- Ты, Егор Тимофеевич, прав: нынче с полным правом говорить могу о победе дружинников моих. Собрал я здесь тех, кто пришел со мной в Москву, чтобы слово доброе вам сказать за верную службу. Победа эта первая важна и для меня и для дружины - всем мы теперь силу свою показали! И тому не верьте, кто скажет, что невелика честь с броднями воевать. - Он помолчал и как бы нехотя продолжил, сурово поглядывая исподлобья на притихших людей: - Потому об этом вам сейчас говорю, что мне известно стало о разговорах, какие ведутся меж тех, кто с нами нынче не ходил. И разговоры эти я пресечь сразу намерен. Вы все не в одной сече мечи тупили, знаете, что и я до сей поры не на печи лежал, калачи кушая, так вот скажу не шутя: сотне, которая со мной на ватагу пошла, вчера в бою схлестнуться пришлось не с калеками убогими, не с немощными стариками, а с противником сильным да злобным. В той сече многие себя воинами умелыми показали. Все отличились и все доброго слова заслуживают. Особо сотника отмечу. Где ты, Василько, ну‑ка поднимись да ко мне подойди. Обнять тебя хочу и выпить за твое здравие! Не подвел ты меня.
Сотник, смущаясь, поднялся и под одобрительные возгласы подошел к князю. Осушив кубок, тот провел ладонью по усам и миролюбиво проговорил:
- Проси, что хочешь! Кроме земли! Ты ее и без просьб своих получишь. Что голову потупил, али не надобно ничего? - спросил князь и, смотря, как краска заливает лицо сотника, уже со смешком добавил: - Ну же, говори! В бою‑то - воин бесстрашный, а тут смутился, аки девица красная.
- Может, княже, невесту ему найти? - донесся голос воеводы.
Сотник при этих словах зарделся еще больше, а князь, готовый рассмеяться, еле сдерживаясь, спросил у сотника:
- А что, Василько, может, прав воевода? Найдем тебе невесту самую что ни на есть распрекрасную. Хоть на свадьбе погуляем! А? Что скажешь?
- Сам найдет! - пробасил Демид, а в сторону проговорил тише: - Если уж не нашел.
- Ну что ж, сам так сам! - засмеялся князь и, похлопав сотника по плечу, сказал: - Ступай уж! Ищи хозяйку в дом новый! Да не мешкай, а то невест здесь маловато, другие всех разберут!
Буркнув что‑то под нос, Василько отправился к своему месту, сев за стол, демонстративно почесал затылок и, скрывая смущенную улыбку в пшеничных усах, сказал так, чтобы все услышали:
- Придется поторопиться.
Слова его встретили дружным радостным хохотом. Некоторое время еще подшучивали над сотником, но затем разговор снова вернулся в серьезное русло, чему прежде всего поспособствовал воевода, который заговорил о былых сечах, победах и поражениях. Василько его поддержал и по настоянию Демида, сидевшего за столом рядом с ним, нехотя рассказал о некоторых моментах боя, хоть и скоротечного, но оказавшегося таким нелегким.
Князь тоже слушал этот рассказ, отмечая про себя, что сотник говорит о заслугах других, совсем не упоминая о своих подвигах. Михаилу Ярославичу это пришлось по нраву, и он даже переглянулся с воеводой, который, судя по всему, тоже обратил на это внимание. Василько еще недавно был для князя новым человеком, но теперь, кажется, можно было не сомневаться в том, что сотник не подведет.
Услышав, что кто‑то спросил у Василька о неожиданном нападении на сотню остатков ватаги, князь прервал сотника, начавшего отвечать на вопрос, и заговорил сам.
- Об этом Василько еще успеет вам рассказать, - сказал он громко, - а прежде чем он поведает, как справедливая кара настигла этих нелюдей, хочу, чтоб помянули мы павших от их рук двух наших воинов. Да–да, двух воинов! Речь веду не только о Егоре, который в сечах рубился, но и о Николке. Пусть и отроком он еще был, но в деле себя показал и как воин голову сложил в бою. Помянем их, други!
Все закивали - кто‑то даже попытался избавиться от какого‑то сора, нечаянно попавшего в глаза, - и, помолчав немного, осушили чарки за упокой души погибших. Князь снова заговорил, прервав начавших тихо переговариваться, и предложил теперь выпить за здравие раненого посадника, который, по его словам, тоже внес свою лепту в общее дело. Тут тоже все поддержали князя. Потом вспомнили о пленных и о грозном главном ватажнике.
- А мне он вовсе грозным не показался, - сказал разочарованно Никита.
- Кто ж грозен, когда в порубе сидит! - тут же ответил воевода.
- Ну не скажи, Егор Тимофеевич! Видал я во Владимире таких, что от одного их взгляда кровь в жилах стынет, - возразил сотник.
- А я, Никита, - вступил в разговор молчавший все это время Тихон, - видал, как от взгляда одноглазого Кузьки его ватажники будто окаменели.
- Руки у него в крови людской. Никого не жалел, ни старых ни малых, - подтвердил молодой чернобородый дружинник из сотни Василька. - Нам хозяин того дома, где мы прошлую ночь ночевали, говорил, что слух, мол, шел, что изверг кровью жертв умывался и кровь их пил.
