Она могла бы стать местной достопримечательностью. Но, как ни странно, хотя в округе насчитывались сотни семейных очагов, где долгими зимними вечерами старики курили свои трубки, а молодые мужчины лущили зерна, сгрудившись все вместе поближе к огню, тем не менее юный Пьер стал единственным известным первооткрывателем этой скалы, кою он затем причудливо окрестил Скалой Мемнона . Возможно, причина, почему остальной мир так долго пребывал в неведении, не подозревая о существовании этой скалы, заключалась не только в том, что ее нельзя было приметить в лесной чаще – впрочем, она стояла посреди леса и утопала вершиною в густом буйстве зеленых ветвей заповедных лесов, и высилась она там, словно остов корабля капитана Кидда , что давным-давно затонул в теснине реки у Нагорья Гудзон , ибо верх этой скалы находился на все восемь саженей ниже, чем высокие лиственные кроны, и потому был скрыт от взоров даже весеннею порой, когда мириады молодых листов раскрылись еще не полностью; а кроме того, местным жителям было недосуг совершать длительные прогулки в лесные дебри, чтобы просто взглянуть на такую скалу: они с давних пор валили лес да рубили дрова в другой, проходимой части леса – словом, даже если кому-то из простонародья и случилось ее узреть, то никто из них, в силу своей неосведомленности, не угадал в ней настоящее природное чудо, а посему ни у кого не возникло мысли поделиться рассказом о своей находке, не то что писать о ней истории и публиковать за пределами графства. Так что скалу и впрямь могли увидеть, но вскоре позабыть столь незначительный эпизод. Иными словами, сия удивительная Скала Мемнона вовсе не была в их глазах Скалою Мемнона, а то был попросту массивный камень преткновения, о существовании коего глубоко сожалели, так как видели в нем досадную помеху, преграждающую удобный путь, что вел к маленькому распутью и короткой тропке через эту заброшенную часть имения.
Как-то в один из дней, когда он отдыхал, вытянувшись на траве у скалы, прислонясь к ней спиной, пристально ее разглядывая да размышляя о том, как странно это, что в таком графстве, где столько семей живет с незапамятных времен, он стал первым, кто увидел и по достоинству оценил такое великое природное диво, Пьер случайно смахнул рукой несколько сухих плетей серого цепкого мха и под ним, к своему немалому изумлению, обнаружил грубо выбитые в камне полустертые инициалы "С. У." . Отныне он знал: пусть простой народ в округе и слыхом не слыхивал об этой скале, но все ж он не был тем первым, кто открыл для себя этот изумительный вид опасно нависшей скалы, – нет, в давние, давние времена, в другую эпоху некто уже побывал у этого камня, и его чудесные особенности он оценил весьма высоко, о чем говорили тщательно выбитые в камне инициалы, выбитые тем, кто давно перешел в мир иной, кто, будь он жив и теперь, мог быть так же стар, как самый почтенный вековой дуб. Но кто – кто, во имя Мафусаилова древа , – кто мог быть этот "С.У."? Пьер долго ломал голову, но у него так и не возникло никакой догадки, ибо инициалы по своей древности, похоже, относились к доколумбовой эпохе. Наконец ему представился случай поведать о таинственных инициалах седовласому пожилому джентльмену, своему родственнику из города, который в конце своего долгого и богатого на события, но несчастливого жизненного пути обрел великое утешение в Ветхом Завете и продолжал его изучать с восторгом, что лишь возрастал; и этот седовласый пожилой родственник, когда исследовал все особенности скалы – ее массу, высоту, точный угол ее опасного наклона, и прочее, – тогда, после длительных размышлений, после нескольких протяжных глубоких вздохов, многозначительных взглядов убеленного сединами старца да чтения некоторых стихов из Экклезиаста, после всех утомительных приготовлений, этот седовласый пожилой джентльмен, который никогда не спешил, положил свою дрожащую длань на сильное плечо молодого Пьера и медленно прошептал: "Мальчик, то был Соломон Умудренный". Пьер не мог сдержать веселого хохота, услышав такие слова; будучи необыкновенно позабавлен тем, что в его глазах было крайне чудаковатой и прихотливою игрой воображения, кою он отнес на счет известной всему свету слепой любви, что питал к своему коньку почтенный родич, про которого судачили, что он однажды защищал такое мнение: ветхозаветный Офир, дескать, находился где-то на нашем северном побережье, – поэтому не стоило удивляться, что пожилой джентльмен вообразил, будто царь Соломон мог предпринять путешествие через океаны – словно какой-нибудь суперкарго , моряк-любитель, – на золоченом корабле из Тира или Сидона и обнаружил Скалу Мемнона, когда бродил по лесу, вооруженный луком и колчаном стрел для охоты на куропаток.
Но веселье никак нельзя было назвать обычным душевным состоянием Пьера, когда он в своих мыслях вдруг натыкался на эту скалу, и еще менее веселился он, когда сиживал в лесной глуши да внимал полному многозначительности, глубокому молчанию, что царило вокруг, да созерцал невиданный грозный, нависающий над ним скальный массив. У него часто проскальзывала тщеславная мысль, что наилучшим надгробием, какое он только мог себе пожелать, стала бы эта внушительная громада, которая в иную пору, когда нежный ветерок гулял в кронах окрестных дерев, казалось, издавала печальные и горестные стоны, будто оплакивала какого-то прекрасного юношу, что безвременно погиб в незапамятные времена.
Не одно только восхищение всей округи вызвала бы та скала, но с тем же успехом она могла бы вселить ужас в каждое сердце. Временами, когда Пьер проникался мистическим чувством, рассматривая сей непостижимо загадочный скальный массив, он называл его Скалою Ужаса. Мало бы нашлось храбрецов, что даже ради солидного вознаграждения рискнули взобраться на эту головокружительную высоту да потом спуститься вниз с полуразрушенной твердыни. Казалось, вырони на нее из клюва пролетающая птица крохотное семечко, и скала тут же рухнет всей массой, повалив при этом несколько лесных великанов, что росли вблизи нее.
Пьеру очень полюбилась эта скала; он частенько взбирался на нее, вставляя длинные шесты в расселины, и таким образом полз вверх и добирался туда, где были маленькие выемки, куда можно поставить ногу, или же взбирался по ветвям соседних деревьев и затем спускался вниз на выпуклую, как лоб, вершину с помощью гибких ветвей. Но никогда не был он столь бесстрашен – или, вернее, столь безрассудно глуп, быть может, – чтобы начать подъем на скалу с земли по обманчиво удобному высокому краю, ибо тогда возникла бы реальная угроза, что Скала Ужаса рухнет навеки.