По дороге домой он вспомнил то ташкентское лето. Думал о себе и Шарипе. Потом об Арале и опять о Шарипе. Об Аму и вновь о Шарипе. Когда-то про себя он называл ее "индийской богиней". Почему? И сам не знает, ни одной индийской богини ни разу в жизни не видал. Наверное, ему просто представлялось, что если выточить из сандалового дерева лицо богини, то она будет вылитая Шарипа. Он чувствовал, что его опять влечет к этой девушке. Да нет, уже женщине. Значит, не опять, значит, это что-то совсем новое. Нет, не только новое, ибо вырастало из прежнего. Был бутон - стал цветок. Но тут вспомнилась Светлана и маленькая Айлар, застыдился Даулетов собственных мыслей и не без издевки над собой вспомнил поговорку: "Сорок не исполнится - джигит не успокоится".
Джигиты, батыры, гусары… Что же это творится с нами под сорок? Куда ж это шайтан нас заносит? Чего ж это нам неймется? Чего ищем? От хорошего - лучшее, что ли?
Вот такая диалектика, друг Даулетов. Так ведь уже скоро сорок. Не про тебя пословица. А может, права не эта, а русская поговорка: "Седина в бороду - бес в ребро"? Не знаю, не знаю. Бороды никогда не носил.
Он прибавил газа. Надо пораньше лечь спать. Завтра с утра планерка, а ему от города до совхоза ехать и ехать.
4
Домой Шарипа вернулась затемно. Ей очень хотелось попасть в город до заката солнца, чтобы застать отца еще бодрствующим и вместе поужинать. Редко в последнее время они виделись. Река со своими капризами доставляла немало хлопот всем и больше всего гидрологу. Шарипа дневала и ночевала у воды. Отец знал это, мирился с этим, но все же каждый вечер, до сумерек, ждал ее, сидя у крыльца на опрокинутой вверх дном лодке, которую неведомо зачем привез с Арала на удивление всему городку.
Лодка была видна издалека, уже с начала улицы, и, возвращаясь домой, Шарипа всегда искала глазами отца - сидит ли? И если не находила, то огорчалась и корила себя за промедление - могла бы поторопиться, могла бы приехать на полчаса или час раньше. Грустно и больно, поди, отцу коротать дни в одиночестве.
И сегодня, спрыгнув с машины, Шарипа глянула вдоль улицы, надеясь все же, несмотря на темноту, увидеть сгорбленную фигуру отца. Три дня не было Шарипы дома, обеспокоенный отец мог и допоздна ждать дочь. Не ждал, однако. Это успокоило и чуточку огорчило Шарипу. Тревога отцовская была бы ей приятней.
Но у самого дома спокойствие покинуло Шарипу. В окнах их квартиры горел свет, и довольно яркий. Видимо, зажжена была люстра. Поздний и яркий свет в доме мог означать или большое торжество, или большое несчастье. Несчастья и боялась Шарипа.
Не взбежала, влетела она на второй этаж и забарабанила кулаками в дверь - так громко и так обеспокоенно, что всех в доме переполошила.
- Отец! Отец, откройте!
Послышались шаги за дверью, твердые, тяжелые, но не отцовские. Отец ходил на протезе, и протез стучал и скрипел, как скрипит мертвое дерево. Шаги еще больше встревожили Шарипу.
- Отец!
Дверь распахнулась, и она увидела чужого человека. И не сразу признала в нем дядю, но это все же был он, дядя Шарипы, Ержан-ага Сержанов. Высокий, грузный, занявший весь дверной проем.
- Что с папой? - проталкиваясь между косяком и дядей, спросила испуганная Шарипа. Даже поздороваться забыла.
Сержанов засмеялся:
- А что с папой? Ничего! С рыбаками на суше ничего не случается…
Слова успокоить не могли. Успокоил смех. При несчастье люди не смеются.
Посторонился, пропустил племянницу Сержанов, и она кинулась к отцу, сидевшему в углу в кресле.
Старый рыбак истолковал порыв дочери как просьбу извинить ее за опоздание и успокоил кивком головы:.
- Ладно… Ладно… Знаю, что занята.
- У нас гости, папа? - спросила Шарипа извиняющимся и одновременно удивленным голосом. Извинялась за невежливость - не успела поздороваться, удивлялась необычности визита. Между братьями - старшим и младшим - сложились не больно добрые отношения. И сложились давно.
- Навестить решил нас Ержан в новой квартире. И подарок принес, - отец показал на диван, гле лежал полуразвернутый ковер. Дорогой ковер.
- Ах! - вскрикнула Шарипа. Подарок полагалось принимать восторженно, каким бы он ни был. А этот был и впрямь хорош. - Рисунок чудный…
Она подошла к дивану и развернула ковер во всю длину. Голубые и малиновые краски узора заиграли как цветы в весенней степи.
- Угодил? - посмотрел на племянницу вопросительно Сержанов.
- Угодили. Прекрасный узор.
- Чую. Вкус-то у нас один, как и кровь. Одинаковы мы, Сержановы!
Отец посмотрел на брата, щуря глаза, и прищур этот был жестким, настороженным каким-то, словно рыбак пытался найти в лице брата ту самую черточку, которая роднила бы их. Слушал рыбак тоже настороженно.
- Сколько их, Сержановых? - неведомо к кому обратился отец. - Настоящих сколько?
