Мы с дядюшкой на семейном совете составили план, как мне лучше подъехать к величественной госпоже замка Линдон. Мистер Рант, гувернер юного лорда Буллингдона, не чуждался мирских развлечений; он любил летним вечером посидеть в открытом ресторанчике за бокалом рейнского и при случае был не прочь побросать кости; я постарался заручиться дружбой этого человека, который, как истый англичанин и университетский педель, благоговел перед любым фатишкой, представлявшим в его глазах высший свет. Его ошеломила моя многочисленная свита, мои vis-a-vis [50] и щегольские коляски, мои камердинеры, мои лошади и мой грум, облаченный в форму гусара, а паче всего я сам – он только диву давался, когда, щеголяя в золоте, бархате и соболях, я раскланивался на Корсо, с первыми джентльменами Европы, и был так польщен моим вниманием, что стоило мне поманить его пальцем, как он предался мне всей душой. Никогда не забуду, как бедняга оторопел, когда я позвал его отобедать со мной и с двумя графами в отдельном кабинете казино, где нам подавали на золоте. Мы дали ему выиграть несколько монет и этим вконец осчастливили; он нагрузился от полноты чувств и принялся распевать кембриджские песни, а потом, безбожно мешая французский с йоркширским, стал забавлять всю компанию анекдотами об университетских педелях и обо всех лордах, когда-либо учившихся в его колледже. Я просил его бывать почаще и приводить с собой малыша виконта. И хотя мальчишка с первой же минуты меня возненавидел, я всегда держал для него запас лакомств, игрушек и книжек с картинками.
Постепенно у нас с мистером Рантом открылись прения о вере, я признался ему в кое-каких сомнениях, а также в весьма серьезной склонности к римско-католическому исповеданию. Знакомый аббат писал для меня письма о пресуществлении, и честный наставник парой затруднялся на них ответить. Я знал, что он покажет их своей госпоже, и не ошибся. Дело в том, что я испросил разрешения посещать воскресную англиканскую службу, которая совершалась в ее апартаментах и на которой бывали избранные представители местной английской колонии; уже на второе воскресенье она удостоила меня взгляда; в третье воскресенье она даже присела в ответ на мой низкий поклон; на следующий день я закрепил наше знакомство, почтительно сняв перед ней шляпу на Корсо; словом, не прошло и полутора месяцев, как у нас с ее милостью завязалась горячая переписка по вопросу о пресуществлении. Миледи поспешила на выручку своему капеллану, и я, как и следовало ожидать, сдался под тяжестью его аргументов. Но не стоит рассказывать все перипетии этой безобидной интриги. Не сомневаюсь, что и вы, читатель, не раз прибегали к подобным военным хитростям, чтобы завоевать хорошенькую женщину.
Я и сейчас вижу удивленное лицо сэра Чарльза Линдона, когда однажды летним вечером, направляясь, как обычно, в своем портшезе к игорному столу, он встретил во дворе отеля знакомое ландо четвериком в сопровождении верховых в золотистой ливрее дома Линдонов и рядом со своей супругой увидел "пройдоху ирландца", как она изволила отзываться о вашем покорном слуге, Редмонде Барри, эсквайре. Его милость отвесил нам самый изысканный поклон, на какой был способен, усмехнулся, сардонически оскалив зубы, и помахал нам шляпой со всей грацией, какую дозволяла ему подагра, и мы с ее милостью со всей возможной учтивостью ответили на это приветствие.
Я еще долго не мог добраться до игорного стола, так как мы с леди Линдон добрых три часа толковали о пресуществлении; в этом споре она, как всегда, одержала победу, тогда как на ее компаньонку, досточтимую мисс Флинт Скиннер, он нагнал сон. Когда же я наконец присоединился к сэру Чарльзу в казино, он, по обыкновению, встретил меня оглушительным смехом и представил всему обществу как очаровательного юного прозелита, обращенного самого леди Линдон. Таков уж был его обычай. Он надо всем глумился, все высмеивал. Смеялся, изнемогая от боли, смеялся, выигрывая деньги и теряя их, но смех его не заключал в себе ничего веселого и добродушного, напротив, отдавал горечью и сарказмом.
– Господа, – воскликнул он, обращаясь к Пантеру, полковнику Лодеру, графу де Карро и другим подгулявшим собутыльникам, с которыми после игры имел обыкновение подкрепляться форелью, запивая ее шампанским, – посмотрите на этого милого юношу. Он терзался религиозными сомнениями и побежал к моему капеллану, а тот обратился за советом к моей супруге, леди Линдон, и теперь эти духовные пастыри укрепляют моего простодушного юного друга в правой вере. Как вам нравятся сии апостолы и сей ученик?
