- У меня в прислугах ее сестра, - сообщает аптекарь. - Прямо пила зубастая, пилит нас всех с утра и до вечера.
Общий смех.
- Зачем же вы тогда ее у себя держите?
- Ну-у, она служила в гостинице и научилась кухарить, мне ее уступил хозяин. Она, чертовка, хорошо готовит.
Старая хозяйка:
- Бедный вы, бедный, коли вас пилят с утра до вечера!
- Представьте себе. К тому же она еще и вольтерьянка.
- Вольтерьянка?
- Она насмехается над своими домашними, потому что те ходят на молитвенные собрания. Ни разговаривать с ними не хочет, ни видеть их.
- И что вам только приходится выносить! - улыбается старая хозяйка, от вина щеки у нее разрумянились, и это ей к лицу.
Тут, надо полагать, аптекарь нечаянно задел ее под столом, она привскочила было, но, коротко охнув, плюхнулась обратно на стул.
Судья продолжает:
- Тяжелая это обязанность допрашивать бедноту. Наверное, с моей стороны это малодушие, но обычно я перепоручаю допросы своему помощнику. У него лучше получается, он родом из Трённелага.
Адвокат Петтерсен поправил очки и с улыбкой заверил присутствующих, что и ему доводилось быть помощником судьи и что в подобных обстоятельствах ему было не менее тяжко исполнять судейские обязанности, хотя он и родом из Трённелага.
- Ах вы, горемычный! - снисходительно отозвался аптекарь.
Все заулыбались, адвокат и тот расплылся в добродушной улыбке.
- Наверное, любому человеку более или менее тяжело производить дознание, - заметил пастор. - Вот мы и уклоняемся.
Адвокат:
- А уж вы, духовенство, и подавно отличаетесь. Как подумаю, какие вы произносите надгробные речи… казалось бы, вот вам удобный случай обратиться со словами увещания…
Пастор:
- К покойнику?
- А вместо этого умершего расхваливают, умершего превозносят.
- Ну-у, - протянул пастор. - Конечно, нам случается и переусердствовать. Но ведь покойный уже нас не слышит, вот мы и пытаемся хоть как-то утешить родных и близких. На что это было бы похоже - отчитывать труп? Пусть покойный сам держит за себя ответ там, куда он попал! Призывать же его к ответу здесь было бы дерзостью по отношению к Богу.
Адвокат:
- Утешать родных и близких? Даже когда они рады-радешеньки, что он отправился на тот свет? Прежде всего я имею в виду беззастенчивые дифирамбы государственным лицам. Уж в этом-то вам участвовать не пристало.
Пастор тихо говорит:
- Несомненно, в ваших словах что-то есть. Но для человека, имеющего по этой части маломальский опыт, все не так просто. Бывает, муж и жена живут как кошка с собакой, но, когда один из них умирает, другой приходит с целым коробом восхвалений и просит меня о посредничестве.
- Ох, неужели мы и в самом деле такие? - восклицает жена судьи. - Я хочу сказать, неужели мы, люди, настолько презренны и жалки?
Пастор:
- Конечно же, не настолько. Во всяком случае, это важно детям, то, что их мать или отца помянут при погребении добрым словом. А поставьте себя на место детей, если б все было наоборот.
- Все равно бы я в этом не участвовал! - заявил адвокат.
- Так у вас нет детей! - ввернул аптекарь.
- Нет! Нет! - вскричали разом несколько дам. - Пастор прав!
Фру Юлия слабо улыбнулась:
- Пусть и у нас, Гордон, будет так же: пусть произнесут достойную надгробную речь хотя бы ради детей, по крайней мере, выберут то, что заслуживает упоминания.
- Согласен, Юлия! Твое здоровье!
Докторша спрашивает мужа, который сидит напротив:
- Как ты думаешь, где сейчас наши мальчики?
Доктор:
- Опять ты за свое!
- Просто я беспокоюсь, - беспомощно улыбается докторша. У нее очаровательное лицо и белоснежные зубы.
- Наверняка они снова на шхуне и лазают по снастям, - поддразнивает ее муж.
- Мальчишки народ крепкий, - замечает судья.
- Вот и я так говорю! - подхватывает доктор. - Но моя жена не спускает с них глаз.
Старая хозяйка встает из-за стола и, легонечко опираясь о спинки стульев, направляется к выходу. Никто не обращает на это внимания, кроме пасторши, которая прямо побагровела.
Фру Юлии хочется успокоить докторшу:
- Позвоните домой и узнайте, что с вашими мальчиками.
В большой гостиной сервировали кофе с ликерами, но особого веселья это не внесло. Гордон Тидеманн был разочарован: на черта тогда закатывать такие обеды! Из гостей слова лишнего не вытянуть, казалось, ничто не производит на них впечатления. Он решил их больше не приглашать.
