- Вы знаете, - сказал вахтенный, поворачиваясь к младшим офицерам, - если бы другие обстоятельства не делали такое предположение абсурдным, я бы непременно решил, что он неизвестно как перебрался к нам на борт вчера вечером с вражеского корабля.
- Но каким же образом, сэр? - спросил штурман.
- Бог знает. Однако, если помните, наш бизань-гик прошел над их палубой, когда мы маневрировали, чтобы набрать ход.
- Но даже если предположить, что он сумел бы перебраться к нам по гику - вещь при данных обстоятельствах абсолютно невозможная, - то с какой стати ему вдруг вздумалось бы добровольно отправиться к врагам?
- Пусть он сам ответит на это. - И офицер, неожиданно повернувшись к Израилю, попробовал сбить его с толку, задав вопрос так, будто он не сомневался, что уже открыл истину: - Отвечай - почему ты вчера прыгнул к нам на борт с вражеского корабля?
- Прыгнул на борт, сэр, с вражеского корабля? Да что вы, сэр! Я стоял, как мне положено в случае боевой тревоги, у третьего орудия на нашей нижней палубе.
- Он свихнулся… или я помешан… или весь свет перевернулся… Уберите его отсюда!
- Да куда же, сэр? - спросил боцман. - Места ведь у него нет? Куда же мне его убрать?
- С глаз моих долой! - отрезал вахтенный офицер, вспылив из-за собственной беспомощности. - Убрать его с моих глаз, слышишь?
- Ну, пошли, что ли, привидение! - буркнул боцман, схватил призрак за шиворот и начал водить его по всему кораблю, не зная, что с ним делать дальше.
Минут через пятнадцать капитан, выходя из своей каюты, заметив, как боцман бесцельно расхаживает с Израилем, подозвал его к себе, спросил, что все это означает, и напомнил о своем приказе, строжайше запрещавшем придумывать новые унизительные наказания для матросов его корабля.
- Подойдите-ка сюда, боцман. С какой целью вы водите этого человека по палубе?
- Да без всякой цели, сэр. Я его вожу, потому что у него нет конечного назначения.
- Господин вахтенный офицер, что все это означает? Кто этот человек? Я как будто его не знаю. Кто он? И зачем его водят по палубе?
После этого вахтенный офицер, приняв трагическую позу, подробно рассказал о таинственном происшествии, к большому удивлению капитана, который немедленно принялся с негодованием допрашивать призрака:
- Негодяй! Не вздумай меня обманывать! Кто ты такой? И откуда ты явился сюда?
- Сэр, меня зовут Питер Перкинс, и сюда я явился с бака, куда боцман сводил меня перед тем, как привести сюда.
- Не смей шутить!
- Да уж какие тут шутки, сэр, дело-то серьезное!
- Ты имеешь наглость утверждать, будто ты был завербован положенным порядком и находился на борту этого корабля с тех самых пор, как он десять месяцев назад вышел из Фалмута?
- Сэр, да я завербовался на него одним из первых, чтобы не упустить случая пойти в плаванье под командой такого хорошего капитана!
- В какие порты мы заходили? - спросил капитан уже мягче.
- В порты, сэр, в какие порты?
- Да, сэр, в какие порты!
Израиль поскреб свой русый затылок.
- Так в какие же порты мы заходили?
- Ну, сэр… в Бостон, например.
- А ведь на этот раз верно, - шепнул кто-то из мичманов.
- А потом в какой?
- Так вот, сэр, я и говорил, что Бостон был первым, верно? Ну, и… и…
- Назови второй порт, вот о чем я тебя спрашиваю.
- Ну… Нью-Йорк.
- Опять верно, - шепнул тот же мичман.
- А сейчас мы в какой порт плывем?
- Дайте-ка подумать… домой плывем… в Фалмут, сэр.
- А что за город Бостон?
- Большой такой город, сэр.
- Улицы прямые, а?
- Да, сэр. Коровьи тропы, поперек овечьи тропки, а наискось куриные следочки.
- Когда мы дали первый выстрел?
- Ну, сэр, на фалмутском рейде, десять месяцев назад - сигнальный выстрел, сэр.
- Где мы дали первый боевой залп, а? И как звался капер, который мы тогда взяли?
- Сдается мне, сэр, что я тогда лежал в лазарете. Да, сэр, так оно и было. У меня началась мозговая горячка, и я на время обеспамятел.
- Боцман, уберите его отсюда!
- Куда прикажете, сэр? - почтительно поднеся руку к шапке, спросил боцман.
- Пойдите проветрите его на баке.
