Тут он сообразил, что на дворе лето и печка холодная. Он подошел и развел в ней огонь. И сжег весь мусор, лежавший в печке. Так-то оно лучше всего.
Он посидел еще немного над конторскими книгами, написал несколько писем и снял с них копии, однако он был настолько поглощен утренним событием, что ему трудно было на чем-то сосредоточиться, завтра тоже будет день, а сегодня он даст себе поблажку и вернется домой пораньше. То-то Юлия и мать с сестрой обрадуются новостям.
Он распорядился закладывать коляску; когда он вышел на улицу, старший приказчик стоял уже на приставной лестнице и снимал вывески. Обыкновенно хозяин обращался к своим подчиненным сугубо по делу, но на сей раз он кивнул приказчику и сказал:
- Да, так оно смотрится не в пример лучше!
Домашние прямо онемели, они были ошеломлены, когда он выложил на стол документы и сообщил радостное известие. Нет, вы видали, он умудрился стать консулом, да еще британским, и хоть бы кому словечком обмолвился!
- Мы теперь приходимся женой, матерью и сестрой важной персоне, дети, идите-ка сюда, стойте смирно и любуйтесь на своего отца!
- Погодите, - сказал он, - вот когда на мне будет форма!
- Боже милостивый!
Дамы решили, что на обед должна быть лососина, а к ней бокал вина и капельку ликера к кофе.
- Это самое малое, что мы можем устроить в твою честь, - сказали они.
За столом они то и дело спрашивали: в чем же будут заключаться его обязанности?
- Представлять в Сегельфоссе Британскую империю, оказывать помощь британским судам, потерпевшим крушение в Атлантике. Вот тебе, Марна, случай потанцевать с помощником капитана.
Марна расхохоталась.
- Но ты за это ничего не получишь? - спросила его мать, спросила сметливая и дальновидная жена Теодора Лавочника.
- Если не считать почета, - отрезал он. Но, посмотрев на мать, сразу же спохватился. Она такая красивая, такая умница, она желает ему только добра, а душою помоложе их всех. - Возможно, я получу от этого косвенную выгоду, - сказал он. - Я думаю, у меня расширится круг покупателей и будет еще один торговый агент на южном маршруте. Это не так уж и нереально. Твое здоровье, мама!
- Я напишу Лилиан, - сказала Марна, - подразню ее слегка, ведь муж у нее никакой не консул!
Лилиан была их сестра, вышедшая за Ромео Кноффа.
- А у самой, - отозвался брат, - какой у тебя муж?
Марна замахнулась на него салфеткой и сказала, чтоб он придержал язык.
- Как, ты говоришь британскому консулу, чтобы он придержал язык?
Хохот.
- За тебя, Юлия! - поднял бокал Гордон. - Как бы я желал сделать тебя графиней!
- Чем же я тебя отблагодарю? - сказала фру Юлия, и на глазах у нее выступили слезы. О, милая Юлия, она была уже на сносях, и ей ничего не стоило разволноваться, Гордону нередко приходилось ее утешать.
Он ответил:
- Юлия, ты подарила мне во сто раз больше, чем я мог ожидать. И продолжаешь меня одаривать, и никому с тобой не сравниться. Улыбнись же, у тебя для этого есть хороший повод!
И все они выпили за ее здоровье.
Когда они кофейничали, зазвонил телефон, старая хозяйка вышла и моментально вернулась:
- Это из "Сегельфосского вестника", Давидсен спрашивает, правда ли, что Гордон Тидеманн сделался консулом?
Все так и всплеснули руками:
- Что ты говоришь! Ну надо же!
- Так ведь это было в утренних газетах, Давидсену телеграфировали из Осло.
- Не может быть! И что ты ответила?
- Ответила, что так оно и есть.
Короткое молчание.
- А что же тебе еще было говорить!
В течение всего дня раздавались звонки с поздравлениями. Начальник телеграфа, который первым в Сегельфоссе узнал эту новость, дипломатично сказал:
- Я проходил мимо "Сегельфосского вестника" и увидел на стене объявление!
Звонили и судья, и доктор, и многие другие, короче, все, поистине это был знаменательный день, телефон не умолкал.
Аптекарь Хольм позвонил фрекен Марне и поздравил в ее лице все семейство. Очередное его чудачество! После чего он сказал:
- Мне не хотелось беспокоить хозяина дома, чтобы он лишний раз подходил к телефону. Но вы, фрекен Марна, достаточно молоды и красивы, чтобы меня простить.
Она опешила. Он назвал ее фрекен Марна, при том что они, можно сказать, не были друг другу представлены.
- Я передам, что вы звонили, - сказала она.
- Спасибо! Это все, о чем я вас пока осмеливаюсь просить.
Большой оригинал.
IX
Между прочим, не только оригинал, в нем много чего было намешано. Веселый и легкомысленный, несколько небрежный в одежде, на ботинках один шнурок толстый, другой - тонкий, видавшая виды шляпа. С сильным характером, добродушный, неутомимый на выдумки, но частенько-таки и сокрушающийся о совершенных оплошностях.