Общество несколько оживилось, когда подали виски, у гостей развязался язык, мужчины заговорили громче, но хоть бы кто-нибудь упомянул о главном и очевидном: о празднестве, устроенном в старом дворце, о великолепном приеме, угощении, старинном серебре. Даже доктор, который родился и вырос в состоятельной семье и должен был бы знать толк в подобных вещах, и тот сидел как ни в чем не бывало.
Гордону Тидеманну не приходило в голову, что все вместе как раз и не представляло из себя ничего особенного, а было сборной солянкой, начиная от хорошей еды и нескольких сортов вина и кончая завитушками на купленной по случаю мебели. В этом доме жили новоселы, вытисненные на обоях золотые цветы принадлежали не им. Гордон Тидеманн не бахвалился, не выставлял ничего напоказ, но все у него было благоприобретенным, даже его сдержанность. В сравнении с ним фру Юлия обнаруживала куда больше природных способностей, к тому же она сразу завоевывала симпатии своим врожденным очарованием. Ну а доктор Лунд? Он был уездный врач, а стало быть, не принадлежал к категории преуспевших медиков, которым удалось приобрести практику в большом городе и обставить своих коллег. А если он когда-то и родился и вырос в состоятельной семье, то об этом у него сохранились разве что смутные воспоминания, рутинные же приемы и посещения больных далеко не облагораживали. Жену себе он нашел в местечке Поллен, лежавшем севернее. Она звалась Эстер, была из простонародья, совершенно необразованная, однако по-своему способная и самобытная, к тому же ослепительная красавица и мать двоих подрастающих сыновей. Когда она поднялась и пошла к телефону, все до единого провожали ее глазами.
Почтмейстерша Хаген села за маленькое причудливое фортепьяно, купленное Гордоном Тидеманном за границей и отправленное домой вместе с прочими древностями. Он имел обыкновение извиняться за свой инструмент - "правда, и Моцарту приходилось не лучше". Фру Хаген была крошечным светловолосым созданием, худенькая, немного курносая, ей было около тридцати. Она страдала близорукостью и когда смотрела на кого-нибудь, то запрокидывала голову и сощуривала глаза. Она с чувством сыграла две-три пьесы, ее попросили сыграть еще, что она и сделала, а напоследок исполнила менуэт.
Гордон Тидеманн:
- Вы ухитряетесь извлекать из этой музыкальной шкатулки куда больше звуков, чем в ней есть.
- Эта музыкальная шкатулка меня вполне устраивает, - ответила, вставая из-за фортепьяно, фру Хаген. - К тому же она такая красивая: посмотрите только на эту лиру, на инкрустации!
- Я слышал, вы учились в Берлине?
- Да, очень непродолжительно.
- Довольно долго, - поправляет ее муж, почтмейстер.
- Но никаких вершин я не достигла.
- Еще как достигли! - заключает со своего места аптекарь.
- Фру Хаген преподает, у нее есть ученики, - оповестила собравшихся фру Юлия.
- Да у меня их всего несколько, - признается фру Хаген, которая все время пытается себя умалить.
Почтмейстер объясняет:
- Она начинала как певица, но потеряла голос.
- О! И он к ней так и не вернулся?
- Нет. Это произошло во время пожара. Ее успели вытащить через окно, но она простудилась.
- Ну, не такой уж и большой у меня был голос, - замечает с улыбкой фру Хаген. И, повернувшись к аптекарю, спрашивает: - Вы не захватили с собой гитару?
- Я не смею появляться с ней в вашем присутствии.
- Но я же вас уже слышала.
- Да. При обстоятельствах, кои могут мне послужить оправданием.
- Хм! - саркастически хмыкает адвокат.
- А вы, адвокат, помолчите!
- Ха-ха-ха! Никогда еще меня не лишали слова, какое бы дело ни разбиралось.
- Так-таки никогда?
- Да, я выиграл даже то дело, на которое вы намекаете.
Хольм:
- Выиграл дело! Норвежские законы позволяют зарабатывать на хлеб даже адвокатам.
Слушая их перепалку, судья добродушно посмеивается: эти двое не могут, чтобы не нападать друг на друга. В это время возвращается докторша, и он спрашивает:
- Ну что, фру Лунд, лазили ваши ребята на мачту?
- Они на рыбалке.
- Конечно, подыскали себе очередное смертельно опасное занятие! - поддевает жену доктор.
- Опасность подстерегает все стези наши, - процитировала набожная супруга адвоката.
- А вот мой муж не верит, что с мальчиками может что-то случиться, - объясняет фру Лунд.
Доктор покачивает головой:
- Да, теперь я уже не в счет, теперь для нее на всем свете одни только мальчики и существуют!
Все смеются.
- Между прочим, - говорит доктор, - если у вас зябнут ноги, значит, у вас жар и головная боль. В любом случае это смерть.
- У-у! - поежился кто-то. - Смерть!
- Да, которую все мы желаем избежать, - изрекает как некую мудрость адвокат Петтерсен. - Это так естественно.
Доктор: