И он начал, немножко мямля, разъяснять, как следует делать "вытяжки", что можно и чего нельзя передавать своими словами.
Заплатин кивал головой, а про себя несколько раз сказал:
"Да что ты мне все это размазываешь? И без тебя понимаю".
Потом Пятов стал ему таким же тоном намечать ход работы, взял с письменного бюро листок бумаги, где программы были кратко намечены, и, подавая ему, после того как прочел вслух, прибавил:
- Это будет вашим компасом.
- Ладно! - ответил Заплатин.
Он нарочно держался такого тона с Элиодором, чувствуя, что если спустить его на одну зарубку, то Пятов из бывшего однокурсника сейчас же очутится в хозяевах и принципалах.
Уже и теперь он довольно-таки ломается и важничает.
"Однокашник" по лицею явился к двенадцати.
Это был худой блондин с торчащими вверх усами и чрезвычайно напряженным выражением лица - точно он сейчас сбирается крикнуть во все горло: "Смирно!
Равняйся!"
Пятов назвал ему Заплатила, прибавив, что они были товарищи по курсу; тот вытянул губу и, ничего не сказав, пожал его руку.
Завтрак был сервирован ровно в полдень.
Служили два человека во фраках.
С такой сервировкой Заплатин еще никогда не едал. Какие-то длинные, крючковатые шпильки привели его даже в смущение, и Пятов объяснил ему:
- Это особые вилки для раков. Будут раки bordelaise. Не знаю, как вы, господа, а я их обожаю! И теперь настоящий сезон для привоза невских раков.
Кандидат в "начальники" жевал усиленно, и когда проглатывал разные закуски, и когда принялся за первое блюдо завтрака. Он сначала помалчивал; но на вопрос Пятова: скоро ли он будет "шерифом" - заговорил короткими фразами, баском, и при этом поводил бровями, беспрестанно поднимая их и наморщивая лоб.
Заплатин долго слушал, наклонив голову над тарелкой, по своей всегдашней привычке.
"Шериф" - что-то такое начал "несуразное" - как он назвал про себя.
- Губернатор у вас… с душком? - спросил Пятов. -
Кажется, им не особенно довольны?..
- Кто? - перебил гость. - Либералишки? Так они добьются того, что нашу губернию раскассируют.
- То есть… позвольте узнать… как это раскассируют? - спросил Заплатин, поднимая голову. - Ведь это только о полках и эскадронах так говорится?
- Да-с… Совершенно как с полком, который хотят примерно наказать!
- В каком же это будет виде?
Хозяин стал приходить в тревожное состояние и ерзать на стуле своим пухлым туловищем.
- Очень просто. Чтобы звания не было этой губернии.
Два уезда отойдут сюда или три. А остальное раздадут соседним губерниям, благо мы соседи целых пяти губерний.
- И вы такой мере сочувствовали бы? - осторожно выговорил Заплатин и поглядел попристальнее на "шерифа".
- И весьма, если нельзя иначе пресечь крамолу.
- Да… в этом смысле?..
- Ну, этого, положим, не будет! - успокоительно вмешался хозяин, и его карие глазки искали глаз
Заплатина, чтобы остановить его вовремя.
Ему в высшей степени был бы неприятен всякий резкий принципиальный спор.
- И то сказать, много чести, - продолжал отрывисто гость. - Небось… Они храбры только на то, чтобы кукиш казать в кармане.
- Вы это про ваших односословников - дворян - говорите? - спросил Заплатин, поглядев опять на кандидата в "начальники".
- Я не считаю тех… односословниками, как вы изволили выразиться, - кто изменяет своему сословию и желает полного разложения и высшего класса, и крестьянства, и всего… чем держится русская держава.
- Да… вот в каком смысле! - с тихой усмешечкой выговорил Заплатин.
В эту минуту подали серебряную миску - раки bordelaise,
- и Элиодор стал его учить, как обращаться с крючковатыми вилками.
Спора не вышло. Заплатин рассудил, что будет "довольно глупо" препираться с таким питомцем "ликея"; а в какой степени сам Элиодор сочувствует таким взглядам - это его мало интересовало.
На этом завтраке он нашел настоящую позицию. Пятов для него - давалец работы, и только; а чтобы он не забывался, надо с ним держаться студенческого тона во что бы то ни стало.
VI
Надя Синицына встала гораздо позднее, чем вставала у себя, дома, и все время, как училась в гимназии, в губернском городе.
Било девять. А в десять хотел зайти Ваня.
Она, еще полуодетая, подошла к узкому, тускловатому зеркалу, висевшему над умывальником.
Лицо, с дороги и от вчерашнего позднего сидения в ресторане, после спектакля - не очень-то свежее.
А белизной кожи она славилась во всей гимназии. Тип у нее немного восточный. В наружности у них с Заплатиным есть что-то общее.
Но у нее волосы самого "воронова крыла", как до сих пор еще называют в провинции и у нее на Волге. И теперешняя прическа покрывает ее голову как шапкой. Глаза темные-темные, и ресницы бросают тень
- так они длинны. Рот немного крупен, но из-за свежих губ выглядывают чудесные зубы.
Никто бы с такой наружностью не стал так "корпеть", как корпела она в гимназии. За одну красоту ей медали бы не дали.
Еще гимназисткой она и в губернском городе, и у себя, в уездном, выслушивала признания и предложения "руки и сердца".
Но сердце ее совсем еще не говорило, вплоть до знакомства с Ваней.
Таких студентов она еще не знала. Его "водворили" на место жительства, и это ее сразу стало "подмывать".
Она сама с ним познакомилась, и через несколько недель они уже "поженихались".
И тогда ее стало тянуть в Москву - учиться - сильнее, чем было, когда она только что кончила гимназию.
Учиться вообще очень тянуло; но чему?
Она стала и тогда уже задумываться над тем, что зовут "призванием".
Курсы?.. Будешь или женщиной-врачом, "жевешкой", как непочтительно зовут краснобаи, или учительницей.
Другой дороги нет. Литература - беллетристика требует таланта, а то век будешь переводчицей или плохой компиляторшей.
Разве нельзя испробовать чего-нибудь другого?
С ее лицом, бюстом, ростом она, быть может, призвана совсем не к педагогии. Здесь медицинских курсов нет, а только высшие общие.
Да и тут надо бы допросить самое себя построже: что ее сильнее привлекает - математика с естествознанием или словесные науки?
По математике она шла хорошо; но ведь то гимназия, а не факультетская программа. И по словесности нынче
"мода" заниматься по разным специальностям… История, всемирная литература или там "фольклор" - тоже модный предмет.
Третий день живет она в Москве, начались хлопоты, и вряд ли она попадет на курсы.
Придется, кажется, удовольствоваться какими-то
"коллективными" уроками.
А если она будет принята - надо сейчас же подчиниться правилам или жить у родственников, или в общежитии.
Родственников она отыскивала. Оказалась какая то глухая старуха с племянницей, хворой девицей. С ними была бы нестерпимая тоска жить в одной квартире, да и комнаты у них свободной нет. В общежитии не сразу найдешь вакансию; а если бы и нашлась - тоже не особенная сладость.
Гимназисткой она жила у дальних родных отца, на полной воле; а дома, при отце, и подавно.
Хозяйка вот этих комнат - тоже что-то вроде интерната
- уже внушала ей, что позднее восьми часов вечера не рекомендует принимать гостей мужского пола, "особливо господ студентов".
А вчера Ваня заходил за ней в исходе осьмого и проводил из ресторана поздно, в начале второго. Их впускал швейцар. Он, наверное, доложил хозяйке на счет
"новоприезжей барышни".
И та ей сделает внушение.
Комната - неважная, узкая, на двор; еле-еле нашлось места для ее вещей. Хорошо, что она привезла свои подушки, белье и одеяло. Все это от хозяйки очень скудное. Так же и еда. Столоваться обязательно тут же. Одного обеда - мало. К вечеру начинает "подводить".
Вчера она еще могла пойти поужинать со студентом в гостиницу, где было много народу, - "под машину"; а когда поступит в курсистки - этого уже нельзя будет себе позволить.
Еще менее - жить в одних номерах, как она мечтала у себя еще не так давно, и Ваня повторял тогда, что это можно будет устроить.
Теперь выходит не совсем так.
И вообще, она ожидала, что Ваня здесь, в Москве, "развернется вовсю". Она имела повод считать его настоящим студенческим вожаком.
А ему как будто не по себе. Совсем у него не такой вид, какого она ждала.
Разумеется, он очень обрадовался, много целовал ее, был даже особенно нежен.
Но в нем нет яркого подъема духа, хотя он ни на что еще не жаловался. Дела его идут хорошо. У него есть частная литературная работа, и он очень доволен тем, что "просуществует" на свой счет всю зиму и внесет за себя, за второе полугодие, из собственных денег.
А она? Бедный ее "папа" души в ней не чает и все свои "копеечки" собрал, чтобы снарядить ее… Когда она будет в силах сама себя поддерживать?
Печататься в газетах, искать уроков?.. Сотни их жаждут того же. Если и перепадет что-нибудь насчет переводов, так от Вани. Да и не знает она достаточно хорошо ни французского, ни немецкого, - даром что получала по пяти. Читать может французские книжки; но немецкие - труднее; да и самой надо владеть русским слогом, и не так, как годится для сочинений в гимназии.
Все это Надя Синицына перебирала в своей живописной голове, пока умывалась и приводила себя в порядок. Ваня хотел быть тотчас после десяти. Она напоит его чаем.
Вот и насчет свиданий с ним…
Если она поступит в общежитие - это будет очень стеснительно. И к нему ходить - тоже не особенно ловко. Он живет в студенческой меблировке.