Как и прежде, я никогда не спрашивала ни женщину, ни ее мужа, ни маленьких девочек, их дочек, о том, почему меня привезли в этот дом и как долго я в нем проживу. Такова я была, таковой себя помню с той минуты, как впервые открыла глаза, ибо вопрос, ради чего я появилась на свет, казался мне не менее странным, чем вопрос, зачем меня привезли в этот дом. Я не знала ровным счетом ничего ни о себе, ни о том, что имело ко мне малейшее отношение; я знала лишь то, как бьется мой пульс, мои мысли; но во всем другом я была невежественна, не считая размытых представлений об отличии своей человеческой природы от нечеловеческой. Но я становилась старше, и мой ум развивался. Я начала постигать значение окружающей меня обстановки, подмечать в ней все удивительные и мгновенные перемены. Я звала женщину матерью, по примеру двух девочек, и все же она целовала их часто, а меня очень редко. За столом она всегда подавала им еду в первую очередь. Фермер почти никогда не заговаривал со мной. Но пролетели месяцы, годы, и вот дочери фермера начали на меня таращиться. И тогда во мне проснулось прежнее, давно позабытое смущение, которым я страдала, когда на меня глазели одинокие старик со старухой, что сиживали у разрушенного очага в покинутом старом доме, стоявшем на круглом пустыре, что был открыт всем ветрам; смущение от тех былых настойчивых взглядов опять возвратилось ко мне, и зеленые глаза, и змеиное шипение злой кошки снова мне вспомнились, и темные волны беспросветного отчаяния сомкнулись над моей головой. Но женщина была ко мне очень добра, она учила девочек относиться ко мне с добротой, она звала меня к себе и оживленно беседовала со мной, и я благодарила – не Бога, ибо никто не рассказал мне о том, что есть Бог, – я благодарила красное лето и радостное солнце в небесах, кои рисовались моему воображению в человеческих образах, я благословляла человекоподобное лето и солнце за то, что они даровали мне эту женщину, и порой я ускользала из дому, и валилась в душистую траву, и славословила лето и солнце за их доброту, и после я частенько повторяла про себя эти два слова, что так ласкают слух: лето и солнце.
Пронеслись чередою недели и годы, и вот мои волосы стали длинными и лежали роскошной копной; и теперь я часто слышала слово "красиво", когда говорили о моих волосах, и "красавица", когда говорили обо мне. Никто не называл меня так в глаза, но мне нередко случалось подслушать, как это произносили шепотом. Слово "красавица" радовало меня, так как я чувствовала в нем человеческое тепло. Напрасно люди так не звали меня в открытую, ведь моя радость от этого лишь возросла бы и укрепилась, если б они честно стали звать меня в глаза красавицей; и я знаю, что это бы наполнило мое сердце бесконечной добротой к каждому. В то время я слышала слово "красавица", что время от времени говорили шепотом вот уже на протяжении нескольких месяцев, когда в дом пришел новый человек – джентльмен, так его называли. Его лицо показалось мне просто чудесным. Я была уверена, что уже видела раньше того, кто был на диво с ним схож и одновременно несхож, и, если б у меня спросили, где я его встречала, я не смогла бы ответить. Но как-то раз, когда я смотрелась в спокойную гладь маленького пруда позади дома, я увидела то самое сходство – то удивительное сходство и в то же время несходство черт. Это и вовсе сбило меня с толку. Новый человек, джентльмен, был ко мне очень добр; он казался потрясенным, смущенным при виде меня; он глазел сначала на меня, затем на крохотный круглый портрет – таким он казался, – который он достал из кармана брюк и тут же спрятал от моего взора. Затем он меня поцеловал и посмотрел на меня с нежностью и грустью, и я почувствовала, как на мое плечо закапали его слезы. Потом он кое-что шепнул мне на ухо. "Отец" – вот что было за слово, которое он прошептал; так две молодые девушки обращались к фермеру. Я знала, что это было слово доброты и поцелуев. Я поцеловала джентльмена.
Затем он покинул дом, и я плакала, чтобы он пришел опять. И он и впрямь снова пришел к нам. И вновь назвал себя моим отцом. Он приходил повидаться со мной раз в один или два месяца до тех пор, пока наконец однажды он не пришел вовсе; и когда я стала плакать и расспрашивать о нем, я услыхала в ответ лишь одно слово – мертв . И тогда мне вспомнилось, как я недоумевала, когда видела, что сперва привозят, а после увозят гробы из большого и многолюдного дома; и мною опять овладело прежнее недоумение. Что означало быть мертвым? И что значило быть живым? В чем заключается разница между словами "жизнь" и "смерть"? Была ли я когда-нибудь мертва? Жила ли я? Позволь мне снова замолчать. Не заговаривай со мной…
А меж тем шаги по комнате этажом выше; они стали вновь слышны.