- Тьфу, - сплюнул кто‑то и перекрестился.
- Слухи слухами, а то, что люди, которые любого самого страшного зверя не боялись, страшились не только в лес идти, но даже и по дорогам ездить - вот что важно, - вставил свое слово воевода.
- Что верно, то верно! - подтвердил сказанное князь и снова замолчал.
- Ты вот, Никита, говорил, что, мол, бродни они и есть бродни и бояться их нечего. Мол, оттого все случилось, что у страха, видишь ли, глаза велики. Но это хорошо говорить, когда сотню воинов ведешь, или теперь, когда изверг в поруб упрятан! А народ‑то здешний не глупей тебя будет, да и мечи многие из них держать умеют. Однако, как ватага места эти облюбовала, так для того, чтобы куда по нуждам своим отправиться, никто уже в одиночку в путь не отправлялся - попутчиков искал. Так, вишь, и это не спасало. А ты твердишь, что враг был негрозен! Завидки, может, берут, что не тебе слава досталась, а Васильку? - высказав все, что накипело, воевода умолк, уставившись в пустую чарку.
- Ну, что ты на меня, Егор Тимофеевич, напустился! - стал оправдываться Никита. - Я только так сказал, а ты уж про "завидки" заговорил. Ну, если не показался мне Кузька этот, что ж я могу поделать?
- А разве не ты говорил про то, что с броднями и дюжина твоих дружинников справилась бы? - напомнил Демид забывчивому сотнику его слова.
- Ну, налетели, будто вороны! - отмахнулся Никита.
- Так ты не виляй, а лучше повинись, сразу легче станет, - сказал Демид, глядя на Никиту исподлобья каким‑то изучающим и в то же время грустным взглядом.
Князь с интересом наблюдал за перепалкой, ожидая, чем она закончится. Он уже знал о высказываниях Никиты, и даже упомянул о них, но раскрывать имени того, кто неуважительно отзывался об этой первой победе, - а получалось, что и о нем, о князе, - не стал. Никита сам не сдержался и своим замечанием выдал себя. Видно, и в самом деле был обижен, что не его, а Василька князь взял с собой, и вот к этой обиде теперь добавилась зависть к славе победителя. А кто победитель? Он - князь. Его славят москвичи. И его победу пытается умалить сотник. Не понимает Никита этого, зависть глаза застилает. "Что ж нарыв прорвался, и это хорошо", - думал князь, переводя взгляд с одного лица на другое, замечая, как близкие его люди реагируют на сказанное.
- Ладно, ладно, уймитесь, - замахал руками Никита, словно от налетевших на него воронов, отбиваясь от противников, а потом, понурив голову, сказал негромко: - Правы вы все! Позавидовал!
- Ну, так бы сразу! А то "не показа–а-лся"! - совсем по–стариковски проворчал воевода.
- А как же не завидовать! Он у князя первым помощником сделался! - кивнув в сторону Василька, опять запальчиво заговорил Никита, выпячивая нижнюю губу и становясь похожим на ребенка, готового вот–вот расплакаться. - Теперь героем стал!
- Ишь какой, а ты думал век тебе одному в героях ходить! - отозвался кто‑то сидевший в конце стола.
- Правда, правда! Все уши прожужжал, я, мол, первым в Москве побывал и вас, мол, сюда привел. Вы бы, дескать, словно дети малые в лесах без меня заплутали, - с издевкой проговорил Тихон.
Слова его были встречены громким хохотом, поскольку вряд ли кто в княжеской дружине еще не слышал хвастливых слов сотника, который не уставал рассказывать всем о своем "героическом" поступке.
Засмеялся и сам Никита, зная за собой такой грех. На глазах его даже выступили слезы, то ли от смеха, то ли потому, что наконец‑то он избавился от всепоглощающей зависти, которая мучила его с того самого момента, как князь приказал ему остаться в Москве и следить здесь за порядком, а сам ушел из города с сотней Василька. Смех только пошел на убыль, как новое замечание заставило содрогнуться от богатырского хохота стены гридницы.
- Никита потому так говорил, что сразу понял: теперь все девицы–красавицы только на Василька и будут смотреть, - сказал с едкой усмешкой Демид.
Нахохотавшись вволю, решили выпить за дружину, в которой все делают одно общее дело. И хоть собрались не во вселенскую субботу, когда православным принято поминать своих усопших родителей, а в заговенье, но кубки за них осушили. Потом застолье потекло дальше, и Михаил Ярославич лишь слушал разговоры, иногда отвечал на вопросы, обращенные к нему: поднимал чарку, когда кто‑то вновь предлагал выпить за князя и процветание Московского княжества, за одержанную победу и за победы будущие. Не раз помянули добрым словом и Ярослава Всеволодовича только о брате его, нынешнем великом князе - как сговорились - молчок.
Разошлись, когда на улице уже было совсем темно| Стремянный подвел княжеского коня, но Михаил Ярославич отмахнулся, решив вместе с воеводой пройтись пешком до своих палат.
- Что с пленными делать будешь, надумал? - спросил воевода.