Вендт даже и не заметил, что за исключением нескольких человек, задержавшихся у дверей, в зале никого не осталось, он был целиком поглощен своей затеей и на ходу перелистывал песенник. Дойдя до последней страницы, он начал листать по новой.
- Сядь! - велел он Хольму.
Они сели по обе стороны столика.
- Не могу найти ничего подходящего, - сказал Вендт. - Будем петь алфавит!
- Ну ты даешь! - сказал Хольм. - Алфавит?
Но Вендт уже пел, он был неуправляем, он не замечал ничего на свете. Пение его было настолько чудовищно, что не подберешь и никакого сравнения. Хольм подтягивал и временами завывал довольно неплохо, однако он явно уступал Вендту в хоровом пении, а кроме того, медведь не так сильно наступил ему на ухо.
Среди мешкавших у дверей зрителей стоял пастор. "Они под мухой", - заключил он. Но это еще не причина, чтоб обращаться в бегство: наоборот, пастор взял и уселся.
Конечно же, они были под мухой. Пели, держа перед собой песенник, словно не помнили наизусть алфавита. То еще зрелище!
При виде этой парочки зрителей начал разбирать смех, и пастора тоже. А что еще прикажете делать, как не смеяться? Эта песня отличалась от прочих тем, что вместо слов тут были буквы, расположенные в строгом, можно даже сказать, цифровом порядке, и то, что певцам вообще удавалось вытянуть хоть какую-то мелодию, обличало то самое невероятное бесстыдство, которому обязан своим появлением джаз. Правда, они нисколько не изощрялись и никому не подражали, они сочиняли свою песню прямо на месте, а запевалой был Вендт с его неописуемым петушиным голосом. Они вовсе не дурачились, а занимались серьезным делом. А поскольку они были сильно навеселе, то мало-помалу перестали отдавать себе отчет в том, где находятся.
Дойдя до буквы "Q", Вендт пришел в совершенное умиление, вторя ему, расчувствовался и аптекарь. Зрители так и покатывались, умирали со смеху. Певцы же старались изо всех сил, а в самых жалостливых местах медленно размахивали свободной рукой. Последние буквы алфавита они выпели как нечто тающе-сладостное, обливаясь при этом слезами.
Слезы текли и по лицу пастора, покрытому бесчисленными морщинками, только пастор плакал от смеха. Сейчас он был истинным Смехолетто.
Допев до конца, Вендт сунул песенник в карман, поднялся и, выделывая ногами крендели, удалился. Аптекарь поглядел ему вслед; заподозрив, что у выхода стоят какие-то люди, он решил, насколько это можно, спасти положение и уяснить сперва, где расположена дверь, чтобы уж потом идти напрямик.
Когда эти двое ушли, в зале сразу сделалось пустовато. На месте преступления оставались лишь стол с двумя стульями. Некоторые зрители все еще смеялись, объясняя друг дружке, что именно им показалось смешным. "Сумасброды!" - заметил кто-то.
На что пастор Уле Ланнсен сказал:
- Смешить людей - еще не самое большое сумасбродство, мы поступаем друг с другом и похуже.
XXII
Вечернее представление доставило аптекарю Хольму не одни только радости. На другой день он отправился к Гине в Рутен и вручил ей честно заслуженные пятьдесят крон. Однако он совершил оплошность, упомянув об этом в разговоре со вдовой Сольмунна, в ней проснулась зависть, и пошли-поехали неприятности.
- Я думала, это все мне, - сказала вдова Сольмунна, - вон у меня сколько голодных ртов!
- Будь довольна и этим! - сказал аптекарь. - Вот, пожалуйста, триста пятьдесят крон!
Однако вдова Сольмунна была недовольна, ее мучило, что пришлось с кем-то делиться, она разнесла это по всему околотку, а в один прекрасный день заявилась к Гине в Рутен и потребовала деньги назад.
Нет, у Гины и в мыслях не было возвращать деньги. Тем более она отдала эти пятьдесят крон Карелу, и он снес их в банк, чтоб погасить свой долг.
- Ах, вот как! - завопила вдова. - Платить долги моими деньгами!
- Твоими деньгами? Нет, деньги нам дал аптекарь.
- Значит, он отдал чужие деньги, а за это полагается штраф, так своему аптекарю и передай!
- Нет-нет, он вовсе не такой человек, чтоб раздавать чужие деньги.
- Небось тебе перепало за то, что ты ему потрафила, - смекнула вдруг вдова.
- Свинья! - ответила Гина. - Убирайся-ка из моего дома!
Они вышли во двор, но препираться не бросили.
- Ну и за что ж это ты получила деньги? - спросила вдова.
- Как за что? Разве я не пела целый вечер в кино для всеобщего увеселения?
- Пела! - фыркнула вдова. - Тоже мне, есть за что платить!
- Да, а Карел целый вечер играл.
- Играл! - снова фыркнула вдова. - Нет, за этакие деньжищи ты, надо быть, потрафляла ему не раз и не два. Это уж как пить дать!
- Карел! - возопила Гина во весь свой голос.
