- Барон слил восточную мудрость с западной в очаровательную парижскую теорию. Он терпеть не мог строптивого де Марсе, зато Растиньяк пришелся ему по душе, и барон его эксплуатировал, о чем тот и не подозревал: Нусинген взвалил на него всю тяжесть своих супружеских обязанностей. Растиньяк выносил все капризы Дельфины, возил ее в Булонский лес, сопровождал в театр. Наш нынешний великий человечек от политики долгое время проводил свою жизнь за чтением и писанием любовных записок. Сперва Эжена бранили по всякому поводу; он веселился с Дельфиной, когда ей было весело, грустил, когда она грустила, он изнывал под бременем ее мигреней, ее сердечных излияний; он отдавал ей все свое время, убивал драгоценные годы своей молодости, чтобы заполнить пустоту жизни этой праздной парижанки. Дельфина подолгу обсуждала с ним, какие драгоценности ей больше к лицу, на него обрушивались вспышки ее гнева и град ее причуд; с бароном же она в виде компенсации была очаровательно мила. Нусинген только посмеивался; когда же он замечал, что Растиньяк изнемогает под тяжестью непосильного гнета, он делал вид, будто что-то подозревает, и общий страх перед супругом связывал любовников еще крепче.
- Я допускаю, что богатая женщина могла содержать Растиньяка, и содержать его прилично; но откуда у него состояние? - спросил Кутюр. - Такое состояние, как у него сейчас, на улице не валяется, а ведь никто никогда не подозревал Растиньяка в умении изобрести выгодное дело!
- Он получил наследство, - сказал Фино.
- От кого? - спросил Блонде.
- От простаков, попавшихся ему на дороге, - подхватил Кутюр.
- Он не все награбил, дети мои, - возразил Бисиу: -
...Спокойнее. Не надо бить тревогу:
Наш век с мошенником на дружескую ногу.
Я сейчас вам расскажу, откуда у него состояние. Но сперва воздадим должное таланту! Наш друг отнюдь не "молодчик", как назвал его Фино, а джентльмен, знакомый с правилами игры, разбирающийся в картах и пользующийся уважением публики. В нужный момент Растиньяк сумеет пустить в ход весь свой ум, подобно вояке, который, не растрачивая своей отваги зря, отдает ее внаймы сроком на три месяца, под надежное обеспечение и за тремя подписями. На первый взгляд он может показаться резким, болтливым, непоследовательным в своих убеждениях, непостоянным в своих планах; но если представится серьезное дело, подходящий случай, - он не станет разбрасываться, как сидящий перед вами Блонде, который при подобных обстоятельствах пускается в рассуждения к выгоде соседа, - нет, Растиньяк весь соберется, подтянется, высмотрит место, куда следует направить удар, и ринется во весь опор в атаку. Он врезается с храбростью Мюрата в неприятельское каре, крушит акционеров, учредителей и всю их лавочку, а пробив брешь, возвращается к своей изнеженной и беззаботной жизни, вновь становится сладострастным сыном юга, праздным пустословом Растиньяком, который может вставать теперь в полдень, ибо в дни решающих схваток он не ложился вовсе.
- Вот говорит как пишет! Но откуда все-таки у Растиньяка состояние? - спросил Фино.
- Бисиу нарисует нам карикатуру, - заметил Блонде. - Капитал Растиньяка - это Дельфина де Нусинген, замечательная женщина, которая сочетает смелость с предусмотрительностью.
- Разве она давала тебе деньги взаймы? - осведомился Бисиу.
Раздался взрыв хохота.
- Вы о ней превратного мнения, - заметил Кутюр, обращаясь к Блонде. - Весь ее ум - в умении ввернуть острое словцо, в том, чтобы любить Растиньяка с обременительной для него верностью и слепо ему повиноваться. Настоящая итальянка!
- Если только дело не касается денег, - язвительно вставил Андош Фино.
- Оставьте, господа! - елейным голосом продолжал Бисиу. - Неужели вы решитесь после всего сказанного поставить в вину бедняжке Растиньяку, что он жил на счет банкирского дома Нусингена, что для него, точь-в-точь как это сделал когда-то наш приятель де Люпо для юной Торпиль, обставили квартирку? Это было бы мещанством в духе улицы Сен-Дени. Во-первых, говоря абстрактно, по выражению Ройе-Коллара, вопрос этот может выдержать критику чистого разума, что же касается критики разума нечистого...
- Ну, поехал! - обратился Фино к Блонде.
- Но ведь он прав! - воскликнул Блонде. - Вопрос этот имеет большую давность: подобный случай послужил причиной пресловутой дуэли между Жарнаком и ла Шатеньре, кончившейся смертью последнего. Жарнака обвиняли в слишком нежных отношениях с тещей, дававшей горячо любимому зятю возможность вести роскошную жизнь. Когда такие дела не вызывают сомнений, говорить о них не полагается. Но Генрих Второй позволил себе позлословить на сей счет, и ла Шатеньре, из преданности королю, взял грех сплетни на себя. Вот чем была вызвана дуэль, обогатившая французский язык выражением "удар Жарнака".
