Одно событие
Я родился 21 февраля 1885 года.
Вряд ли в этом есть что-нибудь, способное умилить моего читателя, но согласитесь, для меня это всё-таки событие.
Когда я появился на свет, то был ужасно красный. Родители с ужасом окинули меня взором, потом печально поглядели друг на друга, и отец сказал матери:
― Да, это настоящий уродец, но ничего не поделаешь, придётся любить его таким.
И всё же следует пояснить, почему я появился на свет.
Рене де Пон-Жест, бывший морской офицер, романист, хроникёр, светский лев, острослов, мастер на шутку, дамский угодник и азартный игрок - короче, исчезнувший ныне тип парижанина в белых гетрах и клетчатых панталонах - давал четырежды в год в своём доме на улице Кондорсе костюмированные балы. Там собирался весь парижский бомонд. На этих вечеpax поёт Кристина Нильсон, ворожит Сара Бернар, играет на фортепьяно Серпетт, читает стихи Муне-Сюлли, а Коклен-младший произносил свои первые монологи.
В один из вечеров Муне-Сюлли вздумалось сделать сюрприз. И он приводит с собой одного молодого отпускника с военной службы, которого поначалу никто не узнал, но который буквально покорил присутствующих, прочитав "Смерть волка".
- Кто этот удивительный юноша?
- Да это же Гитри... тот самый, что сыграл "Сына Коралии".
- А ведь и правда он!
Его принимают, его с радостью привечают, оставляют ужинать - и берут с него слово, что он вернётся в дом, как только ему снова дадут увольнительную. Он обещает - даже поклясться готов!
Он вернулся в январе, снова появился в феврале - однако когда попросил увольнительную в четвёртый раз, ему отказали. Тогда он удрал без разрешения.
Проступок был нешуточный. Но тут лично вмешался сам Рене де Пон-Жест. Он суетится, хлопочет изо всех сил. Луиза Аббема лично знает генерала, Сара Бернар накоротке с министром, и в конце концов всё улаживается ко всеобщему удовольствию.
Но чтобы удирать без увольнительной, рискуя оказаться за решёткой, надобна веская причина. И всем близким друзьям эта причина отнюдь не была секретом - разумеется, кроме самого господина де Пон-Жеста, ибо причиной была его собственная дочь. Ей двадцать. Она само очарование, и они обожают друг друга. По окончании военной службы он просит её руки. Категорический отказ, трижды кряду. Господин де Пон-Жест не желает, чтобы дочь его вышла замуж за какого-то комедианта - да, он не хочет, и всё же, вопреки его воле, в среду, 10 июня 1882 года, мой отец и моя мать сочетаются законным браком в церкви Святого Мартина, в Лондоне.
Люсьен Гитри уже четыре дня был там в турне вместе с Сарой Бернар и красавцем Дамала, её мужем, когда к ним туда приехала юная мадемуазель де Пон-Жест.
В своих мемуарах он писал:
"Ах, это первое путешествие в Лондон, куда я добрался в субботу к шести вечера. Всё уже закрыто! Назавтра было воскресенье! А послезавтра, в понедельник, Троицын день! Во вторник - именины королевы! А в среду мне посчастливилось найти себе самое прекрасное занятие…"
Эта среда, о которой он упоминает, была днём его женитьбы. Свидетелем у него на свадьбе была Сара Бернар.
Тридцать лет спустя, когда я женился на Ивонне Прэнтан, моей свидетельницей тоже была Сара Бернар.
Мой отец в 1882 году
Тут, пожалуй, уместно напомнить, каково в те времена было положение моего отца.
Рождённый в 1860 году в Париже, он пятнадцати лет от роду поступил в Консерваторию, откуда через два года вышел с двумя наградами - но ни одной первой. Он получил вторую награду за трагедию и вторую за комедию. Обеих первых наград был в тот год удостоен Теофиль Барраль. Тот самый блистательный Барраль, которого долго видели в "силуэтах" в "Комеди-Франсез", а потом, позже, в пародиях на Бульварах. Кстати, он был неплохим актёром, и всё же, согласитесь, забавное заведение, эта самая Консерватория, не так ли? Хотя, впрочем, по правде сказать, ничуть не забавней всех прочих учебных заведений подобного рода - ни больше, ни меньше.
По праву затребованный в труппу театра "Комеди-Франсез", Люсьен Гитри - это уже тогда-то! - отказался от предложения, рискуя при этом заплатить десять тысяч франков возмещения убытков. И поступил в театр "Жимназ", потому что там по крайней мере он мог играть, и сразу же сыграл главную роль в новой пьесе "Сын Коралии". И это был блистательный дебют. Мало того, ему ещё предложили роль Армана Дюваля в "Даме с камелиями", так что перед ним открывалась блестящая карьера, но тут скоропостижно скончался его режиссёр Монтиньи. Отец испытывал к нему истинную привязанность и считал по-настоящему великим режиссёром. А потому несколько месяцев спустя уходит из театра, где дебютировал и пожинал первые лавры. Он охотно покинул театр, потому что ангажемент, который только что подписал с дирекцией российских императорских театров, позволял ему заплатить неустойку за расторжение контракта, что, помимо его воли, связывал его с несимпатичным ему преемником Монтиньи.
