- Давай зайдем в "Плазу" и возьмем по эггногу, - предложил Энтони. - Тебе не повредит. Воздух выгонит чертов никотин из твоих легких. Идем, идем… И можешь всю дорогу рассказывать про свою книгу.
- Могу и не рассказывать, если тебе надоело. Нечего мне одолжения делать. - Слова поспешно и беспорядочно выкувыркивались из него, лицо непроизвольно кривилось, хотя он очень старался сделать вид, что ему все равно. Энтони пришлось протестовать:
- Ну что ты! Мне совсем не надоело!
- У меня есть кузина, - начал Дик, но Энтони прервал его, раскинув руки и с преувеличенным восторгом восклицая:
- Что за погода, а? Мне как будто десять лет! То есть, я хочу сказать, она заставляет меня чувствовать, как я должно быть чувствовал себя в десятилетнем возрасте. Потрясающе! Господи, я - то властелин мира, то - его посмешище! Сегодня мир мой, и все в нем удивительно легко. Даже Небытие.
- У меня кузина живет в "Плаза" Замечательная девушка. Можем зайти. Она тут каждую зиму бывает, с родителями… во всяком случае, в последнее время.
- Не знал, что у тебя в Нью-Йорке есть кузины.
- Ее зовут Глория. Она из Канзас-сити. Мамаша у нее практикующая билфистка, отец - человек вполне заурядный, но джентльмен до мозга костей.
- А как в литературном плане? Интересный материал?
- Они стараются. Папаша только и делает, что рассказывает мне, как встретил на улице замечательного героя для романа. А то примется разглагольствовать о каком-нибудь своем идиоте-приятеле и в заключение обязательно сообщит: "Вот это характер! Находка для автора. Почему бы тебе его не описать? Всем будет интересно". Или начнет живописать набившее всем оскомину место, вроде Японии или Парижа, и скажет: "А напиши-ка ты новеллу об этих краях! Прекрасное место действия".
- Ну, а что насчет девушки? - небрежно поинтересовался Энтони. - Глория… Глория, как ее?..
- Гилберт. Да ты наверняка о ней слышал. Не пропускает ни одного танцевального вечера, да и вообще особа известная.
- Кажется, что-то слышал.
- Она симпатичная. Прямо красавица.
Они дошли до Пятидесятой улицы и повернули к Пятой авеню.
- Вообще-то говоря, я не интересуюсь молодыми девушками, - сказал Энтони, делая суровое лицо.
Вообще-то говоря, это была неправда. Хотя он и считал, что среднестатистическая дебютантка только тем и занята, что думает и болтает о тех необъятных возможностях, каковые общество рассыплет перед ней в следующую же минуту, его живо интересовали все девушки, которые могли иметь хоть какой-то капитал со своей внешности.
- Да, Глория чертовски мила… и умом не блещет.
Энтони насмешливо фыркнул.
- Хочешь сказать, что о литературе с ней не поболтаешь?
- Вовсе не хочу.
- Брось, Дик, всем известно, что ты считаешь признаком женского ума. Тебе нужна этакая серьезная молодая особа, которая сидела бы с тобой в углу и откровенничала о жизни. Из тех, что до шестнадцати лет с угрюмыми лицами спорят, можно ли целоваться с мальчиками и прилично ли первокурснику пить пиво.
Ричард Кэрэмел был оскорблен. Его хмурое, искривленное усмешкой лицо, сделалось похожим на мятую бумагу.
- Нет, - начал он, но Энтони безжалостно перебил:
- Да! Те, которые и сейчас сидят по углам и делятся мнениями о последнем скандинавском Данте , появившемся в английских переводах.
Дик повернулся к нему; все лицо его как-то странно осело, а вопрос прозвучал почти мольбой.
- Да что с вами такое? И ты, и Мори… Порой вы говорите со мной так, будто я недоумок.
Энтони был смущен, но, кроме этого, ему было холодно и слегка неуютно, поэтому он решил ретироваться наступая.
- Дело тут не в твоих мозгах, Дик.
- Да уж конечно в них, - сердито отозвался Дик. - Что ты хочешь сказать? Почему дело не в мозгах?
- Может быть, ты просто слишком много знаешь для того, чтоб толково все это описать?
- Как это можно слишком много знать?
- Я вполне могу представить себе человека, - настаивал Энтони, - который знает гораздо больше, чем в состоянии выразить. Ну вот, как я. Представь, например, что у меня жизненный опыт богаче твоего, а таланта меньше. Это вряд ли подвигло бы меня к писательству. У тебя же, наоборот, хватает воды, чтоб наполнить ведро, и ведро достаточно большое, чтоб вместить эту воду.
- Что-то я тебя не понимаю, - пожаловался Дик унылым тоном. Не на шутку озадаченный, он, казалось, весь еще больше взъерошился. Он пристально смотрел на Энтони, загородив при этом дорогу прохожим, которые бросали на него возмущенно-свирепые взгляды.
- Я просто хочу сказать, что талант подобный Уэллсу может вмешать в себя ум Спенсера . А таланту поскромнее лучше всего оперировать соразмерными ему идеями. Чем уже ты сможешь взглянуть на предмет, тем интереснее его опишешь.