Карел был занят тем, что осушал озерцо. Он ткнул лопату в землю и явился на зов.
Однако вдова Сольмунна не тронулась с места, ни с того ни с сего в ней взыграла ревность, она сказала в сердцах:
- А и почему это он за тобой ухлестывает, этого я никак не уразумею. Тут и глядеть не на что, не говоря про пощупать.
Бедная Гина не знала, куда ей деваться, и ударилась в слезы.
- Коли на то пошло, некоторые из нас будут помоложе тебя, - отчаявшись, продолжала вдова.
Гина шмыгнула носом и принялась неуклюже оправдываться:
- Только я наново окрестилась, и все такое, а он и попроси меня спеть, помочь тебе с деньгами на зиму. А ты со мной как скотина неблагодарная. Карел, она пришла за деньгами.
- За какими деньгами? - спросил Карел.
- А которые мы получили.
Вдова тут же встряла:
- Я говорю только, я никогда не слыхала, чтоб люди получали деньги за пение - да еще мои деньги! Как будто у меня нету малых детей, что им, оставаться голодными и холодными?
- Тебя прислал аптекарь? - спросил ее Карел.
- Нет, я пришла сама по себе, - ответила вдова. - Я не из таких, я к нему не хожу и его к себе не приваживаю. Не то что иные некоторые.
- Ступай-ка домой, - сказал Карел.
Вдова:
- Дай он ей крону на щепотку кофе, я и словечка бы не сказала. Но чтоб такую прорву денег, да на них можно купить целую усадьбу.
- Давай уходи! - сказал Карел. - Уходи отсюда!
- А мои деньги, кто ж мне их отдаст?
- Я скажу про тебя аптекарю, расскажу, какая ты есть.
- Давай-давай! И передай от меня, что за раздачу чужих денег полагается штраф.
Вдова Сольмунна была не робкого десятка, взяла да и сама сходила к аптекарю. Она хотела выяснить, вправду ли Гина из Рутена огребла столько деньжищ за то, что спела два несчастных псалма, или же здесь что-то кроется.
- Что же тут может крыться?
Именно это она и хотела выяснить.
- Ничего тут не кроется.
- Люди разное поговаривают, - сказала вдова. У нее в околотке про Гину с аптекарем гуляют слухи.
- Ты с ума сошла! - сказал аптекарь. - Иди отсюда, и чтоб я тебя больше не видел!
- Говорят, она бесперечь сюда шастает.
- Нет, кто сюда бесперечь шастает, так это ты. Но только с меня уже хватит!
- А уж коли мы о том заговорили, - не унималась вдова, - я хоть убей не пойму, чего вы нашли в этой Гине и чем это она вам так угодила. Да еще при живом-то муже. Другое дело я и все девицы, которые незамужние.
По правде говоря, аптекарь Хольм был глубоко раздосадован, но мог ли он сейчас поднять вдову на смех и нанести ей душевную рану? Как же ему быть?
- Послушай, - сказал он ей, - мне что, попросить лаборанта, чтобы он вынес тебя на улицу?
- Это без надобности, - ответила она с раздражением. - Я говорю только, что вы отдали мои деньги, вот я и спрашиваю, на каком таком основании. Потому как дома у меня малые дети, голодные и холодные.
Нет, вдова Сольмунна была отнюдь не робкого десятка. Даже после того, как призванный на помощь лаборант дал понять, что всерьез намеревается ее выставить, вдова хотя и стала медленно пятиться, однако все еще бурно заявляла свои претензии. А в дверях уцепилась за косяк - и ни с места.
- Черт в тебя, что ли, вселился? - сказал лаборант. - И долго ты собираешься здесь стоять?
Но при том, что она была несносной и неотесанной, вдова Сольмунна обладала одним достоинством: прежде чем сшить себе хоть единую сорочку, она одела с головы до пят своих ребятишек. Она готова была пожертвовать для них всем, что у нее имелось, готова была отдать им последние жалкие крохи! Всякая мать печется о своих детях, но у нее это перешло в хроническое состояние, сделалось постоянным занятием, превратилось в свирепую жадность, доходившую до алчности, - и все ради детей. Ее нападки на Гину, ее ревность не имели ничего общего с легкомыслием, они были вызваны исключительно горечью, потому что ее малых детей обделили таким богатством. Чего бы она только не накупила для них на эти пятьдесят крон!
Но аптекарь с ней нахлебался досыта, ибо вдова Сольмунна не оставляла его в покое. Под конец она предложила ему мировую, потребовав взамен половину из этих пятидесяти крон, а иначе она возьмет и пойдет к судье. Аптекарь рвал на себе волосы, ему бы ни за что не пережить свалившуюся на него напасть, не будь на его стороне все справедливые люди. В эти тяжелые дни его поддерживал преданный Вендт, а старая хозяйка пришла в своем новом платье, она хотела отвлечь его и шутила по поводу настырной вдовы.
- Мне от нее никогда не избавиться! - проговорил он.
Старая хозяйка не могла удержаться от смеха:
- Какое уныние!
- Уныние? Я готов кричать на крик.
- Ха-ха-ха!