- Ладно! Пусть господин Нусткорб дальше рассказывает! Не перебивайте!
И господин бургомистр теперь уже без помех мог рассказать, как он бросился на вице-губернатора, пытаясь "захватить его живьем", как в пылу схватки он кликнул себе на помощь гайдука Матяша Платца. Но прежде чем тот прибежал, Гёргей успел засвистеть, чему он, Нусткорб, не смог воспрепятствовать. По этому сигналу выскочили отовсюду и сбежались на помощь Гёргею его подручные, схватили Нусткорба и его гайдука и как пленников отвезли в Гёргё. Что же он мог поделать, если причудник-аристократ вместо того, чтобы бросить своего пленника в темницу, угостил его роскошным ужином, а затем отправил домой в карете, запряженной четверкой лошадей.
- Благородно поступил, надо признать! - пробормотал себе под нос Донат Маукш.
- Поделать вы, господин бургомистр, действительно ничего не могли, - согласились сенаторы, основательно обсудив вопрос, - но только подумайте о том, как вам переварить этот ваш ужин, потому что народ больно уж разбушевался.
- Ничего, народ мы утихомирим, - самоуверенно заявил бургомистр, - есть у меня для этого средство! - и хлопнул себя по карману, где лежала бумага.
- Верно, надо что-то делать и притом срочно, - подтвердил мудрый Мостель.
Однако внизу, в винном погребке, где сенаторы обычно заканчивали каждое свое заседание "магарычом", юный Фабрициус без обиняков заявил, что считает положение Лёче тяжелым, и намекнул (вино развязывает язык!), что господину бургомистру следовало бы ради чести не подражать теперь громкому клекоту орлов, а скорее уж уподобиться улитке, и пусть дети поют ему песенку: "Улитка, улитка, высуни рога, дам пирога!" Иными словами, смелый молодой человек намекал, что Нусткорбу пора в отставку, - недаром же Фабрициус был вожаком самых непреклонных в сенате: он боялся, что ненависть лёченцев к Гёргею со временем остынет и придется тогда городу веки вечные носить на себе пятно позора; этот юноша считал, что подоплекой убийства покойного бургомистра была не столько вспыльчивость Гёргея, сколько презрение к бюргерам, свойственное всему надменному дворянству.
Господин Крипеи после четвертой кварты вина присоединился к мнению Фабрициуса:
- Правильно! Сейчас во главе города должны стоять не столько умные, сколько разгневанные люди.
Впрочем, Нусткорб тоже был разгневан - по крайней мере, на Фабрициуса и Крипеи.
- Головой о стену биться, что ли? Вы говорите: толпа шумит. А я плевать хотел на толпу и все равно буду делать свое дело, как мне подсказывает моя совесть! Что из того, что толпа шумит? Зачем ее слушать? Разве не шумит морская раковина, если ее приложить к уху? А захочешь посмотреть, что же там I шумит в ней, увидишь, что она совершенно пуста.
Фабрициус покачал головой.
- Ваши сравнения хромают, - правда убедительнее, сударь!
- Нет, это ваша "правда" хромает на обе ноги, а не мои сравнения! - отпарировал Нусткорб.
О, господин Нусткорб тоже был остер на язык.
- Что такое? - надменно спросил Фабрициус.
- А то, что не будь на свете вас, не пришлось бы мне драться с Гёргеем, да, может быть, я и в глаза бы его не увидел.
- Драться из-за меня?
- Не из-за вас, но из-за кого-то, кто весьма дорог вашему сердцу.
Фабрициус задумался.
- Что вы хотите этим сказать? - смущенно спросил он наконец. - О ком идет речь?
- Об одной красивой девушке. О красивейшей девушке на целом свете, хе-хе-хе!
Теперь уже он насмехался над Фабрициусом. А юный сенатор разъярился до того, что изо всех сил грохнул деревянной кружкой.
- Довольно! Ваша болтовня надоела мне.
- Господин сенатор, не забывайтесь. Вы говорите с бургомистром города Лёче, - с достоинством предостерег его Нусткорб.
Фабрициус опомнился и, склонив голову, покаянно приложил руку к груди:
- Меа culpa [Виноват (лат.)]. Простите меня, господин бургомистр. Гнев увлек меня…
А Нусткорб, положив ему на голову ладонь, задумчиво сказал:
- Не гнев, а любовь. Узнаю. Ведь я и сам когда-то был молод… Ну, да хватит об этом! Считай, что я ничего не говорил. Выпьем лучше еще немножко красного. А прежде закусим чем-нибудь, чтобы вину мягче было у нас во чреве. Эй, хозяин, - позвал он корчмаря, - принеси-ка нам свеженького творогу!
Сотрапезники отведали творогу в качестве "подстилки" для вина, затем выпили само вино, поболтали о всякой всячине. Только один Фабрициус сидел молча, словно воды в рот набрал. Молчал. Но вот в погребке появилась служанка Нусткорба со строжайшим наказом от барыни поспешить домой: "Обед и так уже перепрел, и если барин не придет немедленно, пусть себе отправляется обедать в Гёргё. До чего несчастный город Лёче, если его дела решаются в кабаке!"
В таких случаях Нусткорб хотя и ворчал, но обычно поднимался и уходил. Никто его за это не осуждал, потому что и остальные сенаторы расходились домой под такого же рода "нажимом".