Не в силах оценить всю едкость критики, вложенной в эти ремарки, Дик тяжело задумался. А Энтони продолжал с той легкостью, которая временами просто истекала из него; темные глаза сияли на узком лице, подбородок задрался, голос вознесся, все его физическое существо росло как на дрожжах.
- Скажем, я горд, здравомыслящ и мудр - этакий афинянин среди греков. И все же меня может постичь неудача там, где человек более скромных достоинств добьется успеха. Он может подстроиться, приукрасить, поддать патетики, подать надежду. А вот этот гипотетический "я" окажется слишком гордым, чтоб подстраиваться, слишком здравомыслящим, чтоб восторгаться, слишком развитым, чтоб верить в утопии, слишком греком, чтоб приукрашивать.
- Значит, ты не считаешь, что художник творит из собственного ума?
- Нет. Он движется вперед, улучшая, если может, то, что считает своим стилем, выбирая из собственных интерпретаций окружающего то, что составляет его материал. Но, в конечном итоге, каждый писатель пишет потому, что таков способ его существования. И не говори мне, что ты сторонник всех этих измышлений о "Божественной функции Художника".
- Я не привык даже считать себя художником.
- Дик, - сказал Энтони, меняя тон. - Я хочу попросить у тебя прошения.
- За что?
- Да за всю эту болтовню. Мне, честно, очень стыдно. Я ведь говорил это так - просто, чтоб порисоваться.
Успокаиваясь, Дик кивнул в ответ.
- Я всегда знал, что, в сущности, ты филистер.
Были уже хрусткие сумерки, когда они, укрывшись за белым фасадом отеля "Плаза", не спеша смаковали густопенную желтизну эггногов . Энтони поглядывал на своего спутника. Нос и чело Ричарда Кэрэмела медленно обретали свою естественную пигментацию: первый терял красноту, синева покидана второе. Глянув в зеркало. Энтони порадовался тому, что цвета его собственной кожи не изменили себе. Напротив, легкий румянец зажегся на его щеках. Ему даже почудилось, что никогда еще он так хорошо не выглядел.
- Мне достаточно, - сказал Дик тоном спортсмена на тренировке. - Я хочу подняться наверх и повидать Гилбертов. Ты со мной?
- Ну, можно, вообще-то… Если ты не отдашь меня на растерзание родителям, а сам не уединишься где-нибудь в углу с Дорой.
- Она не Дора - Глория.
Портье сообщил об их приходе по телефону. Поднявшись на десятый этаж, они прошли извилистым коридором и постучали в номер 1088. Дверь открыла дама средних лет - сама миссис Гилберт.
- Как вы поживаете? - осведомилась она на том вежливо-американском языке, который принят между светскими дамами. - Ужа-асно рада вас видеть.
Торопливые междометия Дика и затем:
- Мистер Пэтч? Ну входите же, ваши пальто оставьте здесь. - Она указала на стул и сменила тональность па заискивающий смешок, перенасыщенный придыханиями. - Это просто прекрасно. Прекрасно. Ричард, ну почему вы так долго не были у нас?.. нет!.. нет! - Восклицания служили отчасти ответами на неуклюжие оправдания Дика, отчасти средством заполнить пустоты. - Ну, садитесь же и расскажите, чем вы занимаетесь.
Потом наступил черед ходить туда-сюда по комнате, выслушивать дежурные фразы и отвечать не менее дежурными, стоять столбом и с наивозможнейшим изяществом кивать, вновь и вновь расточать беспомощно-глупые улыбки, постоянно спрашивая себя: сядет ли она когда-нибудь; наконец благодарно опуститься в кресло и внимать приятной беседе.
- Полагаю, потому что вы были заняты. А почему бы и нет? - несколько двусмысленно улыбнулась миссис Гилберт. Это "а почему бы и нет?" она использовала, чтоб уравновешивать свои наиболее шаткие сентенции. В ее арсенале было еще два подобных балансира: "по крайней мере, мне так кажется" и "ясно, как Божий день". Чередование этой триады придавало любому ее замечанию вид широкого жизненного обобщения; словно она, исчислив все причины, наконец тыкала пальцем в самую главную.
Лицо Ричарда Кэрэмела, отметил Энтони, приобрело вполне нормальный вид. Лоб и щеки сделались телесного цвета, и нос перестал выделяться на общем фоне. Племянник уставился на тетку своим ярко-желтым глазом с тем пронзительным и преувеличенным вниманием, каким молодые мужчины привычно одаривают всех женщин, которые уже не могут возбудить их интереса.
- А вы тоже писатель, мистер Пэтч?.. Ничего, может быть, всем нам достанется местечко в лучах Ричардовой славы. - Фразу сопроводил легкий смешок, начало которому положила сама миссис Гилберт.
- Глории нет дома, - объявила она, словно некую аксиому, из которой намеревалась вывести далеко идущие следствия. - Где-то танцует. Все время куда-то бежит, ни минуты покоя. Я ей говорю, я не представляю, как она это выдерживает. А она танцует все вечера напролет; иногда мне кажется, что она решила довести себя до полного истощения. Ее отца это очень беспокоит.
Она по очереди одарила улыбкой обоих. Они улыбнулись в ответ.