васильевич отпустил меня, посла Чумгура, из Москвы с честью и подарками и мир утвердил между нашими народами. Если недовольны чем русские воеводы, пусть скажут Карачи Абдулу, и слова их будут выслушаны с благорасположением. Устами Карачи Абдула сам хан Ибак будет говорить: что скажет Карачи – сам хан то сказал. Хан Ибак не хочет войны!
– А войско зачем собрал? – хмуро спросил Курбский, ткнув пальцем в сторону татарского стана.
Посол Чумгур хитренько прищурился:
– Татары степные люди, дикие люди. Никогда не видели таких больших и красивых лодок, посмотреть захотели, сами пришли. Но Карачи Абдул скажет им, и они мирно уйдут в свои юрты. Карачи ждет русского воеводу в шатре. Ни один волос не упадет с головы воеводы, в том я поклянусь на ноже, верном стороже в ночи, а этот слуга богов – на священном камне…
Шаман откинул крышку ларца. На красном сукне лежал какой-то бурый камень, похожий на приржавевшее пищальное ядро.
Но князь Курбский отклонил языческие клятвы. Пусть лучше сам высокородный посол останется на судне, а к Карачи поедет славный воевода Иван Иванович Салтык. И шаман с толмачом пусть тоже с ним едут. С послом же Чумгуром, удостоенным чести видеть великого государя Ивана Васильевича, у него, князя, будет дружеская беседа и пированье. Вернется Салтык – и отпустят посла Чумгура с честью.
– Уста Салтыка – мои уста! – добавил князь.
Чумгур с достоинством поблагодарил за гостеприимство, выразил радость по поводу предстоящей дружеской беседы с князем, хотя, конечно, догадался нехристь, что оставляют его заложником. Сам предложил Салтыку спуститься в татарскую лодку, соблазняя мягкими подушками и опахалом, которое отгонит полуденный зной от лица благородного мужа. Но Салтык отклонил приглашение и поплыл к острову на ушкуе, ощетинившемся пищалями и ручницами. С ним были сотник Федор Брех, священник Арсений, московские дети боярские, даже на веслах сидели москвичи, сменившие прежних гребцов.
Князь Курбский навязал в провожатые своего телохранителя Тимошку Лошака, сказал: "Пусть попугает татар!" И верно, толмач, шаман только на Тимошку и глядели, почтительно цокали: "Сильно большой богатырь!"
Карачи Абдул – хилый безбородый старикашка в огромной чалме, с золотой чернильницей у пояса – встретил Салтыка упреками. Зачем русские воины сожгли городки тавдинских беков и побили воинов? Зачем суда с пушками идут по татарской реке Тоболу? Хан Ибак удивляется, ведь он дружбой с московским государем дорожит и желает жить с ним мирно…
Тут Салтык все и выложил: и про вогуличей, которых тюменцы примучивают, и про казанские дела, и про ногаев.
Карачи Абдул против очевидного спорить не стал, сказал:
– Наверно, хана Ибака обманули недобрые советники. Хан Ибак недобрых советников прогонит. Но русские лодки пусть уходят с Тобола. Воины недовольны. Как удержать их от войны, если русские лодки не уйдут? А хан Ибак войны не хочет, у него с вашим государем Иваном мир.
– Если мир, то и поступайте по-мирному, государевым делам не вредите! – отрезал Салтык. Не единожды он присутствовал при посольских разговорах с крымцами и твердо уяснил, что лестью и смирением ничего не достигнешь, татары уважают только силу, а сила груба и зрима, за его спиной пушками грозится, стягами полощется, и Карачи ее видит.