– Проходили месяцы; и вдруг я откуда-то узнала, что мой отец постоянно посылал женщине деньги на мое содержание у ней в доме и что не было прислано ничего с тех пор, как он умер, а последний пенни из прежних денег был уже истрачен. Жена фермера стала смотреть на меня с тревогой и болью, а фермер – с недовольством и раздражением. Я понимала: что-то было ужасно не так; я сказала себе: я им в тягость, я должна покинуть гостеприимный дом. И тогда в моей душе поднялся вихрь неразберихи, в коем на два голоса завывали одиночество и отчаяние всей моей одинокой и беспросветной жизни; этот хаос и его свинцовые волны вдруг накатились на меня и поднялись выше моей головы; и я села наземь, бездомная, но не могла плакать.
Однако в ту пору я уже была сильной и рослой девушкой. Я сказала женщине: держите меня в черном теле, пусть я буду работать все время, только оставьте меня жить вместе с вами. Но двух девушек было вполне достаточно, чтобы выполнять всю требуемую работу; они не хотели меня. Услыхав мою просьбу, фермер лишь выпучил на меня глаза, и то, как он бесцеремонно таращился, сказало мне без лишних слов: мы не хотим тебя, ступай от нас, ты здесь лишняя, нет, ты тяжкая обуза. Тогда я сказала женщине: наймите меня к кому-нибудь, пошлите меня работать к кому-нибудь… Но я снова вдалась в ненужные подробности моей маленькой истории. Я должна кончить.
Женщина выслушала меня, и благодаря ее заботам я перешла жить в другой дом и стала там зарабатывать себе на жизнь. Моей обязанностью было доить коров, и сбивать масло, и прясть шерсть, и ткать ковры из тонких полос ткани. Однажды в дом зашел странствующий торговец. В его повозке была гитара, старая гитара, все еще очень красивая, но с порванными струнами. В былые времена он хитростью выманил ее, обменяв на что-то у слуг большого имения где-то в других землях. Несмотря на порванные струны, этот инструмент показался мне изящным и красивым; и я знала, что в инструменте спрятаны мелодии, хоть я никогда прежде не видела гитары и слыхом не слыхивала о ней, но у меня было странное гудение в сердце, кое предрекало звучание струн гитары. Чутье мне подсказывало, что струны выглядят не так, как должно. Я сказала торговцу: я куплю у тебя вещь, которую ты называешь гитарой. Но ты должен натянуть на нее новые струны. Тогда он отправился искать струны, и принес их, и исправил гитару, и настроил ее для меня. Истратив часть своих сбережений, я купила гитару. Я немедленно унесла ее в свою маленькую комнатку на чердаке и бережно положила на кровать. Затем я шептала, пела и шептала ей – очень тихо, очень нежно, так, что я едва слышала свой голос. И я изменяла высоту и тембр своего голоса, когда напевала и бормотала, и все пела и бормотала, низким голосом, мягко, снова и снова; и тогда я услышала внезапный звук, сладостным и несказанным был сладостный и несказанный звук. Я захлопала в ладоши: гитара говорила со мной, любимая гитара пела мне, бормотала и пела для меня, гитара. Тогда я запела и прошептала ей, переходя от одного тембра к другому; и вновь она ответила мне другой струной, вновь она шептала мне и отвечала мне звучанием струн. Гитара имела душу, гитара научила меня своим секретам, гитара научила меня, как играть на ней. Никогда не было у меня другого учителя музыки, кроме гитары. Я стала ее любящим другом, сердечным другом. Она пела для меня так же, как и я для нее. Наша любовь была взаимной. Все чудеса, которые невообразимы и несказанны, – все эти чудеса передавались в таинственных песнях гитары. Она знала всю историю моей жизни. Временами она показывала мне мистические видения загадочного большого дома, который я никогда не видела. Временами она дарила мне птичье щебетание, временами она пробуждала во мне поэтические восторги сказочных наслаждений, которые я никогда не испытывала, которые мне неведомы. Принеси мне гитару.