– Клянусь честью, – воскликнул я, – если мне понадобятся уроки добрых правил, я, разумеется, обращусь не к вам, а к вашей супруге и вашему капеллану.
– Ему хочется на мое место! – продолжал издеваться милорд.
– Каждому захочется, – возразил я, – но только не в рассуждении подагрических шишек.
Мой ответ еще пуще разозлил сэра Чарльза. Выпив, он был весьма несдержан на язык, а выпивал он, надо сказать, куда чаще, чем было ему полезно.
– Посудите сами, господа, – продолжал он, – разве я не счастлив, – к концу моих земных сроков находить; столько радостей у семейного очага; жена так любит меня, что уже сейчас подыскивает мне заместителя (я имею в виду не только вас, мистер Барри, вы всего лишь кандидат наравне со многими, коих я мог бы перечислить здесь поименно). Разве не приятно видеть, как она в качестве рачительной хозяйки заблаговременно готовится к моему отбытию?
– Надеюсь, сэр, вы еще не скоро нас покинете, – сказал я вполне искренне, ибо ценил в нем занятного собеседника.
– Не так скоро, мой друг, как вы, может быть, воображаете, отпарировал он. – За последние четыре года меня уже не однажды хоронили, и каждый раз один-два: кандидата только и ждали, когда откроется вакансия. Кто знает, сколько я и вас еще заставлю ждать. – И действительно, он заставил меня ждать несколько больше, чем можно было предположить по его тогдашнему состоянию.
Поскольку я говорю обо всем по возможности открыто – таков уж мой нрав – и поскольку писатели завели моду подробно описывать дам, в коих влюбляются их герои, то, дабы не составлять исключения, надо и мне сказать несколько слов о прелестях леди Линдон. Но хоть я: и воспевал их во множестве стихов, сочиненных лично мной и другими, исписал не одну стопу бумаги в цветистом стиле той поры, прославляя каждое ее совершенство и каждую улыбку в особицу, сравнивая ее с каждым цветком, каждой богиней и прославленной героиней, о каких мне приходилось слышать, однако из уважения к истине должен сознаться, что ничего божественного я в ней не находил. Она была недурна собой – и только. У нее была вполне терпимая фигура, черные волосы, красивые глаза и весьма деятельный нрав: так, она любила петь, но отчаянно фальшивила, как и полагается знатной даме. Немного болтала на пяти-шести языках и нахваталась верхов в таких науках, какие я и назвать толком не сумею. Гордилась знаниями греческого и латыни, хотя цитаты, – коими она уснащала свою обильную корреспонденцию, подбирал ей, конечно, мистер Рант. При огромном тщеславии и болезненном самолюбии, она вовсе лишена была сердца; а иначе, как прикажете объяснить, что в тот день, когда лорд Буллингдон, ее сын, после ссоры со мной бежал из дому… Впрочем, не стоит опережать события, об этом будет рассказано в своем месте. Наконец, леди Линдон была на год меня старше, хотя, разумеется, поклялась бы на Библии, что я старше ее на три года.
Мало найдется на свете людей моей честности, мало кто признается вам в своих истинных побуждениях – ну а мне нет нужды в том, что подумают люди. То, что сказал сэр Чарльз, было совершенно справедливо. Я втерся в знакомство с леди Линдон не без задней мысли.
– Сэр, – обратился я к нему, когда мы оказались вдвоем вскоре после того случая, как он всячески меня поносил. – Смеется тот, кто смеется последним. Вам угодно было на днях подшутить надо мной и над моими планами касательно вашей супруги. Ну, а если вы и угадали, если я и мечу на ваше место, что из того? Разве в свое время у вас не было таких же намерений? Клянусь, так угождать леди Линдон, как вы, сумею и я, а если я ее добьюсь, когда вас уже на свете не будет, – corbleu [51] , милорд! – уж не думаете ли вы, что я откажусь от нее из страха перед выходцем с того света?
Линдон, по обыкновению, рассмеялся, но на сей раз в его смехе звучала неуверенность – я одержал над ним верх в этом споре, – ведь он был такой же охотник за приданым, как я.
Как-то он сказал мне:
– Если вы женитесь на женщине вроде миледи Линдон, вы жестоко раскаетесь, попомните мое слово. Вы будете тосковать по утраченной свободе. Клянусь честью, капитан Барри, – добавил он со вздохом, – больше всего я сожалею, оплакивая мою загубленную жизнь, – быть может, оттого, что я стар, blase [52] и стою одной ногой в могиле, – что не было у меня никогда чистой привязанности.
– Ха-ха! Уж не к дочери ли молочницы? – подхватил я, смеясь этой нелепице.