Это был красивый, стройный юноша, истинный саксонец с длинными белокурыми кудрями, выбивавшимися из-под куньей шапки с красной кистью, в темно-зеленом ваммесе [Род камзола с застежками до шеи, рукава обычно делались из материи другого цвета. Летом же саксонцы носили ваммес без рукавов. (Прим. автора.)] с клетчатыми, затканными серебром рукавами, в узких, без отделки сутажом рейтузах и в желтых сапогах с короткими голенищами. Одеяние его дополнял накинутый на плечи поверх ваммеса немецкий коричневый кафтан на лисьем меху.
- Молодой Фабрициус! - зашептались в толпе.
- Красиво сидит на коне! - говорили другие, глядя ему вслед, когда он, выбравшись из толпы, погнал вперед своего серого скакуна.
Многие не верили слуху. Какой-нибудь прощелыга, думали они, решил подурачить город. Кто же это посмеет поднять руку на бургомистра города Лёче? Не может быть! Но нет, смотрите, действительно, одни сани уже подъезжают к воротам - в них сидят сенаторы Госновитцер и Брюнек, а за ними; в других санях, с зажженными факелами в руках несутся гайдуки городской управы. Боже, значит, правда!
На сторожевой башне загремел барабан, запела труба, что означало: солнце зашло, ворота вольного города Лёче запираются.
Одной кучке зевак удалось изловить Кадулика, и все вдруг захотели услышать его рассказ. Вокруг сторожа началась невообразимая давка. Из дома Турзо на улицу мигом вытащили стол, взгромоздили на него Кадулика: пусть говорит! Но Кадулик к этому времени уже так охрип, что и родная мать не разобрала бы ни слова из его речи. Он только знаками сообщал, что бургомистру крышка, показал, куда ударила пуля и откуда она прилетела (кулаком погрозил в сторону комитатской управы).
Не спеша спускался вечерний сумрак. Над землей поплыл легкий туман, с горы Шайбен подул холодный ветер, пронизывающий до костей. Но толпа не думала расходиться. Повсюду шли толки, возникали слухи один другого фантастичнее и страшнее, они держали людей в неослабевающем напряжении.
Осветились окна ратуши, где в неурочный час собрались сенаторы и патриции, но и среди них ни один не знал что-нибудь определенное.
Но вот снова послышался конский топот. Это возвращался молодой Фабрициус. Быстро же он успел обернуться! Впрочем, чего же удивляться: он скакал напрямик, держа направление на городскую колокольню, и срезал большой угол, потому что тракт долго петляет по долине между горами Шайбен и Тарлык. Все, кто был на улицах, оживились, зашевелились, и как только всадник, прискакавший на взмыленной лошади, остановился, возле него тотчас вобралась толпа.
- Ну, что там? Говорите!
- Слух правильный, - крикнул Фабрициус звонким, далеко слышным голосом. - Бургомистр города Лёче убит.
Глухой ропот прокатился по толпе. Выкрики людей слились с завыванием ветра, и лишь немногие слова можно было разобрать в этом зловещем гуле:
- Славно же начинается Новый год!
- Позор городу!
- Кто убил его? Как все было? Расскажите!
- Собака вице-губернатора Гёргея забежала на лёченскую землю. Бургомистр подстрелил ее, а Гёргей в ответ застрелил бургомистра.
Раздались крики:
- И что же сталось с вице-губернатором?
- Негодяй укрылся у себя в Гёргё, - возмущенно бросил молодой Фабрициус.
Ураганом взметнулось негодование толпы:
- Позор! Стыд! У наших ведь тоже были ружья! Кто был с Крамлером? Назовите, Фабрициус, этих трусов…
Однако юноша, как видно, не собирался вдаваться в подробности.
- Дорогу! Дорогу! - крикнул он и, тронув коленями коня, принялся пробираться дальше, к зданию ратуши. Однако чья-то рука схватила его лошадь под уздцы.
- В чем дело? - удивленно воскликнул Фабрициус. - А ну, отпусти удила!
- Сначала я потолкую с тобой, желторотый птенец! Молодой человек, державший лошадь за узду, вероятно, такой же "желторотый", как и Фабрициус, был в венгерской бекеше с петлицами из шнуров, в чалме, украшенной орлиными перьями, и с саблей за поясом. Глаза его сверкали гневом. Фабрициус никогда не встречал этого молодого человека, но ясно было, что он принадлежал к дворянскому сословию.
- Что вам угодно? - спросил его Фабрициус по-венгерски. (До сих пор их разговор шел на немецком языке.) … - Если вы дворянин, я требую удовлетворения. Вы назвали вице-губернатора Гёргея негодяем. Этого я не потерплю.
- Ах, не потерпите? Да кто вы такой?
- Я Дёрдь Гёргей.
- Тс-с! - быстро перебил его Фабрициус. - Не произносите своего имени так громко. Теперь это опасно. Что же касается меня, то я Фабрициус, сын лёченского бюргера. Но хотя я не дворянин, мы, если вам угодно, можем скрестить клинки. Куда и когда я должен прибыть?
- В рощу за городским садом, завтра утром.
- В котором часу?
- В седьмом.
- Я буду ждать вас.