- Немного, - ответил дядя. - По пальцам начнешь считать, больше восьми не загнешь…
- Говорю, настоящих, - отбросил счет Ержана рыбак. У него, наверное, был свой счет.
- Если настоящих, то - два. Двое осталось Сержановых, ты и я.
Рыбак вздохнул невесело:
- А может, не два. Один всего лишь.
- Себя только считаешь! Не щедр, однако.
Желваки заходили сердито на скулах Сержанова. Старший брат по-прежнему отказывался от младшего. По-прежнему перечеркивал родство.
- Не себя. Я уже гость на этом свете…
- Но и не меня.
- И не тебя.
- Так кого же?
- Дочь мою… Шарипу. Расхохотался Сержанов.
- Нет, брат, Шарипа, конечно, красавица и умница. Ученая. Но коли о фамилии речь - женщина не в счет. Какой ни была бы чистой кровь ее, она растворится в крови мужа. И не станет фамилии Сержановых. Какая-нибудь другая будет… Далекая от рода нашего.
Шарила, поняв, что спор принимает слишком острый характер и, разгоревшись, опалит и ее, сказала:
- Отец, дядя с дороги проголодался, поди… Рыбак похлопал '-себя ладонью по лбу:
- Стар, стар я стал. И правда, чем угощаю гостя - словами. Накрой-ка стол, дочка!
Выпорхнула Шарипа из комнаты, и тотчас зазвенели пиалы на кухне, загремел чайник, застучали ножи. Как музыка были эти звуки для Сержанова. Он успокоился и весело глянул на брата:
- Бог с ним, родом Сержановых. Каждый теперь живет по-своему, не оглядываясь на отцов и дедов. Время такое, брат мой.
- Время, верно, другое, - грустно согласился рыбак. - Однако жаль. Живительно молоко рода.
- Живительно, но не крепко. Мало в нем силы. По наследству-то нам досталась робость, боязнь обидеть сильного. С робостью да со страхом далеко не уйдешь, ничего не добьешься. Многого ли ты достиг, Нуржан, помаленьку вытягивая рыбешку из моря? Ни разу не взял большой улов.
- Обесплодить Арал?!
- А его и так обесплодили. Выпили всю воду из Аму - и нет твоего Арала, нет твоей рыбы. А ведь давно знал, что кончается рыба. Так и рискнул бы? А? Для кого же ты берег ее?
Задумался рыбак. Верно ведь говорил брат. Погибает Арал, погибает и все живое в жем.
- Коли так судить, - после минутного молчания ответил Нуржан, - то и отцов не следует беречь, кормить не следует. Умрут ведь. Все когда-то должно умереть…
- Состарился ты, Нуржан, а слова твои все из детства.
- Так я ведь кем с детства был, тем и остался. Был Нур-жаном и теперь имя менять не собираюсь.
- Имя, может, и не надо менять, а мысли сменить надо. По-иному пора мыслить.
- Поздно, да и не хочу, - отверг требование брата рыбак.
С чайником, пиалами, хлебом и сахаром вбежала Шарипа, расставила и разложила все на столе перед гостем. - Дядя Ержан, как вы нашли наш дом? - улыбаясь, спросила она, желая отвести братьев от трудных и небезопасных поисков истины. Уж больно воинственно они были настроены. - Адреса-то ведь не знали?
- По лодке. Во всем городе нет ни одного дома с лодкой у входа.
- Да… Наш дом особенный.
- Вот-вот, особенный. Морской. Глаза Шарипы озорно сверкнули:
- Аральский. Мы же дети Арала.
Продолжая весело переговариваться с гостем, Шарипа перенесла из холодильника на стол мясо и фрукты.
- Дети Арала, а едите баранину, - пошутил Сержанов. - Лососину надо есть, сазана жареного. Выходит, только и осталось морского, что эта лодка… Слушай, брат, зачем ты в самом деле взял ее с собой? Морока одна…
Как на такой вопрос ответишь? Изобретательная мысль легко подсказала бы объяснение, да не с головой советовался старый Нуржан, когда грузил лодку на самосвал, когда вязал ее к бортам веревкой, чтоб не разбилась, не раскололась в дороге.
- Зачем? Для здоровья…
- Да что ты на ней по городу плавать будешь?
- Для. душевного здоровья, брат, для душевного!
- Душа-то в теле. В лодку душу не посадишь.
- Отчего же! Лодка настоящая, рыбацкая, аральская. Таких теперь и не делают. Один человек, которому врачи посоветовали лечиться морем, предлагал мне за нее пять лет назад "Жигули".
- Ха! - замахал руками Сержанов. - Теперь за нее никто и велосипеда не даст.
- А я и не продам. Даже на "Волгу" не обменяю.
- Только нелепо это все же, брат Нуржан. Люди небось смеются. Райцентр - не Венеция., где, говорят, по улицам даже вместо такси лодки ходят.
- Да, дочка, - повернулся старик к Шарипе, - а правду ли слышал, что эта самая Венеция теперь тонет?
- Правда, папа! Во всем мире ученые решают, как спасти город. Конкурс объявлен.
- Конкурс, говоришь. А я вот все думаю: у нас море опускается, а у них поднимается… Может, одна беда другую родит? Люди-то прежде верили, что нет дна у Арала.