Элен приклеила к окну, рядом с парадной дверью, бумагу, на которой написала, что отец ее нездоров, но лавка откроется в среду. Незнакомый парень долго и внимательно изучал эту надпись. У него была черная бородка, одет он был в поношенную, давно не чищенную коричневую шляпу потрескавшиеся ботинки из хорошей кожи и длинное черное пальто, которое выглядело так, будто его никогда не снимают. Парень был высокого роста и недурен собой, но его нос был сбит набок, и лицо казалось слегка перекошенным. Глаза у него были печальные. Порой он сидел, задумавшись, в кондитерской Сэма Перла около аппарата для содовой воды, покуривая дешевые сигареты, которые он вытряхивал одну за другой из мятой пачки. Сэм, повидавший на своем веку немало чудаков, которые появлялись в квартале и снова исчезали, не обращал на парня никакого внимания, но вот Голди, после того, как он однажды просидел в кондитерской целый день, заявила: что чересчур - то чересчур, не комнату же он у нас снял! Сэм заметил, что у парня, видать, что-то стряслось, он то и дело вздыхает и бормочет про себя, как потерянный. Однако Сэм ему не досаждал: мало ли что, у каждого свои цорес. А порой парень вдруг казался повеселевшим, даже довольным, словно у него гора с плеч свалилась. Он просматривал журналы, лежавшие у Сэма, слонялся по округе и, возвращаясь в Сэмову лавку, закуривал новую сигарету и открывал книгу в бумажной обложке, взятую с полки. Сэм подносил ему кофе, когда он просил, и парень, выкуривая сигарету до того, что она чуть не обжигала ему губы, тщательно отсчитывал пять центов. Хотя никто его ни о чем не спрашивал, все уже знали, что его зовут Фрэнк Элпайн и что он недавно приехал с Запада попытать счастья. Сэм посоветовал ему получить профессиональные права, и тогда он сможет устроиться шофером, это неплохая работа. Парень согласился, что да, это дело стоящее, но все продолжал слоняться по кварталу, словно чего-то выжидая. Сэм сказал, что у парня, видать, заскоки.
В тот день, когда Ида открыла бакалейную лавку, парень исчез, но назавтра снова явился в кондитерскую, устроился у прилавка и попросил кофе. Вид у него был усталый, измученный, лицо бледное, особенно по контрасту с черной нечесанной бородкой. Он шмыгал носом, и голос у него был хриплый. "Да ты выглядишь так, что краше в гроб кладут, - подумал Сзм. - Один Бог знает, в какой дыре ты провел ночь!"
Потягивая кофе, Фрэнк Элпайн открыл журнал, лежавший на прилавке, и задержал взгляд на цветном рисунке, изображавшем какого-то монаха. Он поднял чашку, но снова опустил ее на блюдце и минут пять внимательно смотрел на картинку.
Сэм любопытства ради прошел за спиной у Фрэнка со шваброй, чтобы взглянуть, что его так заинтересовало. На картинке был изображен худой, узколицый монах с черной бородкой, в грубой коричневой сутане; он стоял босиком на залитой солнцем проселочной дороге, и его обветренные волосатые руки были подняты к небу, к стае птиц, пролетавшей у него над головой. На заднем плане виднелась какая-то роща, а за ней - блестевший на солнце церковный шпиль.
- Это, вроде бы, какой-то священник, - осторожно сказал Сэм.
- Нет, это Святой Франциск Ассизский, - ответил Фрэнк. - Это видно по его коричневой сутане и всем этим птицам. Когда я был пацаном, к нам в приют приходил старый падре, и каждый раз он нам читал какой-нибудь рассказ из жизни Святого Франциска. Я как сейчас их помню.
- Рассказы - это рассказы, - заметил Сэм.
- Я никогда не забуду их.
Сэм повнимательнее пригляделся к рисунку.
- Проповедует птицам? Он что, чокнутый? Я, конечно, не хочу сказать ничего худого…
Парень улыбнулся еврею.
- Он был великий человек. Это ведь надо набраться смелости - проповедовать птицам.
- Он и великим стал потому, что проповедовал птицам?
- Не только. Например, он отдал бедным все, что у него было, до последнего гроша, даже одежду. Ему нравилось быть бедным. Он говорил, что нищета - это королева, и он любит ее, как прекрасную женщину.
Сэм покачал головой.
- Ничего тут прекрасного нет, сынок. Бедность - это паршивая штука.
- А он смотрел на мир по-иному.
Сэм снова бросил взгляд на Святого Франциска, затем ткнул швабру в темный угол. Фрэнк пил кофе, продолжая смотреть на рисунок.
- Каждый раз, когда я читаю о таком человеке, как он, - сказал Фрэнк, - мне кажется, что я должен за что-то бороться, а то совсем раскисну. Он родился, чтобы делать добро, а это большой дар, не всякому он дается.
Фрэнк говорил смущенно, и это смущало и Сэма.
Фрэнк допил кофе и ушел.
В тот вечер, проходя мимо лавки Морриса, он заглянул в открытую дверь и увидел Элен, которая помогала матери. Она подняла голову и заметила, что Фрэнк на нее смотрит. Его наружность произвела на нее впечатление: глаза у него были загнанные, голодные, грустные. Ей показалось, что он хочет войти и попросить милостыню, и она уже решила дать ему десять центов, но вместо этого он двинулся прочь и исчез.