Так что неспособность терпеть подле себя кого-нибудь, кого он не любил - или невзлюбил, - проявилась в отце ещё в двадцатилетием возрасте.
Однако и женитьба в двадцать два года тоже имела отношение к этому ангажементу. Ведь, обрекая себя на девятилетнее изгнание в России, он хотел обеспечить достойное существование по крайней мере для двоих - впрочем, как выяснилось, для четверых, потому что вскоре нас стало четверо.
Дело в том, что когда я появился на свет, меня там уже поджидал мой братец - хотя ждать ему пришлось не слишком-то долго. Он родился 5 марта 1884 года, а я присоединился к нему 21 февраля следующего года. Так что двенадцать дней в году мы были с ним были вроде как близнецами.
Стало быть, вот почему я появился на свет - почему я появился на свет в Санкт-Петербурге - и вот почему первые пять лет жизни я зимовал в России и проводил лето во Франции.
Санкт-Петербург, туда и назад
Похищение
Портрет Люсьена Гитри в 1995 году
Мои первые воспоминания относятся к 1889 году. Мне тогда было четыре года. Я вижу себя в парке поместья, которое, как мне стало известно позже, было в Сен-Мартен-де-ля-Лье и где мои родители проводили сезон с весны до осени.
Хотя, по правде сказать, имея столько фотографий этого парка, так часто их разглядывая, порой забывая, теряя, вновь находя, теперь уж не поручусь, были ли то воспоминания о том парке - или о тех фотографиях.
В то время мать как раз разводилась с отцом, и опека над детьми была поручена ей. Стало быть, мы жили с ней или, вернее, у её отца, Рене де Пон-Жеста. Однако каждое воскресенье мы оба с братом обедали у бабушки с отцовской стороны, которая жила в Пале-Руаяль. Служанка доставляла нас туда в полдень, а брат отца к пяти вечера отводил назад к матери.
И вот, однажды в воскресенье, о котором я сохранил на удивление точные воспоминания, случилось следующее.
Мы с братцем уже несколько минут были у бабушки, когда появился наш отец. Он до сих пор стоит у меня перед глазами, будто это было вчера. Борода, усы и клетчатое пальто с пелериной, называемое крылаткой. Он расцеловал нас с братом, долго разглядывал обоих, потом промолвил:
- Насколько мне известно, Жан эту неделю был не слишком-то прилежен... так что придётся мне взять с собой Сашу, мы с ним сходим за тортом для десерта!
Бедняга Жан, вот уж о ком всегда можно было сказать, что он не слишком-то прилежен. И всё же отец снова крепко обнял его, после чего, взяв меня за руку, которую я с готовностью ему протянул, увёл прочь.
У дверей нас поджидал крытый фиакр. На сиденье лежала пара-тройка книжек в жёлтых обложках.
Как сейчас вижу себя в этом фиакре, сидящим бок о бок с отцом. Должен признаться, гордость, что он выбрал именно меня, сопровождалась каким-то странным беспокойством. Чем было вызвано это беспокойство? Несомненно, его волнением.
Я пальцем указал ему на первую кондитерскую, мимо которой мы проезжали. Но он сказал:
- Нет, только не эта.
Пятью минутами позже я указал ему на другую.
- Нет, и эта тоже не подходит, здесь торты нехороши. Там, подальше, есть ещё одна, получше.
Должно быть, вид у меня был вконец изумлённый, потому что он добавил:
- Не бойся, малыш, уж чего-чего, а тортов-то у тебя будет вволю!
Четверть часа спустя фиакр остановился у огромного здания, изрядно напугавшего меня своим видом. Вокруг него туда-сюда сновали какие-то озабоченные люди. Причём входившие двигались так же проворно, как и выходившие, и все они тащили на себе вещи, которые были для них явно слишком тяжёлой ношей.
Он расплатился с извозчиком, взял меня на руки, и я сразу понял, что он старается спрятать меня в пелерине своего пальто.
Куда он меня увозит?
А он меня вовсе и не увозил. Он меня похитил.
Он возвращался в Санкт-Петербург на свой последний зимний сезон - слов нет, с его стороны это был чудовищно жестокий поступок, ведь моя мать на целых восемь месяцев была обречена на разлуку с сыном. Но только не просите меня сожалеть о том, что всё это время я вёл жизнь самого любимого, самого обожаемого, лелеемого всеми окружающими баловня судьбы, о какой только мог мечтать ребёнок моих лет!
А что же происходило в Париже, пока поезд мчал нас в Россию?
Дядюшка отвез Жана к матушке на улицу Сонтэ, и пусть читатель представит себе её отчаянье, а потом и безмерную печаль.