- Ареле, что ты делаешь? Мама…
- Забирайся! - И я помог ей взобраться, потом сел сам.
Извозчик в клеенчатой кепке, с железной бляхой на спине, обернулся: "Куда?"
- Уяздов бульвар. Аллеи Уяздовски.
- Тогда за двойную плату.
Сначала проехали через Желязну Браму. При каждом повороте Шоша валилась на меня:
- Ой, у меня кружится голова.
- Не бойся, я доставлю тебя до дому.
- Улица совсем по-другому выглядит, если отсюда смотреть. Я прямо как царица. Когда мама узнает, она скажет, что ты соришь деньгами. Вот я сижу с тобой в дрожках, и это, наверно, мне снится.
- И мне тоже.
- Сколько трамваев! И как тут светло. Как днем. Мы поедем на модные улицы?
- Можно их и так назвать.
- Ареле, после того случая, когда я ходила в погребальное братство, я никуда не уходила с Крохмальной. Тайбл везде ходит. Она ездит в Фаленицу, в Михалин, где только она ни была. Ареле, куда ты везешь меня?
- В дремучий лес, где черти варят маленьких детей в больших котлах и голые ведьмы с огромными грудями едят их с горчицей.
- Ты шутишь, Ареле?
- Да, моя милая.
- О, никто не знает, что может случиться. Мама всегда твердила мне: "Тебя никто не возьмет, кроме Ангела Смерти". И я тоже думала, что меня скоро положат рядом с Ипе. И вот я прихожу домой с фунтиком сахару, а там - ты. Ареле, что это?
- Ресторан.
- Погляди, как много огней.
- Это модный ресторан.
- Ой, видишь, куклы в витрине. Как живые! Какая эта улица?
- Новый Свят.
- Так много деревьев - здесь прямо парк. И дамы в шляпах, все такие стройные! Какой чудный запах! Что это?
- Сирень.
- Ареле, я хочу что-то спросить, только не сердись.
- Спрашивай.
- Ты правда любишь меня?
- Да, Шоша. Очень.
- Почему?
- Тут не может быть никаких почему. Как и потому.
- Я так долго жила без тебя. И жила себе. Но если ты теперь уйдешь и не вернешься, я умру тысячу раз подряд.
- Я никогда больше не оставлю тебя. Никогда.
- Правда? Лейзер-часовщик говорит, что все писатели не видят дальше кончиков своих ботинок. Лейзер не верит в Бога. Он говорит, что все происходит само по себе. Как это может быть?
- Бог есть.
- Погляди-ка, небо красное, будто там пожар. А кто живет в этих красивых домах?
- Богачи.
- Евреи или нет?
- Большей частью не евреи.
- Ареле, отвези меня домой. Я боюсь.
- Нечего тебе бояться. Если все идет к тому, что придется умереть, так умрем вместе, - вдруг проговорил я, сам изумленный этими словами.
- А разве позволено мальчику и девочке лежать в одной могиле?
Я ничего не ответил. Шоша склонила голову мне на плечо.
4
Дрожки подвезли нас к дому № 7, и оттуда я хотел идти прямо к себе на Лешно, но Шоша повисла на моей руке. Ей было страшно в темноте идти через подворотню, пересекать неосвещенный двор, подниматься по темной лестнице. Ворота были заперты, пришлось подождать, пока дворник придет и откроет. Во дворе мы столкнулись с низеньким, маленьким человечком. Это и был Лейзер-часовщик. Шоша спросила его, что он тут делает так поздно, и Лейзер ответил, что гуляет. Шоша меня представила:
- Это Ареле.
- Знаю. Догадался. Добрый вечер. Я читаю все, что вы пишите. Включая и переводы.
Я не мог рассмотреть его как следует, а при тусклом свете окон видел только бледное лицо с огромными черными глазами. На нем не было ни пиджака, ни шляпы. Говорил он негромко.
