Официально как-то сказал. Казенно, хоть и правильно, но без души, и люди поняли, что больно учен этот Даулетов, книжно говорит. Въедливый Елбай тут же прицепился к новому директору:
- Достаточно ли руководителю знать столько, сколько знает народ? Или он должен знать больше народа?
- Достаточно! Больше народа никто знать не может. - Ему не только хотелось войти в доверие к людям. Он действительно так считал, однако, похоже, просчитался.
- Неправильно! - зашумели жаналыкцы. Не все, понятно, лишь часть.
- Правильно! - утвердили другие.
- Ха, ха, ха! - заливался Елбай. Ему понравилось, как вспыхнули степняки от брошенной им искры. - Конечно, неправильно! Руководитель должен знать то, о чем мы и не подозреваем. Ержан-ага видел дальше нас, понимал лучше нас, летал выше нас. Не мы его учили, он нас учил, потому дела в совхозе шли хорошо.
Нажимов снова поднялся, ему надоел этот, как он выражался, "разгул демократии", этот разговор ни о чем. Рискованный к тому же разговор. Не туда, куда надо, сворачивают упрямые жаналыкцы.
- Перед нашим собранием стоит задача наметить конкретные меры по реализации решений, направленных на дальнейшее развитие сельского хозяйства области и района в частности, - сказал еще строже, чем в первый раз. - Не будем отвлекаться от этой линии, не будем поднимать вопросы, имеющие второстепенное и третьестепенное значение. Повторяю, высказывайтесь по существу. Кто хочет взять слово?
- Я, - поднял руку Елбай.
- Ты только что говорил, - удивился Нажимов.
- Верно, говорил, а теперь хочу высказаться.
Бог мой, эти жаналыкцы могут вывести из терпения кого угодно. Надо же так прицепиться к Сержанову! Ничем не оторвешь. Он, Нажимов, и сам привязан к Ержану-ага и не хотел бы расставаться с ним как с директором совхоза. Но приходится, обстоятельства сложились не в пользу Сержанова, неужели не ясно? Тут необходимость, судьба, что ли. Понимать должны. А не хотят понимать. И рот им не заткнешь. Будут чесать языками, пока не отвалятся.
- Высказывайтесь! - досадливо махнул рукой, ни к чему, мол, твое выступление и все прочее, да куда денешься - демократия. - Только поднимись, товарищ, перед людьми надо говорить стоя.
- А я и стою, - ответил Елбай.
Хохот ухнул под карагачами, поскольку Елбай был такого маленького роста, что и стоя не возвышался над головами сидящих.
- Тогда выходи к столу, чтобы все видели и слышали! Подтянувшись, как солдат на параде, прижав ладони
к шароварам, громко печатая шаг, Елбай направился к столу президиума. Веселыми улыбками проводили бригадира жаналыкцы, и когда он у самого стола повернулся, дружно захлопали. Смешная церемония не предвещала для Нажимова ничего хорошего. Он нахмурился и сказал с раздражением:
- Прошу по существу дела, товарищ Косжанов!
- А я всегда по существу. Мы народ занятой, нам лишние слова ни к чему.
- Лишние слова - и для верблюда груз! - выкрикнул кто-то.
- А какой из Елбая верблюд? Он и до верблюжонка-то не дотянет… - отозвался другой.
- Порядок! Порядок, товарищи! - поднял руку Нажимов. - Не отнимайте у людей время… Пожалуйста, товарищ Косжанов.
- По поводу чего я хотел высказаться? - спросил неизвестно кого, а может, самого себя Елбай. - По поводу работы с кадрами я хотел высказаться.
"Что-то серьезное вроде намечается, - подумал секретарь райкома и снова поднял ладонь, требуя от собрания тишины. - Хоть бы повернули, черти, в сторону от Сержанова. Сколько можно топтаться на месте?" Однако Елбай и на этот раз разочаровал Нажимова.
- Относиться к людям так нельзя. Просто безобразие! Даулетов в прошлом году покритиковал Сержанова, в этом году его назначают на место Ержана-ага. Что ж это выходит? Хочешь занять чужую должность, начни поносить человека. Так, что ли?
Крикнули с места:
- Покритикуй, покритикуй Даулетова, на следующий год станешь директором вместо него!
Да, смешливый народ эти жаналыкцы. Им только слово забавное брось - тут же покатились со смеху. Нажимов стал стучать карандашом по столу, и так громко, что стук, кажется, разнесся по всей степи. Когда жаналыкцы успокоились, он спросил Елбая:
- Все?
- Как все? - развел тот руками. - Я только начинаю.
- С этого не начинают, - грубо оборвал Елбая секретарь. - Этим кончают. - И обратился к собранию: - Кто еще хочет высказаться?
- Пусть говорит Косжанов! - зашумели вокруг, - Хотим слушать Елбая. Давай, давай, братец! Руби под корень!
- Чего рубить-то? - поднял изумленно брови бригадир. - Не надо ничего рубить. Просто надоела несправедливость. Правильно сказал наш секретарь Нажимов: с этим надо кончать!
- Не "с этим", а "этим", - поправил Нажимов.