Помимо того что он мог подтягиваться и висеть на трапеции и был хорошим гребцом, он любил еще карабкаться по горам - и щадить себя не щадил. Кроме того, чтоб размяться или же просто со скуки он исходил пешком чуть ли не всю округу, и перезнакомился со многими окрестными жителями, и выслушивал их, а тем было что рассказать. Да вот хотя бы про того человека, который угодил в Сегельфосс и погиб. Не далее как этой самой весной. Человека с лошадью понесло под гору, а и чего ему понадобилось около водопада, да еще с молодой кобылой в запряжке? Никто не мог взять этого в толк, а ленсман сказал, что выяснить это нету ну никакой возможности. "А я скажу так, - продолжал рассказчик, - что ежели бы у него были сани… а он ехал в повозке, и как начал сворачивать, а склон-то обрывистый, повозка, видать, вниз по крутогору задом и покатила и поволокла за собою лошадь. Так я понимаю. А вообще, это дело темное, говорят, незадолго перед тем приходила Осе и сплюнула ему на порог. По мне, надо бы учинить ей допрос с пристрастием, да только ленсман не захотел с ней связываться. И потому ничего невозможно поделать. А у него осталась семья, и терпят они такую горчайшую бедность, что и представить себе нельзя, жена и четверо детишек, а кормильца и лошади не стало. Двое старших ходят просят подаяния в одной стороне, а мать с меньшими - в другой. Может, вы им чем пособите?
- Ну да, ну да, - говорит аптекарь. - Будь у меня только… ах ты пропасть!
- А может, вы с кем потолкуете?
- Как звали этого человека?
- Да ведь и сказать неудобно.
- Почему?
- Потому имя-то не людское.
- Как же все-таки его звали?
- И не говорите… Сольмунн".
Он бы с радостью помог семье Сольмунна, но что мог простой аптекарь из Сегельфосса! Он выходил на прогулки и встречал разных людей, выслушивал их рассказы и снова возвращался домой. Кто он? Да никто. Он сидел раскладывал пасьянсы, раскрывал книгу…
А еще он играл на гитаре, и довольно искусно. Жена почтмейстера, разбиравшаяся в такого рода вещах, говорила, что подобной игры ей не доводилось слышать. Он подпевал себе, правда, несмело и тихо, словно бы стесняясь самого себя, но голос у него был ровный и музыкальный. Фру Хаген тоже не блистала по части пения, однако это не мешало им музицировать и получать от этого удовольствие, она садилась к роялю и исполняла Моцарта, Гайдна, Бетховена, он брал в руки гитару и наигрывал баллады и народные песни - что там ни говори, а это искусство и музыка, пускай в руках у него всего лишь гитара.
Он рисовался тем, что прикладывается к бутылке, и имел обыкновение утверждать, что никогда бы не отважился играть в присутствии фру почтмейстерши, не будучи в известном состоянии, каковое она должна извинить. Это была поза, которой он прикрывал свою застенчивость, а может быть, хотел подчеркнуть, что ему чуждо мещанское здравомыслие и он вовсе не обыватель. В обществе фру Хаген он чувствовал себя вольготно, она привыкла вращаться в артистической среде и умела с ним обойтись, они музицировали, болтали, шутили, у Хольма был просто дар развлекать людей. И он не всегда был навеселе, вернее даже, не так уж и часто, а если он иной раз и приходил к ней после того, как заглядывал накоротке в гостиницу к своему приятелю Вендту, то не переставал от этого быть остроумным и занимательным собеседником, совсем наоборот. Фру Хаген тоже за словом в карман не лезла, она ему нисколько не уступала, эта маленькая, гибкая, как ива, миловидная дама. Они пускались в самые невообразимые разговоры, да, у них завязался до того причудливый флирт, что одному Богу известно, чем это могло кончиться, - ведь, заигравшись с огнем, недолго и обжечься.
- Есть вероятность, что я вас люблю, - заявляет он, - вы ведь не захлопнете из-за этого передо мной двери?
- Мне бы и в голову не пришло это сделать, - отвечает она.
- Конечно, нет, ибо я - ничто. И моя внешность вас, наверно, тоже не привлекает?
- О нет. Мой муж куда интереснее.
- Да, но он вам не подходит, - говорит, покачивая головой, Хольм.
- Он меня любит.
- И я тоже. Я подумываю, а не сделать ли мне на затылке пробор?
- Фу! Нет, оставайтесь уж таким, как есть.
- Да?
- Вы не так уж и безобразны.
- Безобразен? Я был бы просто красавцем, если бы не этот ужасный нос.
- Да что вы, - говорит фру Хаген. - По-моему, он большой и красивый.
- Правда? А знаете ли, о чем я сижу и думаю? О том, что нам будет слышно, когда ваш муж станет подниматься по лестнице.
- Неужели?
- Да. И что я вполне успею вас поцеловать.
- Нет, - качает головой фру Хаген.
- Это почти неизбежно, - бормочет он.