- Пан Грейдингер, - сказал он, - или мне можно называть вас товарищ Грейдингер? Это не значит, что я - социалист, но, как сказано где-то, все евреи - товарищи. Я знаю вашу Шошу с тех самых пор, как они сюда перебрались. Я заходил к Басе еще в те времена, когда муж ее был приличный человек. Не хочу задерживать вас, но я про вас слышу с того самого дня, как мы познакомились с Шошей, и она не переставая говорит про вас. Ареле то и Ареле это. Я знавал вашего отца, да почиет он в мире. Однажды я даже был у вас. Это была Дин-Тора - я должен был дать показания. Несколько лет назад, увидев ваше имя в журнале, я написал письмо на адрес редакции, но ответа не получил. Почему в этих редакциях вообще не отвечают? Разве я знаю? То же самое и в издательстве. Раз мы с Шошей пошли было вас искать. Но, так или иначе, вы объявились, и я услыхал, что Ромео и Джульетта нашли друг друга. Есть любовь, да. Есть еще. В этом мире это все. В природе всему есть место. А если вам требуется безумие, то уж в этом нет недостатка. Что вы скажете об этой всемирной свистопляске? Я говорю про Гитлера и Сталина.
- Что тут скажешь? Человек не хочет мира.
- Как вы сказали? Я хочу мира. И Шоша хочет. И еще миллионы. Готов поспорить, большинство людей не хочет войны и не хочет революции. Они хотят прожить жизнь как умеют. Лучше ли, хуже ли, во дворцах, в подвалах ли, они хотят иметь кусок хлеба и крышу над головой. Разве не так, Шоша?
- Да. Так.
- Плохо то, что мирные люди пассивны, а сила у других, у злодеев. Если порядочные люди раз и навсегда решат взять власть в свои руки, может быть, наступит мир?
- Никогда они не решат так и никогда не станут у власти. Власть и пассивность несовместимы.
- Вы так думаете?
- Это опыт поколений.
- Тогда дело плохо.
- Да, реб Лейзер, хорошего мало.
- А что будет с нами, евреями? Подули злые ветры. Ладно, я вас не задерживаю. Сидишь день-деньской дома и перед сном хочется немного прогуляться. Прямо здесь, во дворе, от ворот до помойки и обратно. Что можно сделать? Может, где-то есть лучший мир? Доброй ночи. Для меня большая честь познакомиться с вами. Я еще питаю уважение к печатному слову.
- Спокойной ночи. Надеюсь, еще увидимся, - сказал я.
Только теперь до меня дошло, что Бася все это время стоит у окна и глядит на нас. Она, конечно, беспокоится. Надо бы зайти на минуту. Бася открыла дверь и, пока мы подымались по ступенькам, причитала:
- И где же это вы были? Почему так поздно? Чего-чего я только не передумала!
- Мамеле, мы катались на дрожках.
- На дрожках? Зачем это еще? И что это вам вздумалось? Нет, как вам это нравится?
Шоша принялась рассказывать матери про наше приключение - проехали по бульварам, были в кондитерской, пили лимонад.
Бася нахмурила брови и укоризненно покачала головой:
- Чтоб я так жила, как я понимаю, зачем надо транжирить деньги. Если бы я знала, что вы собираетесь гулять по этим улицам, то по гладила бы тебе белое платье. В наши дни нельзя быть спокойным за свою жизнь. Я за шла к соседям, и мы слушали по радио речь этого сумасшедшего Гитлера. Он так вопил, что впору оглохнуть. Вы ведь даже не ужинали. Сейчас я соберу на стол.
- Бася, я не голоден. Пойду домой.
- Что? Сейчас? Ты что, не знаешь, что уже почти полночь? Куда это ты пойдешь в такую темень? Переночуешь здесь. Я постелю тебе в алькове. Но вы же ничего не ели!
Тотчас же Башеле развела огонь, насыпала муки в кастрюлю. Шоша повела меня в альков и показала железную койку, на которой спала Тайбеле, если оставалась на ночь. Она зажгла газовую лампочку. Тут хранилась одежда, лежали стопки белья - среди груды корзин и ящиков, оставшихся с того времени, когда Зе-лиг еще был бродячим торговцем.
- Ареле, - сказала Шоша, - я рада, что ты остался ночевать здесь. Мне хорошо с тобою всегда - мне нравится есть вместе с тобой, пить с тобой, гулять с тобой. Я всегда буду помнить этот день - до тех пор, пока мне на глаза не положат пятаки - дрожки, кондитерскую, все-все. Мне хочется целовать тебе ноги.
- Шоша, что с тобою?
- Позволь мне! - Она упала на колени и стала целовать мои ботинки. Я сопротивлялся, пытался поднять ее, но она продолжала: "Позволь мне! Позволь!"