- Все равно, - кивнул бригадир. - Надо кончать… По-солдатски печатая звонко шаг, как вышел, так и вернулся на место Елбай. Возвращение сопровождалось дружными аплодисментами. Сколько ни призывал секретарь райкома высказаться по существу, но разговор все равно шел самотеком.
Впрочем, в том-то и пряталась суть, что довольны жаналыкцы и собой и своим старым директором, ничего другого и никого другого они не хотят. Их за глаза просватали, согласия не спросили, а теперь калым плати. Нет, они так не желают. Если человека даже в рай тащить против его воли, за шиворот, то он и тогда отбиваться станет. А тут ведь не рай сулят, тут еще поглядеть надо, как дело обернется. Понимали это все - и Даулетов, и Сержанов, и Нажимов, - но относились к происходящему по-разному. Неуправляемое собрание тревожило Даулетова, радовало Сержанова, а Нажимова раздражало.
- Чепуха! - вдруг прозвучало странное слово. С самого последнего ряда. Даже не ряда, из-за скамеек, где уже не было никаких рядов, просто толпились люди. Там стоял человек, невероятно худой и невероятно белый. Усы и то у него были серебристые. Наверное, потому, что на них как раз падало солнце. Вообще он был наполовину освещен, наполовину затенен.
- Чепуха! - повторил он. - Сколько ни критикуй Елбай Даулетова, а не стать Елбаю директором совхоза.
- Кто-то просит слова? - оживился Нажимов. Белоусый махнул рукой:
- Я уже взял его.
Не торопясь он прошел к столу и хрипловато объявил председателю собрания:
- Худайберген мое имя… Рабочий, как сейчас говорят, а на самом деле дехканин. Для вас говорю, остальные меня знают.
- Пожалуйста, пожалуйста! - закивал дружелюбно Нажимов. - Говорите, Худайберген-ага!
- Сегодня я доволен Сержановым…
- А раньше? - хихикнули в толпе.
- Раньше не всегда… Это тоже все знают. А почему я доволен? Правильно сделал, что ушел сам! Значит, понял все. А то еще бы десять лет просидел, и никто его не снял бы.
- Одобряю Сержанова! - И, помолчав, добавил: - Теперь пусть уходит и Завмаг.
От неожиданности пооткрывали рты жаналыкцы. Вообще-то долговязый Худайберген всегда говорил необычные вещи. Но то в поле, на улице, реже в конторе. На собраниях же, при огромном стечении людей, он только качал головой и вздыхал сокрушенно. А тут перед всем совхозом, перед районным начальством разговорился. Развязал язык. Как и все жаналыкцы, умел Худайберген ввернуть острое словцо, а вот сегодня не ввернул. Серьезно говорил, строго…
Сержанов тоже удивился, хотя не раскрыл рта, не уставился на долговязого Худайбергена. Огорчил его старик, унизил вроде перед людьми и перед начальством. Кинул камень вслед уходящему. Увесистый камень.
Даулетов же, слушая Худайбергена, оживился. Нашелся среди этих насмешливых и упрямых жаналыкцев человек, ищущий ветра перемен и намеревающийся плыть куда-то. Жаль, конечно, что человек уже стар, что время отняло у него силы… Но, слава богу, нашелся все же.
Секретарь райкома ни про камень, ни про ветер не подумал. Прошлое и будущее его мало интересовали сейчас. Собрание вроде начало входить в нужное русло. Люди вроде начали привечать нового директора, которого привез он из областного центра по указанию секретаря обкома, и если так, то миссию свою скоро можно считать выполненной.
Не обманул надежд Нажимова старый Худайберген. Пошел дальше, чем предполагал секретарь райкома.
- Уж коль скоро назначили нового директора, я обращусь к нему с просьбой, которую приносил не раз Сержанову, да все зря.
Даулетов воспользовался случаем и закивал обещающе: мол, просите, уважаемый, сделаю все, что в моих силах. Поторопился, однако. Странной была просьба старого Худайбергена.
- Надо бы оградить кладбище с южной стороны аула. Пасется на головах наших предков аульный скот. Козы и бараны - эти так вовсе оттуда не уходят. Стонут небось души-то умерших. А ведь они когда-то были как мы и думали о делах, о нас думали. А мы о них, выходит, не думаем. Лечь всем придется, рано или поздно. Куда ж денешься? Но когда представишь себе копыта коров и овец, мнущих твою могилу, умирать противно…
Ввернул все-таки смешные слова Худайберген, оказавшиеся, правда, на языке по весьма печальному поводу. Повод печальный не помешал жаналыкцам весело рассмеяться. Нажимов тоже засмеялся, и Даулетов засмеялся. Не смог сдержать себя и хмурый, торжественный Сержанов. Заискрились смешинки в раскосых глазах его. Он ведь тоже был жаналык-цем.
- Еще я хотел, - продолжал между тем Худайберген, - попросить у нового директора воды. Посевы истомились. Рано в этом году распалилось солнце. Пить им хочется. Так что воды надо дать.
"Все же чудной старик, - теперь и Даулетов это понял. - У кого просит воды? У директора. А что я, бог, что ли? Откуда взять воду? Аму и та опустела, курица вброд перейдет великую реку. А если нет ее в Аму, откуда возьмешь?"