, к его ложным идеям, решил однажды, что если уже видеть вещи в действительности не существующие (он сознавал тогда субъективное происхождение галлюцинаторных образов зрения, что, разумеется, не мешало последним сохранять свой характер объективности, для галлюцинаций же слуха он искал тогда объективных причин), то приятнее было бы видеть около себя людей, хорошо знакомых и близких; поэтому он нарочно старался вообразить около себя двоих из своих друзей, находившихся в то время весьма далеко от него; однако эти зрительные воспоминания галлюцинанта, несмотря на содействие сознательных усилий со стороны последнего, не сделались галлюцинациями.
Весьма поучителен в этом отношении и пример Долинина, с детства отличавшегося сильно развитым воображением. Еще до болезни зрительные образы воспоминания у него были весьма отчетливы и живы. Во время его довольно продолжительного галлюцинаторного сумасшествия (в особенности в течение первого, более острого, периода болезни) способность чувственного представления по отношению к интенсивности возросла у него до крайности: сомнительно, чтобы у пресловутого Вигановского живописца эта способность была сильнее. Однако и в это время между до чрезвычайности интенсивными чувственными образами Долинина, с одной стороны, и его объективными восприятиями и галлюцинациями, с другой стороны, остается целая бездна. Даже в периоды действительного галлюцинирования зрением зрительные образы воспоминания и фантазии у этого больного не только резко отделялись от галлюцинаций, но и не трансформировались в последние при отсутствии посторонних моментов, необходимых для такой трансформации.
d) Наконец, самый факт существования псевдогаллюцинаций в том смысле, в каком они мною здесь описываются, становится в решительное противоречие с тем понятием о сущности галлюцинаций, которое пытались установить Вундт и Горвиц.Псевдогаллюцинации душевнобольныхсуть не что иное, как патологическая разновидность образов воспоминания и фантазии; они суть воспроизведенные чувственные представления, но только до крайности отчетливые и, в большинстве случаев, чрезвычайно интенсивные. И тем не менее живейшая псевдогаллюцинация сама по себе все-таки не есть галлюцинация . С другой стороны, несомненно, что галлюцинации, не переставая быть таковыми, могут быть весьма бледными: чувственно (например, по отношению к очертаниям и раскраске образов, если будем иметь в виду лишь галлюцинации зрения) крайне неопределенными.
Прибегнув к примерам, я попытаюсь сделать понятным, что объективный характер образов при галлюцинациях и при непосредственных чувственных восприятиях вовсе не есть функция высокой интенсивности представления. Читатель, конечно, знает, что существуют престидижитаторы, сражающиеся на сцене перед публикой с призраками. Это устраивается так: сцена, во всю свою ширину и высоту, отделена от зрительной залы стеклом, наклоненным к зрителям под надлежащим углом, так и вместе с тем видят помещающиеся рядом с ним призрак, который есть не что иное, как отражение в стекле актера, скрытого под полом переднего плана сцены. При соответственном освещении актера, скрытого под сиеной, зрители увидят на сцене призрак, совершенно прозрачный, с очень бледными красками и неясными очертаниями. Тем не менее, такой бледный призрак будет иметь в восприятии зрителей совершенно тот же характер объективности, как и образ самого престидижитатора, видимого публикой с полной ясностью.
Итак, в данном случае громадное различие в живости и отчетливости двух зрительных восприятий не мешает им обоим быть в одинаковой степени объективными. Бледная галлюцинация есть для восприемлющего сознания совершенно то же самое, что для сознания зрителей описанный бледный призрак на сцене.
А вот и другой пример, тоже показывающий, чторазница в интенсивности и отчетливости не имеет существенного значения для различия субъективных и объективных чувственных восприятий .