Время тянулось медленно. Герману показалось, что он слышит торопливый шепот в соседней комнате, как будто женщины спорили о чем-то. Все в нем успокоилось, как случается, когда подходишь к гробу взглянуть на умершего родственника… Дверь открылась, и Шева-Хадаса ввела Тамару, словно невесту под венец. Герман тут же все понял. Он думал, что Тамара постарела, но она выглядела необычайно молодо. Тамара была одета в американскую одежду и наверняка посетила салон красоты. Ее волосы были иссиня-черными, блестящими от свежей краски. Тамара нарумянила щеки, выщипала брови и накрасила ногти красным лаком. Она напомнила Герману буханку несвежего хлеба, который немного подрумянили в горячей печке. Желтые глаза смотрели в сторону. До этого момента Герман готов был поклясться, что помнит Тамарино лицо во всех деталях, но теперь он заметил в нем то, о чем успел уже позабыть: складки в углах рта, которые были у нее всегда и придавали лицу выражение печали, подозрительности, презрения и даже насмешки. Герман стоял, уставившись на нее. Да, это была Тамара: тот же нос с горбинкой, высокие скулы, та же форма рта, подбородок, губы и уши. У Германа словно отнялся язык, он никак не мог подобрать слова. Губы произнесли словно сами по себе:
- Надеюсь, ты узнаешь меня.
- Да, я тебя узнаю, - ответила она, и это был Тамарин голос, хотя и немного изменившийся, а может быть, она им хорошо владела.
Реб Авром-Нисон подал знак жене, и оба вышли из комнаты. Герман и Тамара еще долгое время молчали. "Зачем они надели на нее это розовое платье?" - спрашивал себя Герман. Его смущение прошло, и Герман почувствовал что-то вроде раздражения по отношению к женщине, которая присутствовала при расстреле их общих детей и при этом позволила себе так вырядиться. Теперь он был доволен тем, что не надел для нее свой парадный костюм. Ему стало холодно. Он снова превратился в прежнего Германа - мужа, который не ладил со своей женой и в конце концов ушел от нее.
- Я не знал, что ты жива, - сказал Герман и сам устыдился собственных слов.
- Об этом ты никогда не знал, - ответила Тамара в своей прежней манере.
- Ну, присядь сюда, на диван.
- Хорошо.
Тамара села. На ней были капроновые чулки. Она поправила подол платья, на секунду обнаживший ее колено. Герман стоял напротив нее у стола в оцепенении - реальный человек, оказавшийся в абсолютно фантастической ситуации. Ему пришло в голову, что так встречаются души умерших. Между этим миром и тем. Между бытием и небытием. Они говорят на языке живых, потому что еще не выучили язык мертвых… Герман спросил:
- На чем ты приехала? На корабле?
- Нет, самолетом.
- Из Германии?
- Нет, из Стокгольма.
- Где ты была все это время? В России?
Тамара ответила не сразу, словно раздумывая над вопросом:
- Да, в России.
Герман вздрогнул:
- Я не знал, что ты жива. Правда. До сегодняшнего утра. Ко мне пришел свидетель и рассказал, что присутствовал при расстреле, твоем и де…
- Да? Кто он? Никто не выбрался оттуда живым. Если он только не нацист.
- Нет, еврей.
- Этого не может быть. В меня попало две пули. Одна до сих пор во мне, - Тамара показала на левое бедро.
- Ее нельзя извлечь?
- Можно попробовать здесь, в Америке.
- Ты словно восстала из мертвых.
- Что? Да, на мне лежали десятки мертвецов, целая груда. Было тихо, я была мертва. И вдруг я почувствовала, что жива, и принялась выбираться из-под трупов.
- Где это произошло? В Каламине?
- Рядом, в поле. Ночью я шла, истекая кровью. Шел дождь. Если бы не он, нацисты бы выследили меня.
- А кто этот поляк?
- Павел Цехонский. У отца были дела с ним. Я подумала: чем я рискую? В худшем случае он меня убьет.
- А он тебя спас?
- Я провела у него четыре месяца. Докторам нельзя было доверять. Он был моим врачом. Он и его жена.
- Ты их видела после войны?
- Их уже нет в живых.
- Вот так Господь награждает за добрые дела…
Тамара не ответила. У нее явно изменился характер. Герман никогда не видел, чтобы она была немногословна или молчала. Он помнил Тамарины бесконечные претензии: она говорила, кричала, плакала. Ее говорливость не утихала и в самые интимные мгновения. Даже во сне она бормотала, вскрикивала и стонала. В те считанные разы, когда Герман ходил с ней в театр или в кино, она ни на минуту не закрывала рта. А теперь Тамара сидела и смотрела на него искоса, молча. Герману стало стыдно перед ней за свой потрепанный костюм. У него появилось подозрение, что у Тамары был другой мужчина или несколько. Герман почувствовал, что забыл задать самый важный вопрос, но не помнил, какой именно. Он услышал Тамарин голос:
- Как так вышло, что дядя не знал твоего адреса? Мы поместили объявление в газету.
- У меня нет своей квартиры. Я живу у одного человека.
- И все же ты мог оставить адрес.
- Зачем? Я ни с кем не общаюсь.
- Почему же?
Герман хотел ответить, но слова застряли у него в горле. Он отодвинул стул от стола и присел на краешек. Его охватило что-то вроде амнезии. Герман понимал, что надо спросить о детях, но не мог произнести этого слова. Он почти никогда о них не упоминал, даже в разговорах с Ядвигой или Машей. Герман боялся слова "дети". От разговоров о живых, здоровых детях он впадал в панику. Каждый раз, когда Ядвига или Маша говорили, что хотят от него ребенка, он грубо перебивал их. Ему даже удалось избавиться от воспоминаний о своем отцовстве. Где-то в бумагах у него лежали фотографии Йохведл и Довидла, но Герман никогда не доставал их из ящика, где они были спрятаны. Он, Герман, никогда не хотел детей и не занимался ими, как подобает отцу. В те годы, когда они жили вместе, дети всегда тянулись к Герману, особенно старшая, Йохведл, а он избегал их. Был случай, когда он отказался от них, изобразив из себя холостяка. С Тамарой вернулись и воспоминания о его преступлении. Герман боялся, что она начнет плакать и причитать, но Тамара держала себя в руках. Он услышал свой голос:
- Когда ты узнала, что я жив?
Тамара рассеянно посмотрела на него:
- Когда? Уже после войны. По чистой случайности.
- Как это? Впрочем, все равно.
- Разве? Одна моя знакомая, вернее, близкая подруга распаковывала посылку, завернутую в мюнхенскую газету на идише, и увидела в ней твое имя. Как весть об этом дошла до меня - это сказка тысячи и одной ночи, потому что подруга не знала, где я нахожусь. К тому времени мы уже расстались.
- А где ты была тогда? Все еще в России?
Тамара не ответила, а Герман не стал дальше расспрашивать. Из опыта общения с Машей и встреч с беженцами в германских лагерях он знал, что от людей, прошедших через концлагеря или скитания по России, никогда не добиться правды. Не потому, что они лгут, а потому, что об этих ужасах так просто не расскажешь…