- Раз это выражение освящено такой давностью - значит, оно благородно, - сказал Фино.
- В качестве бывшего владельца газет и журналов ты вполне мог этого не знать, - заметил Блонде.
- Бывают женщины, - назидательно продолжал Бисиу, - бывают также и мужчины, которые умеют как-то разделять свое существо и отдавать только часть его (заметьте, я облекаю свою мысль в философскую форму). Эти люди строго разграничивают материальные интересы и чувства; они отдают женщине свою жизнь, время и честь, но считают неподобающим шуршать при этом бумажками, на которых значится: "Подделка преследуется по закону". Да и сами они тоже ничего не примут от женщины. Позор, если наряду со слиянием душ допускается слияние материальных интересов. Эту теорию охотно проповедуют, но применяют редко...
- Какой вздор! - воскликнул Блонде. - Маршал Ришелье - а уж он-то был опытен в любовных делах - назначил госпоже де ла Поплиньер после истории с каминной доской пенсию в тысячу луидоров. Агнесса Сорель в простоте душевной отдала все свое состояние Карлу Седьмому, и король принял дар. Жак Кер взял на содержание французскую корону, которая охотно пошла на это и оказалась затем неблагодарной, как женщина.
- Господа, - сказал Бисиу, - любовь без нерасторжимой дружбы - по-моему, просто мимолетное распутство. Что же это за полное самоотречение, если приберегаешь что-то для себя? Эти две теории, столь противоречивые и глубоко безнравственные, примирить невозможно. Я думаю, что тот, кто боится полного слияния, просто не верит в его прочность, а тогда - прощай иллюзии! Любовь, которая не считает себя вечной, - отвратительна (совсем по Фенелону!). Вот почему люди, знающие свет, холодные наблюдатели, так называемые порядочные люди, мужчины в безукоризненных перчатках и галстуках, которые, не краснея, женятся на деньгах, проповедуют необходимость полной раздельности чувств и состояний. Все прочие - это влюбленные безумцы, считающие, что на свете никого не существует, кроме них и их возлюбленных! Миллионы для них - прах; перчатка или камелия их божества дороже миллионов! Вы никогда не найдете у них презренного металла, - они успели его промотать, - но обнаружите зато на дне красивой кедровой шкатулки остатки засохших цветов! Они не отделяют себя от обожаемого создания. "Я" для них больше не существует. "Ты" - вот их воплотившееся божество. Что поделаешь? Разве излечишь этот тайный сердечный недуг? Бывают глупцы, которые любят без всякого расчета, и бывают мудрецы, которые вносят расчет в любовь.
- Он просто неподражаем, этот Бисиу! - воскликнул Блонде. - А ты что скажешь, Фино?
- В любом другом месте, - с важностью заявил Фино, - я бы ответил как джентльмен, но здесь, я думаю...
- Как презренные шалопаи, среди которых ты имеешь честь находиться, - подхватил Бисиу.
- Совершенно верно! - подтвердил Фино.
- А ты? - спросил Бисиу Кутюра.
- Вздор! - воскликнул Кутюр. - Женщина, не желающая превратить свое тело в ступеньку, помогающую ее избраннику достичь намеченной цели, любит только себя.
- А ты, Блонде?
- Я применяю эту теорию на практике.
- Так вот, - язвительно продолжал Бисиу, - Растиньяк был другого мнения. Брать без отдачи - возмутительно и даже несколько легкомысленно; но брать, чтобы затем, подобно господу богу, воздать сторицей, - это по-рыцарски. Так думал Растиньяк. Он был глубоко унижен общностью материальных интересов с Дельфиной де Нусинген. Я вправе говорить об этом, ибо при мне он со слезами на глазах жаловался на свое положение. Да, он плакал настоящими слезами!.. правда, после ужина. А по-вашему, выходит...
- Да ты издеваешься над нами, - сказал Фино.
- Ничуть. Речь идет о Растиньяке. По-вашему, выходит, что его страдания доказывали его испорченность, ибо свидетельствовали о том, что он недостаточно любил Дельфину! Но что поделаешь? Заноза эта крепко засела в сердце бедняги: ведь он - в корне развращенный дворянин, а мы с вами - добродетельные служители искусства. Итак, Растиньяк задумал обогатить Дельфину - он, бедняк, ее - богачку! И поверите ли?.. ему это удалось. Растиньяк, который мог бы драться на дуэли, как Жарнак, перешел с тех пор на точку зрения Генриха Второго, выраженную в известном изречении: "Абсолютной добродетели не существует, все зависит от обстоятельств". Это имеет прямое отношение к происхождению богатства Растиньяка.
- Приступал бы ты уж лучше к своей истории, чем подстрекать нас к клевете на самих себя, - с очаровательным добродушием сказал Блонде.
- Ну, сынок, - возразил Бисиу, слегка стукнув его по затылку, - ты вознаграждаешь себя шампанским.