Однако на этот раз слова супруги "пусть отправляется обедать в Гёргё", вызвавшие смех (или, по крайней мере, плутовскую улыбку на устах сенаторов), возмутили бургомистра. У него так и зачесалась рука влепить затрещину краснощекой Кетхен. Однако эпитет "Прозорливый", которым в городе наградили Нусткорба, когда он еще был любезен бюргерам, обязывал его к сдержанности, а поэтому бургомистр горестно вздохнул и отправился домой. И только палка Нусткорба, когда в душе его вспыхивало негодование, начинала со свистом рассекать воздух. Вот как? И жена тоже? Ну, погоди!
Нусткорб даже не заметил, что рядом с ним все время идет Фабрициус, и лишь когда юноша проговорил: "Ну, теперь, сударь, мы одни, скажите мне, что вы имели в виду давеча в погребке? " - Нусткорб заметил его присутствие.
- Гм… Сказать, что я имел в виду? - недовольно захмыкал бургомистр. - А может, лучше не говорить? Разумнее будет. Но уж если я должен вам что-нибудь сказать, скажу только одно: не женитесь, братец. Человек я не алой, дурного совета давать не стану…
Фабрициус схватил бургомистра за руку и стиснул ее с такой силой, что у Нусткорба чуть кровь не брызнула из-под ногтей.
- Вы слышали что-нибудь?
- Гм… Кое-что слышал. Ну, отпустите же вы мою руку.
- О Розалии слышали? - спрашивал Фабрициус глухим, дрожащим голосом.
- Да, о ней.
- Говорите же поскорее, не мучьте.
- Ну хорошо. В загородном трактире, в мезонине, где я торговался о цене на документ, я услышал шаги и голоса в соседней комнате и, заподозрив недоброе, спросил того человека из Белы, что там происходит. Он ответил мне: "Любовное свидание". Но ведь договором, заключенным с Карасем, такие вещи решительно запрещены, и я подверг человека из Белы строгому допросу, желая допытаться, кто же участники свидания. Он признался, что знает только женщину, так как видел ее, когда она поднималась по лестнице. И была это - Розалия Отрокочи.
Юный сенатор побледнел.
- Подлая клевета? - воскликнул он.
- Я тоже сначала подумал, - сказал бургомистр и нехотя добавил: - И сейчас так думаю, хотя…
- Так говорите же! До дна хочу испить горькую чашу, а потом бросить ее в лицо изменнице!
Глаза Фабрициуса налились кровью, руки задрожали.
- Выходя из трактира, я заметил промелькнувшую мимо меня женщину. Разумеется, я не узнал ее, однако…
- Как, и еще что-то? - будто от боли, вскрикнул Фабрициус.
- Идя за нею следом, я нашел на земле цветок георгина, который, по-видимому, выпал из ее прически.
- Когда это было? - мрачно спросил Фабрициус.
- Во вторник. Поздно вечером. А поскольку дело это заинтересовало меня (именно из-за вас), я некоторое время стоял у выхода из парка, решив взглянуть в глаза герою свидания, если он не ушел вместе с женщиной. Ну, а получилось так, что дождался-то я - Гёргея, который, как видно, находился до этого где-нибудь в здании трактира. Думаю, что он тоже в сговоре с этим висельником Карасем. Я, между прочим, с самого начала не хотел, чтобы Карасю сдали в аренду загородный трактир, потому что этот арендатор явно пляшет под дудку комитатских дворян. Ну вот, я уже у своего дома! Вы только посмотрите, сударь, что они сделали с ним.
Все три окна дома Нусткорба, выходившие на улицу, были выбиты, а степы обезображены мерзкими надписями и оскорбительными рисунками. Но самую обидную картину являла собой повязанная белым платком и глядевшая из окна госпожа Нусткорб.
Сердито насупив брови, она озирала улицу. Будучи близорукой, супруга бургомистра не сразу заметила приближавшегося мужа. Тот же, наоборот, тотчас увидел жену и поспешил отделаться от своего спутника, чтобы без свидетелей выслушать колкие замечания своей дражайшей половины. Поэтому он протянул Фабрициусу руку и сказал:
- Ну что ж, распрощаемся, братец?
- Не раньше, чем вы скажете мне, где я могу найти того человека, - прошептал Фабрициус. Рука его, когда он протянул ее бургомистру, горела как огонь.
- Какого человека?
- Того, из Белы, который видел, как Розалия пришла в трактир.
- Его нелегко разыскать.
- Я отыщу его даже под землей! - с твердостью сказал Фабрициус.
- Он как раз под землей и находится, - сидит в одном из подземных казематов в Гёргё.
- Я проберусь туда, - заявил юноша и с такой силой стукнул кулаком по стене нусткорбовского дома, что с нее посыпалась штукатурка. Затем он повернулся и с быстротой ветра помчался прочь. Нусткорб задумчиво посмотрел ему вслед.
- Ох, пожалуй, слишком сильно я его пришпорил, - пробормотал он и крикнул вдогонку Фабрициусу: - Смотри не наделай сгоряча глупостей! Сперва у самой девицы надо спросить.
Но Фабрициус сделал вид, что не слышал этих слов бургомистра.