С этими словами Фабрициус приподнял шляпу и тронул лошадь. Впрочем, далеко продвинуться он не смог, дорогу ему преградила плотная стена горожан, осаждавших здание комитатской управы.
- Смерть Гёргею! - сотрясали воздух яростные возгласы, с пронзительным звоном падали разбитые стекла окон.
Комендант Гродковский распорядился запереть ворота, выкатить на балкон два небольших орудия, так называемых "хакена", и направить их для устрашения на толпу. К пушкам встал гайдук Балтазар - в доспехах, в заржавелом шлеме.
- Кому хочется поорать и побезобразничать, пусть отправляется орать домой! - пригрозил он толпе с балкона. - Не то будет худо. Город поплатится за ущерб, причиненный управе.
- Долой Гёргея!
- Вице-губернатора Гёргея сейчас здесь нет, - объяснил Балтазар. - А будь здесь он, не было бы здесь вас.
В ответ снизу полетели в него камни, но Балтазар, закованный в латы, извлеченные из комитатского арсенала, только посмеивался над осаждавшими.
Как раз в это время на балконе ратуши появился седовласый Амбруш Мостель, самый старый из сенаторов.
Картина получилась довольно жуткая: между двух пылающих факелов как призрак возник седовласый старец - словно Барбаросса надумал, наконец, сдержать свое обещание, о котором немцы вспоминают всякий раз, когда им приходится туго; правда, рыжая борода Барбароссы за много веков успела поседеть, хотя так и не достигла длины, предписываемой легендой.
Колокольчик бургомистра оказался запрятанным где-то в ящике, поэтому Мостель вынес на балкон пустой стакан и, как это принято у саксонцев, когда они распивают магарыч, постучал по стакану лезвием складного ножа. И хоть этот звук в сравнении с ревом толпы был подобен комариному писку в синагоге, он тем не менее возымел действие.
- Старый Мостель хочет говорить. Тише! Послушаем старого Мостеля!
Установилась глубокая тишина, только флюгер верещал на башне ратуши. Старый сенатор говорил таким сонным, слабым голосом, что его не расслышать бы и в небольшой комнате. Однако собравшиеся внизу люди передавали его слова друг другу, а если не понимали их, заменяли своими - по собственному усмотрению.
- Дети мои! Разойдитесь с миром по домам. Правда, прошел слух, что городу нашему нанесено оскорбление. Но мы пока еще ничего не знаем, не ведаем, как велика обида и при каких обстоятельствах нам нанесли ее. Ежели что-то и в самом деле случилось, возмездие поручите осуществить нам, вашим старейшинам. Поверьте, мы, сенаторы Лёче, еще в состоянии постоять за честь города. А поэтому, черт бы вас всех побрал, когда случилась беда, не добавляйте к ней еще и вторую, ступайте-ка лучше с богом по домам и пойте псалмы. Если вы сейчас же не разойдетесь, а будете и дальше болтаться здесь, я, ей-богу, сам спущусь вниз и отделаю вас вот этой тростью, и будет вам не только больно, но и стыдно. Спокойной ночи, дети мои!
Только уверенный в своей силе властитель мог говорить с народом так величаво, как этот дряхлый Мостель; закончив свою речь, он преспокойно повернулся, re bene gesta [Хорошо сделав свое дело (лат.)], и возвратился в зал совещаний, ни на миг не сомневаясь, что люди, теснившиеся внизу, послушаются его. И, действительно, бурлящая толпа рассеялась без единого слова протеста, - исчезла, будто ее метлой вымели.
В зале совещаний собрались уже почти все сенаторы; опираясь на две клюки, приплелся даже страдавший подагрой Антал Бибера. Зал был не натоплен, и сенаторы, не садясь и не снимая подбитых мехом кафтанов, шагали взад и вперед, качая головами, сокрушались о случившемся и с нетерпением ожидали, пока помещение нагреется, а также поступят более достоверные известия.
Молодой Фабрициус велел гайдуку, растапливавшему в коридоре печи, передать сенаторам, что он прибыл сейчас с места происшествия и просит разрешения войти в сенаторский зал.
- Конечно! Конечно! - воскликнули в один голос четверо сенаторов, а нетерпеливый Иштван Гулик хотел было даже броситься навстречу юноше, но Мостель остановил его.
- Сенатор не должен ни пугаться, ни удивляться, ни проявлять нетерпения, - произнес он с важностью. - Земля может вертеться, как ей угодно, сенатору же положено совершать лишь достойные его ранга движения. А посему оставайтесь, господин Гулик, на своем месте. Придет этот молодой человек и без вас. Зачем вы побежите ему навстречу? Хотите на руках внести его сюда?
Фабрициус вошел и подробно доложил об всем, что он увидел. Патриции молча выслушали рассказ, однако лица их становились все бледнее - насколько, конечно, можно было это разглядеть при слабом свете сальных свечей.
- Какой удар! - запричитал Михай Палфалви. - Недаром же мне сегодня ночью приснилось, будто на месте ратуши образовалось болото и я ловлю в нем раков.
Бибера нервно хлопнул клюкой по столу.
- Сам убью этого негодяя, если никто другой не решится!