И вот они снова принялись кружить по кораблю. В конце концов они оказались на жилой палубе. Было время завтрака, и боцман, человек незлой, очень ласково представил нашего героя своей артели и угостил завтраком, во время которого пускал в ход всяческие хитрые уловки, чтобы выведать его секрет.
Кончилось тем, что Израилю была предоставлена свобода; с тех пор он так охотно и поспешно бросался выполнять самые трудные распоряжения и показал себя таким дисциплинированным и опытным моряком, что заслужил доброе мнение как всех офицеров, так и капитана, а его веселый и покладистый характер постепенно завоевал ему симпатии даже самых подозрительных матросов. Старшина гротмарсовых, убедившись, что он хороший моряк и хороший товарищ, попросил его к себе в команду, и остальную часть плаванья наш герой прослужил гротмарсовым, вполне оправдав оказанное ему доверие.
Как-то в тихий погожий день - последний день плаванья, - когда корабль уже огибал мыс Лизард, откуда до Фалмута всего несколько часов пути, вахтенный офицер, случайно взглянув на грот-марс, заметил Израиля, который, облокотившись о поручень, безмятежно глядел на него сверху.
- Ну что же, Питер Перкинс, ты и впрямь оказался гротмарсовым.
- Я ведь вам всегда это говорил, сэр, - благодушно улыбнулся ему Израиль, - хоть вы, сэр, если помните, сначала никак не хотели мне верить.
Глава XXI
САМСОН СРЕДИ ФИЛИСТИМЛЯН
Наконец капер, скользнув между кораблями, стоявшими на рейде - один из них, фрегат, только еще убирал паруса, - приблизился к городу Фалмуту, и Израиль со своей вышки увидел, что на берегу бушует огромная толпа, а все ближние крыши усеяны зеваками. Катер с фрегата как раз подошел к пристани, и на берег, кроме командира катера и команды, сошли еще несколько солдат и три офицера. Матросы построились в две шеренги, образовав в толпе нечто вроде коридора, и затем на корме катера появились два подтянутых и вооруженных до зубов солдата, а между ними - человек патагонского роста, с военной выправкой, их оборванный, закованный в цепи пленник, чья гордая голова возвышалась над их головами, словно главный купол собора Святого Павла над его малыми куполами. При виде него толпа подняла оглушительный крик и рванулась вперед, желая поближе рассмотреть неизвестного великана, так что четырем солдатам пришлось обнажить сабли, чтобы расчистить путь своим товарищам, которые вели пленного колосса.
Когда капер подошел к берегу еще ближе, Израиль расслышал, как офицер, командовавший солдатами, закричал: "В замок! В замок!" - после чего конвой, окруженный вопящей толпой, последовал за тремя своими товарищами, продолжавшими грозить обнаженными саблями наиболее яростным буянам, к угрюмой крепости на утесе примерно в миле от пристани. И все время, пока они не исчезли из вида, гигантская фигура их пленника покачивалась среди сверкающих штыков и сабель, господствуя над ними, словно огромный кит, которого со всех сторон окружили злобные меч-рыбы. И порой его скованные руки поднимались над их головами в жесте, исполненном, несмотря на цепи, гордой дикарской насмешки.
Когда корабль Израиля стал на якорь напротив большого склада, расположенного в стороне от остальных, на берегу все уже было спокойно; к тому же началась разгрузка, продолжавшаяся до полуночи, так что у нашего искателя приключений не было досуга размышлять об увиденном.
На следующий день было воскресенье, и после полудня Израиля вместе с другими отпустили на берег. Город окутывала тишина. Не найдя там ничего интересного, он в одиночестве отправился вдоль моря через поля и вскоре очутился у подножья утеса, на котором стояла упомянутая выше угрюмая крепость.
- Что это за место? - спросил он у проходившего мимо крестьянина.
- Замок Пенденнис.
Когда Израиль ступил на низкую жесткую траву под стенами замка, его поразили доносившиеся оттуда громовые звуки, напоминавшие рык раненого льва. Вскоре ему удалось различить следующие слова, выкрикнутые с необыкновенной силой:
- Не хвались более, Старая Англия! Смирись с тем, что ты всего лишь остров! Отзови свои разбитые полки домой и посыпь главу пеплом! Слишком долго твои подкупленные сторонники за океаном, забыв господа своего, поклоняются Хау и Книпхаузену-гессенцу!.. Прочь руки, краснобрюхие шакалы! Облаченный в королевскую кольчугу, я затаил в груди сокровища гнева против вас, англичан!
Тут раздался лязг, словно гремели цепи, затем звуки яростной борьбы и невообразимый шум. А потом вновь зазвучал тот же голос: