Тут госпожа Фабрициус подбоченилась и воинственно оглянулась по сторонам, как будто комната кишела незримыми ее противниками, хотя перед ней в эту минуту стоял единственный маловер, да и тот сложил оружие. После этого госпожа Фабрициус подробнее рассказала сыну о своем посещении девицы Розалии Отрокочи. Юный сенатор с жадностью ловил каждое ее слово, подобно тому как истомившаяся от зноя земля впитывает в себя росу - всю до последней капли.
- Ну так вот: была я там. Что и как говорить, я еще дома придумала. Пошла не с пустыми руками - взяла с собой последний цветок георгина, про эти цветы есть в здешних краях поверие: сколько таких цветов девушка себе в волосы приколет, столько будет у нее в этом году женихов. Так вот, прихожу я с цветком к Матильде. Девушки ее большей частью на веранде сидят; увидели меня и впились глазами в мой георгин. Ведь каждая из них жениха ждет! Спрашиваю про Розу, отвечают: она в комнате мадемуазель Матильды, вышивает. И правда, сидит Розика рядом с твоей крестной, работает. Поболтали мы о том, о сем, как обычно, а потом я вдруг возьми да этак хитро и переведи разговор на георгин: "Кому, говорю, его отдать? Ты, Розалия, уже свой цветок получила". А она улыбается и говорит в ответ: "Получила, да и потеряла. Значит, и жениха потеряла". И тут я спрашиваю, как задумала: "А, интересно знать, где же ты его потеряла?" Розалия засмеялась, на щечках ямочки - если бы только ты их видал, Тони! - и отвечает: "В парке, в трактире, когда господин Кендель… Когда это было, тетя Матильда?" - "Во вторник вечером, вернее, ночью", - подсказала мадемуазель Клёстер. Я, конечно, прикинулась удивленной. "Ночью? - спрашиваю. - Непонятно! Что вы там делали ночью?" Розалия посмотрела на меня чистым и таким горделиво-спокойным взглядом - видно, не поняла, что я допытываюсь, подумала, что я ее храбрость!" восхищаюсь, и поясняет: "Документ один мне нужно было подписать в присутствии свидетелей. О наследстве". - "И кто же был свидетелями?" - спрашиваю. "Господин Кендель, говорит, и Дёрдь Гёргей".
Юный сенатор подскочил, как ужаленный.
- Дёрдь Гёргей? - мрачным тоном переспросил он. - Что ж, это мне полезно знать.
- Не выдумывай сам себе врагов! Ведь все же ясно?
- В каком смысле?
- В таком, что Розалия ни в чем не повинна.
- Откуда вы это знаете?
- Я же сказала: по ее взгляду, да и по тому, с какой простотой она рассказала о своей ночной прогулке в парк. Виноватый человек никогда не поступил бы так на ее месте.
- Мамочка, вы - самая лучшая мать на свете! Но в этих вещах вы не разбираетесь! Из вашего рассказа я, например, сделал совсем иной вывод.
- Как так?
- Я осуждаю все это и во многом виню мадемуазель Клёстер.
- Почему? Представь себе: приходит господин Кендель, опекун Розалии, и просит по важному делу отпустить ее с ним. Разве не обязана была Матильда отпустить девушку?
- Допустим, но как попал туда Дёрдь Гёргей?
- Это я, право, не знаю, но и не считаю существенным.
- Все это нехорошо! Ах, как скверно! - горестно воскликнул сенатор и сжал ладонями виски, словно боясь, что его голова вот-вот разломится. Глаза его налились кровью. - То, что вы рассказали, матушка, может быть, и верно, - старый пройдоха Кендель действительно имел право вызвать Розалию. Но повод! Подумайте, мама, какой повод! Нужно было, видите ли, подписать документ в присутствии свидетелей! Так почему же его нужно было подписывать ночью, в загородном трактире, о котором идет такая дурная слава? Ведь это же место любовных свиданий! Разве она не могла подписать этот документ в пансионе?
Тут госпожа Фабрициус захохотала, да так, что у нее даже слезы навернулись на глаза.
- Ах ты, глупое дитя! Почему же ты, не дослушав, перебиваешь меня? Я как раз и собиралась рассказать тебе, что отправились они в загородный трактир потому, что документ этот положено было подписать в присутствии самого вице-губернатора.
- Подожди! Я понял! Понял! - хлопнул себя ладонью по лбу Фабрициус. - Теперь все понятно. Вся картина ясна. Разумеется, при этом был вице-губернатор. Там он и схватил Нусткорба. В городе, да еще днем, Гёргей, разумеется, не мог появиться.
И молодым сенатором овладела такая радость, что он пустился в пляс, подскочил к матери и осыпал ее поцелуями.
- Да перестань ты! - кричала та. - Еще, чего доброго, задушишь! Не прыгай ты, как овечка, завидевшая соль! Посиди Хоть минутку спокойно, дай досказать остальное.
- Как? Есть еще и остальное?
- Главное только сейчас и начинается.
- Спасибо, мамочка. Теперь я совершенно спокоен, и "остальное" меня не интересует.
- А вдруг? Послушай лучше, что было потом. Я спрашиваю Розалию: "Ну, а георгина тебе не жалко?" Она улыбнулась: "Жалко. Цветок жалко - не жениха!" - "Конечно, - говорю я, - раз цветок георгина уже побывал в твоих волосах, замуж ты обязательно выйдешь". А тут Матильда вмешалась: "Розалия не верит этой примете". - "Напрасно, примета верная, - отвечаю. - По крайней мере, в вашем случае. Ведь уже и сваха к вам пришла и даже в этой самой комнате сидит!"
Обе они посмотрели на меня: уж не заговариваюсь ли я? А я продолжаю: "А эта сваха - я. Предлагаю тебе, Розика, руку сына моего, будь его женой!"
Лицо сенатора запылало.
- Мама, если вы это сделали… - срывающимся голосом воскликнул он.
- Ну конечно, я это сделала! А что тут такого?
- Да ведь это безумнейший поступок! Ведь это еще было слишком рано делать…
- Отчего же рано, если она любит?
- Она сказала? - пробормотал, как в лихорадке, Фабрициус.
- Не сказала, но и скрыть тоже не сумела.
- Так говорите же, говорите, что было дальше?
- А было вот что: она вспыхнула, вроде того, как ты сейчас, и вмиг исчезла, будто ее и не было в комнате.
- А потом? Потом что?
- Искали мы ее с твоей крестной. По всему дому искали, звали - не отзывается.
- Боже, боже!
- Да не бойся ты, не потерялась. Мы все же ее нашли - в кладовке. Сидела на мешке с крупой и горько плакала. Прижала я ее к себе (до чего же милая у нее головка!), спрашиваю: какой ответ передать? А она не отвечает, только плачет, слезы по щекам градом катятся. Вон, посмотри, какое мокрое у меня платье.
Фабрициус неуверенно взглянул на мать.
- Вы говорите, мамочка, что она плакала. Как же это понимать?
- Глупенький! Любовь женщины - в ее глазах, коварство - в делах, хитрость - в словах. Розалия оттого плачет, что любит. Сердце ее полно любовью. Отправляйся к ней сейчас же и осуши ее слезы!
Фабрициус не стал дожидаться пока матушка повторит свой приказ, принарядился - и побежал. Но к тому времени Розалия больше уж не плакала. Из окон пансиона во двор доносился ее звонкий голос, распевавший под гитару веселую немецкую песню.
В зале было много народу. По пятницам к этому часу у мадемуазель Клёстер всегда собирались гости: молодые офицеры, сыновья лёченских патрициев, подружки ее воспитанниц. По этим дням в пансионе обычно устраивался небольшой концерт: декламировали стихи, пели, танцевали. Попасть на "пятницу" к мадемуазель Клёстер считалось большой честью. Хозяйка всегда умела придумать что-нибудь приятное, интересное, любопытное, занимательное - словом, такое, о чем потом долго говорили не только в городе, но и в округе. Особенно много изобретательности было в ее выдумках зимой. На прошлое рождество, например, служанки вносят вдруг в гостиную два корыта, ведра с водой, вслед за ними появляются барышни-воспитанницы с засученными рукавами и, подоткнув за пояс юбки, начинают стирать (ведь все равно им предстояло сдавать экзамен по стирке белья), а публика сидит и любуется очаровательными прачками. В другой же раз гости, придя на вечер, застали эти хрупкие, нежные создания за прялками.
Но в тот вечер Розалия была на редкость неловкой. Завидев входящего Фабрициуса, она выронила из рук гитару. Миклош Блом, подскочив к ней, подхватил гитару, но от этого Розалия еще больше смутилась и забыла слова песни. Барышни захихикали, одна из них шепотом подсказала певице следующую строку. Розалия продолжала петь, но уже как-то вяло, скучно, будто никогда и не было у нее звонкого, приятного голоса.
После концерта стали играть в "кошки - мышки", в "путешествие лотоса", и хотя на вечере присутствовали старые дамы, зорко следившие за барышнями и за гостями, умная хозяйка сумела предоставить своему крестнику возможность перекинуться несколькими словами с Розалией. В импровизированной программе вечера каждый принимал участие, как мог: молоденький куруцкий поручик Имре Реваи, например, выступил в роли чревовещателя и воспроизвел диалог генерала Андраши и старухи Винкоци, у которой генерал был на постое. Все смеялись до упаду! Затем Миклош Блом показывал "чудеса". У бродячих фокусников он научился вызывать "потоп", - иначе говоря, создавать у всех впечатление, что через окно в комнату потоком льется вода. Некоторые из женщин, не знавших, что все это только обман чувств, всерьез перепутались. Затем Блом положил дынное семечко в какую-то кашицу, полил ее розовой жидкостью, и на глазах изумленных зрителей семечко проросло, потом распустились листочки, цветы а затем они превратились в крохотные дыньки. Для всех этих фокусов чародею нужен был стол.
- Розалия, душенька, принеси маленький столик из моей комнаты, - распорядилась мадемуазель Матильда и тут же шепнула Фабрициусу: - А ты, крестник, пойди помоги ей.
И Фабрициус исчез, никем не замеченный, а когда появился в дверях комнаты мадемуазель Клёстер, Розалия, тащившая столик, испуганно выпустила его из рук, как недавно гитару, и задрожала, словно осиновый лист.
- Ах, и вы здесь?
- Розалия, - воскликнул юноша, - вы не сердитесь на мою матушку, что она была так смела?