В пятницу, в шесть утра, Моррис, пошатываясь, спустился по лестнице, и Ида, ругаясь, спустилась следом. Пока он был болен, она открывала в восемь, и умоляла его делать то же самое, но он решительно заявил, что должен продать польке ее булочку.
- Что, получить три цента за какую-то паршивую булочку тебе дороже, чем час поспать? - спросила Ида.
- Кто сейчас может спать?
- Доктор сказал: тебе нужен отдых.
- В могиле мне будет отдых!
Ида пожала плечами.
- Пятнадцать лет, - сказал Моррис, - она покупает тут булочку, так пусть покупает и дальше.
- Ладно, тогда я сама открою. Дам я ей твою булочку, иди, ляг в постель.
- Я уже належался в постели! Мне от этого только хуже!
Однако, польки не было, и Моррис забеспокоился: не дай Бог, она пошла к немцу. Ида хотела во что бы то ни стало втащить ящики с молочными бутылками и угрожала, что если он вздумает их таскать, то она устроит гвалт на всю улицу. Она загрузила бутылки в холодильник. Пришел Ник Фузо, и после этого они больше часа ждали следующего покупателя. Моррис сидел у стола с газетой, изредка поднимая руку и притрагиваясь к повязке на голове. Когда он закрывал глаза, у него все еще кружилась голова. К полудню он с удовольствием взобрался наверх, лег в постель и не вставал, пока не пришла Элен.
На следующее утро он добился того, что Ида сдалась и позволила ему открыть лавку одному. Полька была уже там. Он не знал, как ее зовут. Она работала где-то в прачечной, и у нее была собачка по кличке Полечка. По вечерам, приходя домой с работы, она брала Полечку и выгуливала ее по кварталу. Собачка любила свободно бегать по двору угольного склада. Полька жила в каком-то из домов по соседству. Ида называла ее "ди антисемитке", но Морриса это не трогало. То был антисемитизм, который полька привезла с собой из Старого света, - какой-то другой, совсем не тот антисемитизм, какой бывает в Америке. Иногда ему казалось, что она нарочно хочет его уязвить, когда спрашивает "еврейскую булочку", а раз или два она со странной улыбкой попросила "еврейских маринованных огурцов". Обычно же она ничего не говорила. В это утро Моррис продал польке ее неизменную булочку, и она ничего не сказала. Даже не спросила, почему у Морриса забинтована голова, хотя ее быстрые, проницательные глаза с интересом скользнули по повязке; не спросила она и о том, почему лавка целую неделю была закрыта. Но вместо трех центов положила на прилавок шесть. Он подумал, что в один из дней, когда лавка была закрыта, она сама взяла булку из мешка. Он пробил на кассовом аппарате шесть центов.
Продав булочку, Моррис вышел на тротуар взять ящики с молоком. В ящиках были словно не бутылки, а камни, поэтому Моррис поставил один ящик на землю и попытался поднять другой, но в глазах у него потемнело и в голове набухло какое-то облако величиной с дом; Моррис зашатался и едва не упал, но неожиданно кто-то поддержал его. Это был Фрэнк Элпайн: он ухватил Морриса за плечи и ввел в лавку. Затем втащил ящики и поставил бутылки в холодильник. Покончив с этим, он вошел в заднюю комнату. Моррис, который слегка оправился, с чувством поблагодарил его.
Фрэнк хриплым голосом сказал, глядя на свои тяжелые, покрытые шрамами руки, что он здесь недавно и живет у своей замужней сестры. Он приехал с Запада и теперь ищет какую-нибудь приличную работу.
Бакалейщик предложил ему чашку кофе, и Фрэнк сразу согласился. Сев за стол, он положил шляпу на пол у свои ног и сахару в кофе насыпал три ложки с верхом, чтобы как он сказал, побыстрей согреться. Моррис предложил ему булочку, и Фрэнк жадно впился в нее зубами.
- Господи, - сказал он, - как вкусно!
Кончив, он вытер рот платком, смел со стола крошки в согнутую лодочкой ладонь и, хотя Моррис возражал, вымыл под умывальником чашку и блюдечко, вытер их и поставил на крышку газовой плиты, откуда бакалейщик их взял.
- Большое спасибо за все, - сказал Фрэнк.
Он поднял шляпу, но не двигался.
- Когда-то в Сан-Франциско я месяца два работал в бакалейном отделе, - сказал он. - Но это было в супермаркете большой фирмы, у которой целая сеть магазинов.
- Вот такие фирмы и губят маленького человека.
- Мне лично по душе маленькие лавки. Когда-нибудь я и сам куплю такую.
- Лавка - это тюрьма. Поищите что-нибудь получше.
- По крайней мере, ты сам себе хозяин.
- Когда у хозяина ничего нет, то нечем и хозяйничать.
- А все равно, это неплохо. Только чего мне нужно, так это поднабраться опыта. Разобраться, значит, какие товары есть, какой марки, ну, и все такое прочее. Хорошо бы найти работу в лавке и попривыкнуть к делу.
- Попытайте счастья в фирме "Эй энд Пи", - посоветовал Моррис.
- Может быть.
Моррис замолчал. Фрэнк надел шляпу.